Ермолов

Десятки орудий спаслись не просто по «особенному счастию», но по «особенному счастию» Алексея Петровича.

Денис Давыдов: «После сражения под Бауценом 9 мая 1813 года А. П. Ермолов, находясь в ариергарде, блистательно выдержал главные натиски французов, коими близ Рейхенбаха предводительствовал сам Наполеон. Дойдя до знаменитой позиции, некогда занятой великим Фридрихом после Гохирхенского сражения, Ермолов отразил здесь все натиски неприятеля. Граф Витгенштейн, отдавая ему здесь полную справедливость, доложил по этому случаю Государю: „Я оставил на поле сражения на 1¹/₂ часа Ермолова, но он, удерживаясь на нем со свойственным ему упрямством гораздо долее, сохранил тем Вашему Величеству около 50 орудий“».

Дело было, таким образом, не просто в упрямстве Ермолова, он удерживал противника, давая возможность артиллерии оторваться от преследования.

Давыдов здесь, будучи по существу прав, смешал, однако, два события.

Бой у Рейхенбаха произошел на следующий день, когда арьергард Ермолова, по-прежнему прикрывавший отход армии, был атакован кавалерийским корпусом генерала Латур-Мабура и пехотой генерала Ренье.

Чандлер пишет: «За это двухдневное сражение каждая сторона потеряла около 20 000 человек. Поражение отразилось на состоянии морального духа союзников; их счастье, что французское преследование было относительно медленным и малоэффективным. Оно началось только 10 мая, и его непосредственным результатом была жестокая схватка с союзниками у Рейхенбаха» [53] .

53

Чандлер Д. Военные кампании Наполеона. М., 2000. С. 545.

Арьергард Ермолова принял на себя первый, самый ожесточенный натиск преследователей, а затем был сменен войсками Милорадовича.

Но дело 10 мая было эпизодом второстепенным. Главное произошло 9-го числа.

Денис Давыдов недаром писал: «граф Витгенштейн, отдавая ему здесь полную справедливость…» Под Бауценом заслуги Ермолова были столь очевидны, что Витгенштейн, не питавший к Алексею Петровичу особых симпатий, не мог покривить душой.

Витгенштейн доносил Александру о заслугах Ермолова: «В начале сражения при Бауцене 9-го мая, командуя гренадерскими полками Кексгольмским и Перновским и гв<ардейским> экипажем, к которым присоединены были два баталиона л-гв. Егерского полка, по приказанию моему сменил прусские войска корпуса генерала Йорка, шедшего на подкрепление генералу Блюхеру, и, получив еще один баталион прусской пехоты и часть артиллерии, защищал деревню Литен, владеющую дорогами, по обеим сторонам идущими, и препятствовал атакам неприятеля с таким мужеством и упорною храбростию, что и тогда даже, когда прусские войска оставили высоты в центре нашей позиции и неприятельские колонны на них явились, а сильная батарея вступилась против правого крыла его отряда и устроилась на продолжении всех его батарей, не отступал до тех пор, пока не получил на то моего повеления; когда же неприятель, преследуя прусские войска, занял деревню Башуц, находящуюся в тылу его, и я поручил ему ариергард, отступавший через Виршен, и неприятельские колонны, двинувшиеся на Башуц, были уже ближе к большой дороге, дабы отразить его от оной, то, соединяя примерную храбрость свою с решительностию, он обратил конную артиллерию свою на сии колонны и, не взирая на жесточайший огонь с продвигавшихся неприятельских батарей, удержал стремление колонн и, прикрыв отступление свое кирасирами, вышел на большую дорогу и отступил в Виршен, где присоединился к прусскому корпусу генерала Клейста и, составив левое крыло его, дал сильнейший отпор неприятелю и, защищаясь в дефилеях и садах, отступил к ночи на позицию при деревне Кетиц в совершенном порядке, оказав во время сражения отличное искусство в распоряжении и примерную храбрость и мужество, одушевлявшие подчиненных среди самых опасностей».

