Ермак

Атаманы начали предлагать, где устроить засаду, как напасть на Алеево войско...

Ермак не перебивал, давал высказаться всем. Он молчал, сидя под иконами в углу, скрестив руки на груди и насупившись, как сыч, переводя зоркие глаза из-под уже по-стариковски кудрявых бровей с одного атамана на другого.

Когда перебрали все возможности и сами убедились, что ни в строгановских вотчинах, ни рядом Алея не перенять, и выговорились, то притихли...

Мещеряк сказал:

— Батька, подай голос. Ты что-то про Камень гутарил?

— А то! — сказал Ермак. — Все согласные, что тут нам не одолеть Алея?

— Все! — неохотно признали атаманы.

— А вот теперь пораскиньте умом сами: Алей все лучшие рати из-за Камня вывел. Потому не за царевичем гоняться нужно, а берлогу ихнюю зорить! Да поспешно! И уж тогда пущай он за нами гоняется. Покудова он спохватится да за Камень кинется, мы уж и назад будем...

— Ой ли? — насмешливо сказал Кольцо. — Как сядем на горах, на переволоке, он тута нас руками и возьмет.

— Ан вот не сядем! Мы малыми стругами пойдем. Не строгановскими, а своими, на коих сюда пришли!

— Да ты что! — закричал Кольцо. — Они в художестве!

— Не скажи! — возразил Болдырь. — Не скажи. Все сухи, все прошпаклеваны, доски треснутые все поменяли. Они лучше строгановских громадин послужат. Те-то уж гнильем подались.

— Да их и с места не стронуть на быстрине-то, — сказал Черкас. — Таки здоровенны — волоком и не протащить...

— То-то и оно, — согласился Ермак. — Пущай строгановские на пристанях стоят. Пущай соглядатаи Алею докладают, что казаки в поход нейдут. А мы тайно и двинемся. Снаряжать станем большие струги, а ночью все на малые переложим, да и помогай Бог!

— За Камнем видать будет! — сказал Кольцо. — Ежели быстро управим, дак и переволакивать назад их не станем, добычу перетащим, а тут на строгановских стругах и встретим. Пошлем которого вперед, чтобы струги в условное место подогнал.

— Дело, батька! — оценил Мещеряк.

— Вот как сунемся туды, а Кучум-Царь нас на перевалах и повстречает. Прямо на их пищали и выйдем... — проворчал Болдырь.

— Нету там никого, — веско сказал Ермак. — Вот моя голова.

Атаманы примолкли.

— Батька, через чего знаешь? — спросил Черкас, чтобы разрядить молчание, хотя после того, как атаман поставил на кон голову, все вопросы были излишни. Он ручался за свое мнение жизнью.

— Сибирские люди сказывали. Последние вчерась прибегли. Я их втайне расспросил. Сибирь-царство пусто стоит. Все вой с Алеем ушли. А сибирские люди нам вожами и толмачами станут.

— Что за люди? — спросил Кольцо. — Православные?

— А ты у нас, часом, не поп? Али игумен? — засмеялся Ермак.

Атаманы заулыбались.

— Полно реготать! — вспыхнул Кольцо. — Тут в полной надеже быть надо, а то заведут черту в зубы.

— Люди всякие! — сказал серьезно Ермак. — Расспрашивал розно. Речи сходятся.

Среди ежедневных хлопот и трудов по устройству войска, когда приходилось каждый струг, каждого казака смотреть, чтобы исправен был, в постоянных распрях с тиунами и приказчиками, которые так и норовили объегорить казаков, в ежедневных спорах с атаманами, ибо все атаманы были равны и каждый властен был только над теми казаками, которых сам привел, Ермак очень много времени проводил в литейке и кузнице. Завораживало его железное рукомесло. А тем, что сам, не чинясь, становился к горну или двухпудовой кувалдой, вослед молотку мастера, бить поковку, — снискал уважение степенных и молчаливых кузнецов и литейщиков. А они цену себе и своему труду знали, тем более что чуть не половина из них были родом иностранцы. Умели Строгановы нужных людей приманить и в своих вотчинах укоренить.

Особенно сошелся Ермак с рыжим литейщиком из Ганновера, что по весне приехал из Москвы. Немец был задирист, горласт! Кулаки пускал в дело не стесняясь! И Ермаку понравилось, что человек возмущался не попусту! И кричал, и ругался потому, что неправду во многом видел и мириться с ней не желал.

Было и другое. Крикливый немец был умен. И видел многое, чего другим мастерам, не уступавшим ему в литейном деле, было не по мыслям! Да и сторонились они от всех склок и разговоров, уходя в свое ремесло, ковали кружева узорные, собирали замки хитростные.

— Вы как бабы! — кричал немец. — Дальше печки ничего видеть не хотите! А придет татарин, будете потом с ошейником железным у турок в Стамбуле пушки лить!

По душе был немец атаману. Потому и сидели они вечерком на скамеечках, где отдыхали мастера, любуясь на широкие заречные просторы. Говорили о том о сем, и открывалось Ермаку многое, о чем он знал прежде, да не так полно, а об ином и не догадывался.

Скоро вычислил он всех, кто здесь со злым воровством противу Руси появился. Знал теперь поименно. А со многими и поговорил обиняком, осторожно.

Умел старый атаман так разговорить человека, что тому начинало казаться — вот союзник твой. А ватиканские лазутчики очень на казачью измену рассчитывали, да как не рассчитывать? Половина из них явные татары, а Царя так поносят, что и враги-то не так ругаются. Потому и заглядывали атаману в глаза, и по широким плечам его похлопывали, как своего, плохо разбираясь во всей путаной пестроте казачьего сообщества: коренные вольные, служилые, воровские, севрюки, чиги, черкасы... И когда наиболее опасливые из них говорили, что казачня — народ ненадежный, другие возражали — служат же казаки польской короне, и татары служат, и верно служат... «Так казаки казакам — рознь! Они только именем общим прозываются, а так — и по обличию, и по языку разные!» — робко говорили третьи, но их не слушали.

А шепоток о том, что не сегодня завтра сибирские вой на Москву пойдут, в избах, где жили иноземцы, давно до откровенных разговоров вырос, тем более что разговоры эти велись на языках, русским непонятных. И пожалуй что половина, считая, что Строгановы — купцы, в воинском деле ничего не смыслят и разбабахают их воинские люди сибирские, как орех, начинали подумывать, как собственную голову в случае набега спасти, и ничего, кроме перехода на татарскую службу, не видали. А тут еще казаки — очень кстати. Вот казаков-то и следует держаться! Они издавна от одного Царя да князя к другому на службу переходят. Вот с ними и гуртоваться!

И шептали, что Ермак — сам татарин, а Строгановы глупы, как все русские схизматы, не видят, кого призвали на службу. И посмеивались втихомолку, все более уверяясь, что Ермак казаков к татарам уведет.

Ермак же никого не разубеждал. И что в душе таил и вынашивал, никому не открывал до атаманского совета.

Каждый день начинал он с поиска известий от людей, приезжавших со всех концов Пермского края. Были тут вестники разные — пришло несколько коренных казаков — поближе к своим. Эти пытались рассказать все, что видели; были здесь и люди торговые — те рассказывали не столько, что видели, а более — что слышали.