Эрион. На краю мира

– Что? – насторожился Виан.

– Что сожалеет о своем поступке, считает виноватой только себя… А еще что хоть так сможет принести пользу своему народу. И так красиво ее жизнь перетекла в камень, – Фарина плавно провела в воздухе рукой. – Ты знаешь, она плакала… Беззвучно… Ее губы будто улыбались, но я видела слезы…

– Какой ты мутный разговор завела! – поморщился Виан. – И хочется самой себе настроение портить? Все правильно: она преступница! И получила свое. Тебе ли этого не знать? А другие будут думать, прежде чем что-то делать. И вообще, я не хочу об этом говорить!

– А мне ее жалко… – тихо произнесла Фарина. – Она такая молодая…

Фарина вздохнула, наклонилась к ручью, зачерпнула ведром мутную желтую воду и выпрямилась. Тяжелое ведро тянуло руку, приходилось перекашиваться и упирать локоть в бок, чтоб было хоть немного полегче.

– Что, тяжело? А был бы я тебе мужем, помог бы донести, – Виан пристально смотрел на Фарину, ожидая, что она начнет просить его.

– Не надо. Сама справлюсь, – Фарина круто повернулась и, тряхнув косой, пошла прочь.

Виан смотрел ей вслед. Гордая. Такая никогда сама не попросит. Даже о пощаде не попросит, не то что о помощи. Потому что гордая. Но красивая!

Глава 3

– Может, хватит? – спросила Тора.

– Смеешься? С пустыми руками к бабушке придем? – Лана осторожно приподняла широкую металлическую доску. Ее края покорежились и проржавели, теперь нужно было держать ее особенно осторожно, чтоб не пораниться. Не хватало еще заразу подцепить! Раны от этих обломков очень медленно заживали. Помнится, в прошлый раз даже пришлось обращаться за помощью к Готрину, и мама очень ругалась, удивляясь неловкости старшей дочери. Лана откинула доску в сторону. Металл сильно нагрелся от солнца, а под ним теплая, влажная, прелая, но уже много лет бесплодная земля. Да, это то, что надо. Лана немного разгребла землю руками и радостно улыбнулась, обнаружив добычу: – Смотри, сколько их тут!

Растревоженные белые жирные личинки пытались торопливо спрятаться от света, но лишь слепо тыкались друг в друга и в ладони Ланы, пока та быстро собирала их и складывала в жестяную банку. Большие жуки, которые вылупятся из них, конечно, тоже съедобны, но тогда в них уже будет гораздо меньше съестного, чем этих толстых, нежных телах.

– Как ты их находишь? – отозвалась Тора, ее младшая сестра.

– Не знаю. Чутье, наверное, – усмехнулась Лана.

– Тоже хочу такое чутье, – вздохнула Тора.

Их, вообще-то, было три сестры. Лане уже минуло двенадцать, Тора была на три года младше. Девочки были очень похожи между собой и походили на мать: такие же рыжеволосые, зеленоглазые. Похожие, но в тоже время абсолютно разные. Черты лица Торы казались нежнее за счет пухлых щек и завитушек, обрамлявших его. А ямочка на левой щеке, проявлявшаяся не только, когда она улыбалась, а даже просто если Тора говорила, совершенно приводила в восторг и умиление, без исключения, всех взрослых. Круглые, всегда будто удивленные глаза добавляли миловидности. А у Ланы глаза были с прищуром, будто она усмехалась, всегда, даже когда ее ругали. В отличие от старших сестер, в двухлетней Лиле угадывалась внешность отца: белокурые волосы – бабушка Изгиль говорит, что у Тиария были точно такие же в детстве, и синие-пресиние глаза. Говорят, что с годами глаза выцветают, теряют блеск, но у отца они оставались по-прежнему синими, как в юные годы. Если и Лила унаследовала такую особенность, то лет через десять она обещала стать настоящей красавицей и очаровывать своими глазами до самой старости.

– Лови! – Лана подняла еще один плоский камень, и тут же под ним заметалась, забилась в панике огромная многоножка, толщиной с ее девичье запястье.

– Ух, ты! – Тора тут же выхватила из-за пояса нож – однажды они с сестрой нашли по куску сплющенной металлической трубки, размером от кончиков пальцев до сгиба локтя, которые они называли ножами и приспособили для добычи червей, – и ткнула им в многоножку. Попала где-то в середину и с силой вдавила в землю, так сильно, что послышался хруст. Еще пока живая многоножка обеими концами своего тела принялась судорожно обвивать трубку, шевелить многочисленными лапками, пытаясь освободиться или, хотя бы дотянуться жвалами до руки обидчицы. Этого хватило бы: яд многоножки не смертелен, но укус настолько болезнен, что вряд ли Тора после него смогла бы удерживать свой нож. Да и промучиться после укуса можно дней десять. Опасаясь, Тора еще сильнее вдавила нож в землю.

