Эра акынизма

Татьяна предложение приняла. Хотя была удивлена такой энергией Василия.

– Я думала, тебя едва хватает на то, чтобы управляться со стройкой. Думала, что ты захлебываешься с гаражами, а ты умудрился за это время еще и квартиру получить. Василий Николаич, я тебя зауважала ещё сильней. Обязательно приду.

– Спасибо на добром слове. Только заранее приношу извинения, мебели практически никакой, – ответил Василий.

– Намек поняла, – ответила Татьяна.

– Татьяна Ивановна, – Лынёв покраснел, – я не к этому. Просто действительно все эти магазинные стенки, тумбочки, столы, шкафы – из опилок. Мне такой хлам не нужен. А приличную мебель не так просто раздобыть. Хотя мысли есть. И, пожалуйста, приходите без подарков. Мне просто ваше присутствие будет приятно.

Вечером Татьяна пришла, конечно, с подарком. Она принесла именно то, что Василий, как и любой мужик, купил бы в последнюю очередь. Ее подарком были шикарные австрийские шторы на окна, с плетеными шелковыми шнурами с кистями для подвязывания и другими приспособлениями, которых Василий не видел и в Москве, в домах сокурсников, детей правительственных чиновников.

Благо, карнизы на окнах остались от прежних жильцов, и Татьяна захотела сразу же занавесить окна. Василию такая активность пришлась по душе, и он, позаимствовав раздвижную лестницу у соседей, начал прикреплять шторы. Все у этих австрийцев было продумано. Аккуратные пластмассовые крючочки в тон шторам легко вставились в металлические кольца карниза, и через полчаса окна в обеих комнатах и на кухне были украшены. Татьяна расправляла шторы и перевязывала их шнурами. Василий невольно залюбовался ей. Он подошел к ней, легко обнял за талию и нежно поцеловал в шею.

– Танечка, спасибо тебе. Лучшего подарка мне никто и никогда не делал. Но у меня для тебя тоже есть подарок.

Василий взял Татьяну за руку, наклонился, поцеловал ее, потом надел на безымянный палец перстенек с прямоугольным граненым изумрудом посредине и маленькими бриллиантиками по бокам.

– Вася, как ты догадался, – прошептала Татьяна, – я давно мечтала о таком колечке. Это же ужасно дорого.

– Я очень рад, что тебе понравилось, – Василий светился от счастья.

На глазах Татьяны выступили слезы. Она обняла Василия за шею. Притянула к себе и крепко-крепко, долго-долго поцеловала в губы.

– Дурачок, ты же меня совсем не знаешь. Зачем ты это делаешь?

– Я люблю тебя. И счастлив, что ты пришла ко мне, что ты вообще есть. Спасибо тебе за это.

Он обнял голову Татьяны, прижался к ее волосам. Почувствовал сквозь аромат духов запах ее волос, губ…

14

Татьяна проснулась рано. Рядом счастливо улыбался во сне и посапывал Василий. Она рассматривала трещины на потолке, воробья, который раскачивался на ветке за окном и раздумывал, прочирикать ему или повременить, пока рассветет окончательно.

«Ну, прямо как я, тоже не знает, как быть. Зачем мне, самостоятельной женщине, этот Василий с его гаражами, медом? А с другой стороны, ведь на самом деле любит, – продолжала размышлять Татьяна. – Разобьется, а всё сделает, чтобы я была с ним. Чтобы была счастлива. А что такое для него счастье? А что для меня счастье?»

Татьяне нравился Василий. Ей было приятно с ним. Нравилось, как он моментально проникся ее идеей с бракованными блоками. Как не жадничал в мелочах. Как, точно рассчитав конечную выгоду, не мельтешил, не портил о себе впечатление, выгадывая на крохах, но четко выдерживал главную линию деятельности.

И в то же время она не знала, останется с ним в этой квартире или уйдет к себе. В маленькую, доставшуюся ей после смерти отца квартирку, куда он, давно разошедшийся с матерью, почти насильно прописал ее за месяц до своей смерти. Как будто знал, что скоро умрет, и хотел оставить дочке.

Хотел, чтобы у любимой доченьки, с которой не получилось жить при жизни, осталось от него что-то значительное. Поэтому, наверное, и сделал ремонт, продумал и сделал на заказ дубовую встроенную мебель, застеклил балкон, купил новый холодильник и редкую тогда автоматическую стиральную машинку.

Прописка делалась тайком от матери, взбалмошной, склонной к истерикам и скандалам, старшей операционной медсестры городской больницы. Скажи ей они о прописке, начались бы запреты, обмороки, и отец просто не успел бы передать дочери то, что собирался. А в те времена, напомню, квартиры были собственностью государства. И в случае смерти человека, жившего там, передавались не родственникам умершего, а совсем посторонним людям, чья очередь на получение жилья подошла.

После смерти отца Татьяна с полгода лишь изредка забегала в квартиру, чтобы побыть одной, вытереть пыль, вымыть полы. Однажды, перебирая отцовские пластинки и кассеты, она нашла пластиковую коробочку, на которой было написано: «Доченька, когда тебе будет плохо, послушай». Поставила в магнитофон эту кассету и услышала голос отца.

Вначале он говорил о том, что и где в доме находится, из чего сделана мебель. Просил не продавать ее никогда, потому что купленное будет, как он выразился, «из ширпотребовской сосны или опилок», а он все сделал из черного мореного дуба, и эта мебель почти бесценна.

Делал ему это чудо старинный знакомый, мастер краснодеревщик, литовец, сосланный в Преображенск за то, что когда то, давным-давно, после революции, изготовил огромный стол с инкрустацией для первого литовского правительства. Потом отец советовал ей, десятикласснице, после школы обязательно поступить в институт и обязательно окончить его.

– Поступай в тот, к чему больше душа лежит. Чем захочешь заниматься всю жизнь. Но я советую, если не определишься с интересами, поступай на экономический факультет любого института. С такой специальностью всегда устроишься в жизни.

Потом в пленке была пауза, а дальше отец говорил:

– Все, что я расскажу дальше, тебе сейчас неинтересно. Поэтому сейчас не слушай, а пленку спрячь и постарайся не забыть послушать ее после окончания института. Целую тебя, доченька.

То, что было на пленке потом, Татьяне действительно было непонятно и неинтересно. Отец что-то рассказывал о работе на строительстве, она ничего не поняла, пленку эту спрятала и поставила на магнитофон запись с какой-то музыкой.

После школы она действительно не знала, куда ей поступать, выбирала, выбирала, потом вспомнила совет отца про экономику и подала документы в местный строительный институт, вернее, в филиал московского, на экономический факультет.

Проучилась там три курса, потом вышла замуж за капитана, армейского строителя, заочно учившегося в их институте и покорившего её сердце огромными букетами цветов, которые приносил на свидания.

Через год мужа перевели на огромный объект в Сибирь, и она, не доучившись один год, перевелась на заочный и укатила с ним. Посидела полгода дома, вернее, в небольшом домишке для семейных офицеров, разделенном на четыре однокомнатные квартиры.

Дома сидеть и варить борщи ей надоело, да и в институте после очередной сессии потребовали справку с места работы по специальности. Поэтому устроилась в строительный трест экономистом в отдел труда и зарплаты. У мужа на новом месте служба не задалась, и он запил. Потом попался на продаже цемента каким-то шабашникам и был выгнан с военной службы. Она устроила его в трест, где работала сама, старалась, как умела, успокоить и приободрить, но пить муж не бросил, а наоборот, почти каждый вечер едва доползал до дома.

Конец ознакомительного фрагмента.