Ермак
Шрифт:
Лето отслужили казаки в вотчине Строгановых, ожидая татарского нашествия. Но в этот год царевич Маметкул не приходил из-за Каменных гор. В сухое лето быстро созрели хлеба, и посельщики спокойно собрали их с поля, свезли и уложили в риги. Осень выпала щедрая: рыбаки наловили и насолили бадьи рыбы, строгановские амбары набили зерном, толокном. В подвалах — липовые бочки меду. В ясные ночи высоко в небе плыл месяц и зеленоватые полосы света косыми потоками лились в узкие высокие окна строгановских хором. Розмысл Юрко не спит, сидит над толстой книжищей
Юрко сидит склонясь и думает о Максиме Строганове: ноне господин расщедрился, вынес в глиняном кувшине вино и книгу.
«Вот прими, за службу тебе, — за то, что отыскал новые соляные места. Книжицу сию прочти. Писал ее сэр Ченслор — английский купец, с коим я виделся в Холмогорах и на Москве, а вино выпей, монахи Пыскорского монастыря во поминовение деда Аникия доставили в Чусовские городки. Вино редкое — золотистое, искрометное и плещется в чарах. Из Франкской земли привезено через моря великие…»
Не додумал Юрко своих мыслей — в дверь постучали. Тяжелой поступью вошел Ермак. Розмысл обрадовался.
— Не ждал, и вдруг радость выпала.
Они обнялись, и атаман уставился в книжицу:
— О чем пишется в ней?
— Тут о русских воинах говорится, и хорошее.
— Ну! — глаза Ермака вспыхнули, он схватил Курепу за руку. — Чти, что написано о ратных людях!
Юрко придвинул книгу и глуховатым голосом стал читать:
— «Я думаю, что нет под солнцем людей, столь привычных к суровой жизни, как русские. Никакой холод их не смущает, хотя им приходится проводить в поле по два месяца в такое время, когда стоят морозы. Простой солдат не имеет ни палатки, ни чего-либо иного, чтобы защитить свою голову. Самая большая их защита от непогоды — это войлок, который они выставляют против ветра и непогоды. А если пойдет снег, воин отгребает его, разводит огонь и ложится около него…»
— Истинно так! — подтвердил Ермак. Он придвинулся к Юрко, взял книгу и долго вертел в руках. Перевернув лист, он зорко смотрел в него и стал медленно читать:
— «Сам он живет овсяной мукой, смешанной с холодной водой, и пьет эту воду. Его конь ест зеленые ветки и тому подобное и стоит в открытом холодном поле без крова — и все-таки служит хорошо… Я не знаю страны поблизости от нас, которая могла бы похвалиться такими людьми…»
— И то верно! — сказал Ермак и положил книгу на стол. — Подгоняет меня эта книжица идти в поход. Пора!..
— А за воинство угощу тебя, — потянулся к кувшину Юрко. Он налил в кружки золотистое вино и стукнул: «Чок-чок!..»
Ермак помедлил, а потом поднял кружку и выпил.
— Добр огонек. Ох, и добр! — похвалил он.
— И дознался я, атамане, что есть реки, что текут с Камня, и о тех, которые бегут в сибирскую сторонушку. Вот зри! — розмысл склонился над свитком и стал чертить и рассказывать.
Далеко за полночь розмысл и атаман сидели в тихой горенке и рассуждали о дороге в Сибирь.
Как гром среди ясного неба, появился Ермак перед Строгановым и сказал:
— Ну, Максим Яковлевич, довольно, нажировались казаки на Каме. Ноне идем на Камень.
Строганов по привычке прищурил глаза и сказал спокойно:
— В
добрый путь, атамане!— До пути надобны нам от тебя припасы: и хлеб, и соль, и зелье, и толокно, и холсты.
Строганов сразу побагровел, вскочил и бросился к иконостасу:
— Господи, господи, просвети ум нечестивца, открой очи ему на сиротство наше, на бедность…
Ермака так и подмывало крикнуть господину: «Брось отводить глаза богом. О милости, купчина, просишь, а сам последние жилы с холопов тянешь!». Однако атаман сдержался и сказал хладнокровно:
— Тут, Максим Яковлевич, у бога не вымолишь, придется в твоих амбарах пошарить!
— В амбарах! — выкрикнул гневно господин. — Еще шубы мои потребуйте, опашни, рубахи!
— Нет, то не надобно нам, обойдемся. Матвей Мещеряк, наш хозяин, подсчитал, что надобно. Вот слушай! Три пушки, безоружным — ружья, на каждого казака по три фунта пороха, по три фунта свинца, по три пуда ржаной муки, по два пуда крупы и овсяного толокна, по пуду сухарей, да соли, да половина свиной туши, да по безмену масла на двоих…
— Батюшки! — схатился за голову Максим. — Приказчики!
— Не кричи! — насупился Ермак. — Не дашь, так пожалеешь! — в голосе атамана была угроза.
— Так ты с казаками гызом похотел мое добро взять? Не дам, не дам! — затопал Максим, и на губах его выступила пена.
Выждав, гость резко и кратко сказал:
— А хоть и гызом. Возьмем! — круто повернулся и, стуча подкованными сапогами, ушел.
Вбежали приказчики, остановились у порога. Господин полулежал в кресле, раскинув ноги, с расстегнутым воротом рубашки.
— Все! — хрипло сказал он и ткнул перстом в старшего управителя: — Ты поди, открой амбары. Казакам добришко наше понадобилось…
Хочешь не хочешь, а пришлось открыть амбары. Хозяин укрылся в дальние покои и никого не пожелал видеть. Приказчик Куроедов стал на пороге амбара и отрезал:
— За дверь ни шагу. Я тут хозяин, что дам, то и хорошо! Хвалите господа!
Матвей Мещеряк, приземистый, широкий, подошел к приказчику с потемневшими глазами:
— А ну, убирайся отсюда! Мы не воры. На такое дело решились, а ты толокно жалеешь!
Казаки подступили скопом.
— Молись, ирод!
— Братцы, братцы, да нешто я супротив. Имейте разум! — взмолился Куроедов.
Худо довелось бы ему, да поспел Максим Строганов. Он молча прошел к амбарам. Казак Колесо зазевался, не дал господину дорогу.
— Что стоишь, медведище! Не видишь, кто идет!
Казак свысока посмотрел на господина, молча уступил дорогу. Строганов поднялся на приступочку и строго крикнул:
— Не трожь моего верного холопа! Раздеть меня удумали?
— Не сбеднеешь, а раззор не пустим. Плывем, слышь-ко, в Сибирь, край дальний. Давай припасы!
Круг казачий заколыхался, — к амбарам шел Ермак. Он шел неторопливо, а глаза были злы и темны. Подходя к Строганову, прожег его взглядом.
Максим понял этот взгляд, выхватил из кармана огромный ключ и подал атаману:
— Бери, как договорились… Приказчики! — закричал он. — Выдать все по уговору. И хорунки дать и образа. Без бога не до порога. А порог татарского царства эвон где, отсюда не видать… Бери, атаман! — он вдруг обмяк, хотел что-то сказать, да перехватило горло. Однако встряхнулся, вновь овладел собой и крикнул казачеству: — В долг даю. Чаю, при удаче разберемся…