Такого подробного дифирамба Ермолов, пожалуй, не удостаивался никогда. Восторженные рапорты Милорадовича в ноябре 1812 года носили довольно общий характер.

Помимо того что Ермолов и в самом деле сыграл выдающуюся роль 9 мая, Витгенштейн, возможно, испытывал некоторые угрызения совести по поводу лютценской истории и старался загладить несправедливость. Недаром в воспоминаниях встречаются указания на его рыцарский характер.

Со стороны Витгенштейна это было тем более благородно, что на посту главнокомандующего он был заменен Барклаем де Толли.

В своем коротком рапорте граф очертил все стороны участия Ермолова в сражении: и спасение им центра позиции, и отчаянное сопротивление наседавшим французам при командовании арьергардом… Спасение десятков орудий было лишь одной из составляющих этого многосложного подвига.

Как писал много позже Ермолов в составленном им формулярном списке: «Мая 9-го при Бауцене, где командуемый мною отряд обращен в ариергард, прикрывший отступление значительной части артиллерии и большей части войск, за что получил алмазные знаки Св. Александра Невского».

Если Александру и Витгенштейну не удалось взять реванш за Лютцен, то Ермолов без всякого сомнения взял таковой под Бауценом.

Казалось бы, он мог быть удовлетворен — он получил строевую должность, он с блеском распоряжался своими солдатами в тяжелейших обстоятельствах, ему доверяли ответственнейшие задания, от успеха выполнения которых зависела судьба армии. Это было так, если мерить обычными мерками, которыми пользовались даже самые честолюбивые генералы.

К Ермолову это, однако, не относится.

Сопоставляя реальность и требования своего «необъятного честолюбия», он был, мало сказать, неудовлетворен.

Недели после Бауцена, как это ни парадоксально, были едва ли не самыми мрачными в его военной жизни…

18 мая между воюющими сторонами начались переговоры о перемирии.

Обе стороны в значительной степени истощили свои ресурсы. И той и другой стороне нужно было время, чтобы привести в порядок армии и подтянуть пополнения.

Наполеон снова побеждал, но это были уже не те победы, что под Аустерлицем или Йеной. Он вынуждал противника отступить, но разгромить его не мог. Одной из главных причин была слабость французской кавалерии, лучшие люди и лошади которой остались в России.

Россия и Пруссия, несмотря на безусловную деморализацию, — после ужасающего поражения в России Наполеон возродился как Феникс! — рассчитывали на свои резервы, далеко превосходящие возможности Франции, и на вступление в войну Австрии.

24 мая было заключено перемирие до 8 июля. Во время этого перемирия Австрия, выступившая в роли посредника, должна была предъявить Наполеону согласованные всеми союзниками условия, на которых они готовы были заключить мир и признать право Наполеона на французский престол.

3

Вскоре после объявления перемирия Алексей Петрович написал и отправил с оказией обширное письмо лучшему своему другу Казадаеву. Письмо это — поразительный документ, куда выразительнее, чем все ермоловские мемуары, рисующий мировосприятие Ермолова, его мрачный и тревожный внутренний мир, столь сильно контрастирующий с внешним рисунком поведения Алексея Петровича — энергичного, изысканно вежливого, саркастически остроумного.

Не забудем, что письмо это было написано после Бауцена, в очередной раз прославившего имя Ермолова, после признания его заслуг Витгенштейном и высокой награды, полученной от императора.

В верхнем правом углу первого листа была начертана красноречивая фраза, свидетельствующая о степени откровенности автора: «Прошу изодрать письмо!»

«Почтеннейший и любезный друг Александр Васильевич! Напрасно стал бы я писать извинения в том, что не писал к тебе. Скажу правду! Пустого писать не хотел, а о деле писать не смел… Представился верный случай, и я душевно рад поговорить с другом, от которого никогда не укрывал чувств моих.

