Ермак. Том I
Шрифт:
– Ой, братец, повеселил ты мою душу… Ой, как повеселил…
Тишина лежала над Волгой, в стане все спали, догорали костры. Мальцев обнял келаря и шепнул:
– Дай, отче, облобызать тебя. Понял ты мою горестную думку…
Тем временем преданный спаг докладывал Касим-паше:
– Ждут русские рать великую. Идет она на помощь Астрахани! Слышал сам, как шептались!
– Русские на выдумки хитры! Прочь с моих глаз! – рассердился Касим-паша. Спаг низко склонился и, пятясь, вышел из шатра.
Случилось такое, чего не предполагал и сам Мальцев. На ранней заре в степи заржали кони, забили
– Рус! Рус!
Еще не поднялось солнце, и на песке блестела роса, а вдали клубились тучи пыли и стоял великий шум. Только к полудню он утих. И дознался Мальцев, что воевода Петр Серебряный с дружиной и впрямь подошел к Волге, напал на передовые разъезды янычар и сбил их. Отвлекая внимание нападением на разъезды, струги с дружиной князя прорвались вниз по Волге.
Невольники – греки, валахи, русские – сбились в толпу и кричали:
– Сюда, браты! Сюда, браты!
Над Волгой колебался густой осенний туман, кричали на плесах гуси, носились белокрылые чайки. В турецком лагере никто не поднялся на работу. В этот день перестали сторожить крепость. Касим-паша вызвал к себе Мальцева. Два спага привели его в шатер турского полководца. Хилый и оборванный, он не склонил перед Касим-пашой головы. Смотрел смело и лукаво.
– Ну, вот и опять повстречались! – весело сказал турку Мальцев.
– Больше не повстречаемся! Я повелю отрубить твою голову! – насупился Касим-паша. Он стоял перед слабым пленником мрачный и злой. Но тот не струсил и ответил:
– Погоди грозить, паша! Ты еще не выбрался из русской земли. У нас всякое бывает. Глядишь, и сам в полон угодишь. А тогда и твоя голова сгодится на обмен моей…
– Ты груб! – сверкнул черными глазами турок. – Одно хочу знать, откуда ты узнал о русской дружине. И князя Вельского знаешь?
– Посол все должен знать! – степенно ответил пленник. – А с Вельским, может, и сам встретишься, коли обождешь его тут!
Шаркая мягкими сапогами по ковру, паша устало прошел к выходу и распахнул полы шатра. Сквозь туман заблестело солнце, издалека доносились глухие шумы.
«Дружина Серебряного в Астрахань вступает», – догадался Мальцев и оживился. Не знал он, что Касим-паша думает сейчас о нем, о том, что, может, и впрямь будет полезен русский.
– Нет, не срублю пока твою голову! – раздумчиво сказал паша. – Ты пойдешь с нами в степь!
Мальцева увели, и весь день он с келарем и Игумновым томились незнанием, что с ними будет дальше. Безмолвие опустилось на турецкий стан. Турок – страж над пленными – вдруг присмирел, затосковал.
Поглядывая на Мальцева, он сказал:
– Горе нам! Спаги и янычары не хотят тут зимовать. Девлет-Гирей собирается уходить. Ах, несчастный я…
Ночью над Волгой и степью разлилось багровое зарево. По приказу Касим-паши турки подожгли возведенную деревянную крепость, и она жарко пылала, потрескивая и взметая ввысь снопы искр. Небо побагровело, казалось раскаленным от небывалого жара.
У белого шатра вороной конь Девлет-Гирея рыл копытами росистую землю. Сам хан сидел на ковре, поджав ноги, и говорил Касим-паше:
– Нельзя идти старой дорогой, все погорело. Поведу к Азову тебя
Мудгожарской стороной, она не тронута, но пришла осень…В голосе его звучали и горечь, и злорадство. Хан нагло смотрел в тусклые глаза паши и заверял:
– Мудр и велик хункер! Он поймет, что мы опоздали в поход. Да простит его величие наши оплошности. Так угодно было аллаху!
Касим-паша склонил голову на грудь. Теперь ему все безразлично: судьба войска больше его не интересовала. Об одном он с ужасом думал: «В Азове может ждать его ларец султана, и в том ларце да вдруг – шелковая петля!»
А жить хотелось. Недвижимо он сидел в шатре и не знал, что сказать хану.
Девлет-Гирей поднялся и, прижав руки к груди, вымолвил:
– Да будет благословенно имя пророка, так начертано нам в книге Судеб, – пойдем в Азов! Повели войскам выступать в степь!
Касим-паша кивнул головой и с грустью посмотрел на Итиль-реку.
Высокий нубиец опахалом навевал ветерок на голову паши, но властелин ногой оттолкнул нубийца и хрипло вымолвил:
– Передай, чтобы берегли русского посла. Он может пригодиться нам…
Касим-паша взобрался на своего аргамака и в сопровождении десяти спагов, огромного роста, в черных плащах, направился прочь от Волги. За ним, шлепая могучими мягкими ступнями по густой пыли и злобно вращая змеиными глазками, потянулись вереницей нагруженные верблюды. На одном из них, в золотистом паланкине, восседала очередная любимая наложница паши Нурдида. Продвигаясь в сизую даль, Касим-паша думал только об одном: как бы уберечь свою жизнь и гибкую плясунью – наложницу.
Вдали на холмах курилась пыль под копытами коней крымских ордынцев. По велению Девлет-Гирея они прокладывали путь через неведомые степи, по которым не прошел всепожирающий огонь. Сам крымский хан с тысячами татарских всадников прикрывал отступление. В последний раз на восходе солнца он разостлал на росистой земле коврик из простой кошмы и совершил утреннюю молитву. Она отличалась краткостью и жестокостью. В ней он просил аллаха послать гибель Касим-паше.
В последний раз блеснули воды Итиля, и полчища двинулись в бескрайнюю, безмятежную и безмолвную даль. Слева осталась великая русская река; с каждым часом угасало ее освежающее дыхание, и сухой, жесткий воздух все больше сушил легкие.
Касим-паша оглядывался по сторонам. Аллах, видимо, проклял эту землю! Небо в неумолимом гневе в летние дни спалило лежавшую перед ним пустыню. Желтые, сыпучие пески клубились и пересыпались под копытами коней. Ноги воинов уходили в зыбкий подвижный прах. Повсюду скользили серые ящерки, на бегу оглядывая пашу злыми изумрудными глазами.
Мертвая земля! Мертвая степь! Безмолвно кругом.
«Отчего молчат люди?» – с тоской подумал Касим-паша, и сердце его сжалось от вещего предчувствия.
Высохли все травы – и седовато-серая полынь, и бурьян, и солянки, все они рассыпались в пыль, и при движении полчищ эта пыль поднялась густой желтой тучей, которая на солнце отливала багрянцем. Пустынно. Вот мертвые бугорки земли, насыпанные у глубоких сусликовых нор. Ни звука, ни шелестка. Конь осторожно переходил по высохшему руслу речки, на дне которой валялись груды голых белоснежных камней, напоминающих высохшие черепа.