– Голову, голову ей отрывай! – крикнула Лана, и, не дожидаясь, сама прижала своим таким же ножом-трубкой сопротивляющееся гладкое черное тело к земле, и быстро оторвала голову. Многоножка тут же обмякла. Она хоть и была большая и толстая, но природа сделала ее тело нежным и уязвимым, не зря же им приходится прятаться в расщелинах, под камнями, под кучами мусора. – Голову нужно сразу отрывать, а то яд по всему телу разойдется, и она будет несъедобная.

– Сама знаю, – важно отозвалась Тора, сразу почувствовав значимость – с такой-то добычей. Она держала в руках вялую, обвисшую тушку и счастливо улыбалась: – Ее одну на целую похлебку хватит! – и аккуратно сложила добычу в банку ровными кольцами, чтоб она занимала меньше места.

Лана уселась прямо на землю, не боясь запачкаться. Что уж теперь-то? Добывая личинок, она и так перепачкалась, а пока возилась с многоножкой и вовсе не задумывалась о том, как бы остаться чистой. Мама наверняка опять будет недовольна. Может быть, ничего не скажет, но Лана четко представила ее укоризненный взгляд. Можно было, конечно, раздобыть парочку крыс, но с ними возни еще больше, а шансов, что охота будет удачной, меньше. Ладно, крыс можно и зимой добывать, когда черви спрячутся. Погода сегодня выдалась хорошая. Как раз для сбора личинок. Когда холодно, они уходят глубоко под землю, да и неприятно озябшими пальцами холодную землю разгребать. В дождь опять же приятного мало. Пока возишься с той же многоножкой, поскользнешься еще на вязкой жиже, тут она мало того, что цапнет, так еще и удрать успеет. Неет, это со стороны кажется, что добывать личинок проще простого. Иной раз целый день с пустым ведром проходишь – ничего не найдешь. А сегодня с погодой повезло: тепло, солнце пригревает, а на небе и намека нет на скорый дождь. Лана задумчиво уставилась на белесые, словно сотканные из тончайших облаков, очертания двух спутников, почти касающихся друг друга округлыми боками.

– Скоро все три небесных тела сойдутся, – тихо произнесла Лана будто сама себе. – Бабушка говорила, что, когда спутники сливаются в один, происходит что-то важное.

– Про это нужно не у бабушки спрашивать, а у Готрина – он больше знает про небесные тела, – заметила Тора.

– Бабушка тоже много знает.

– Может, хватит? – снова спросила Тора и показала ей свою банку. – Этого должно хватить. Я уже устала.

Лана посмотрела на свою добычу. Длинные, красноватые черви нервно извивались между жирными белыми телами личинок, пытаясь спрятаться под ними, зарыться как можно глубже. Но их беда заключалась в том, что у банки было дно, и они, прячась друг под другом, неизбежно снова и снова показывались на поверхности. В банке Торы личинок было мало, а червей и вовсе не было, зато там почти все пространство занимало упитанное тело многоножки.

– Пожалуй, хватит на сегодня. Но завтра опять придется идти.

– Ты всегда так говоришь, сколько бы мы ни насобирали! Поэтому какой смысл собирать сегодня много, если завтра все равно нужно опять собирать?

– Какой смысл мне снова объяснять тебе то же, что объясняла вчера и позавчера? – спокойно спросила Лана, поднялась с земли и отряхнулась. Сырая земля прочно въелась в штанины на коленях. Нужно будет подождать, пока высохнет, потом уж стряхнуть. Глядишь, мама и не заметит.

– Так что, мы идем? – недоверчиво спросила Тора.

– Я же сказала, что на сегодня хватит.

Глава 4

Изгиль расслабленно развалилась в старом, потрепанном кресле под кривым навесом, с ветреной стороны прикрытым мутной пленкой. Навес хоть и был кривым, но еще достаточно крепким, просто собран он был из того, что нашлось под рукой. Он стоял здесь с незапамятных времен и еще простоит лет сто. И навес, и это кресло сопровождавшие Изгиль всю ее жизнь, достались ей еще от родителей, а тем, видимо, от их родителей, потому что никто не помнил, как они появились и как выглядели, когда были новыми. Когда-то она – совсем юная девчонка нелепо смотрелась на фоне этих вещей. Казалось, будто Изгиль случайно забрела сюда из другого мира. Но сейчас она состарилась настолько, что разница в возрасте стала незаметной. Она сравнялась с вещами по возрасту. Теперь они стали словно единым целым. Ссутуленная спина так удобно устраивалась в спикну кресла, будто они были созданы друг для друга. Нет, не изначально, это проявилось со временем. Сухой, потемневшей рукой с искривленными пальцами Изгиль монотонно гладила подлокотник, прикрытый обрывками замусоленной, ветхой ткани давно неопределяемого цвета, и, шамкая беззубым ртом, бубнила что-то невнятное. Слов было не разобрать: то ли это была песня, то ли старуха от одиночества решила побеседовать сама с собой. Пожалуй, если прислушаться, это, все же, больше походило на песню, слова которой тут же уносил ветер.