Мы отдыхаем! Не после побед, не на лаврах! Отдыхаем после горячего начала кампании. Перемирие наложило на нас узы бездействия. Скоро оно окончится, и нет сумнения, что действия начнутся с жестокостию. Многие думали, что перемирие сие приведет к миру. Обольщенные надеждою на содействие австрийцев, мнили, что они дадут мир Европе. Дипломаты наши как неким очарованием опоевали нас. Но кажется, что нельзя уже обманываться, а остается только благодарить ловкость дипломатов за продолжительный обман. Австрийцы, кажется, уже не союзники нам. Наполеон господствует над ними страхом, над Францем II родством и законом, к которому привязан он с возможным малодушием.

Перемирие дало нам время усилить нашу и прусскую армии значительно, но я думаю, что Наполеон еще с большею пользою употребил время.

Недавно еще верили мы, что когорты его не согласятся перейти Рейн, набраны будучи для внутренней обороны отечества, что не посмеют предстать пред лицо наше, что страх и ужас в сердце их. В Лютцене встретили мы силы превосходные, сражению дан был вид победы, но по истине она не склонилась ни на ту, ни на другую сторону. Мы остались на поле сражения и на другой день отступили. Армия прусская, потеряв много, имела нужду устроиться и граф Витгенштейн не видал возможности противустоять на другой день. Далее и далее, мы перешли Эльбу и принесли с собою неудачи. Под Бауценом решились дать сражение, многие полагали выгоднее отступить в ожидании, что австрийцы начнут действовать и неприятель, следуя за нами, удобнее даст им тыл свой. Многие из самого преследования неприятеля уразумевали, что Наполеон без уверенности в австрийцах не шел бы с такой дерзостию и так далеко. Бауценское сражение было плодом дерзости людей, счастием избалованных. Граф Витгенштейн желал его, Дибич, достойнейший и знающий офицер, поддерживал его мнение. Говорят, что Яшвиль уверял в необходимости сражения. Могущество Витгенштейна облекло Яшвиля в великую силу. Государь приписывает ему сверхъестественные дарования и с удивлением говорит о нем. Сказывают, что он был причиною сего сражения. Оно было не весьма кровопролитно. Артиллерия играла главную роль. Атак было весьма мало или почти не было, и потому и потеря умеренная. Неприятель искусным движением своих войск, может быть и превосходством сил, а более, думаю, Наполеона искусства и головы растянул нас чрезвычайно и ударил на правое крыло, где Барклай де Толли с известной храбростию и хладнокровием не мог противиться. На центр явились ужасные силы, и генерал Блюхер, опрокинутый, отступить должен был первым. Левое крыло наше по слабости против него неприятеля имело в продолжении всего дня успех, но только отражало неприятеля, а никому не пришло в голову атаковать его и тем отвлечь от прочих пунктов, где мы были преодолеваемы. Я с небольшим отрядом стоял в центре, сменивши корпус генерала Йорка, который послан был в подкрепление Блюхеру. Сей последний, отступая, завел за собою неприятеля в тыл мне. Я с одной стороны был уже окружен и вышел потому только, что счастие не устало сопровождать меня. За три часа до захода солнца определено отступление армии. В 6 часов не было уже никого на поле сражения. Остались три ариергарда, из которых находящийся по центру, самый слабейший дан мне в команду. Я имел на руках шестьдесят орудий артиллерии, должен был отпустить их и дать время удалиться. С особенным счастием исполнил сие. Главнокомандующий с удивлением кричал о сем, конечно говорил Государю, который и сам видел, где я находился, ибо сам дал мне команду и послал туда. Но мне не сказано даже спасибо, не хотят видеть, что я сделал и невзирая, что граф Витгенштейн говорил, что я подарил 60 орудий. Государь относит искусному распоряжению князя Яшвиля, что артиллерия не досталась в руки неприятеля. В лютценском деле также многое приписывают ему, хотя он бомбардировал только двумя артиллерийскими ротами. Ему тотчас дана Александровская лента. Я был в должности начальника всей артиллерии, но и доложить не хотели, что я был в деле, хотя сверх того особенно употреблен был Витгенштейном.