Эрос и цивилизация (Парадоксы Великого Отказа)

Тотальный характер достижений развитого индустриального общества оставляет критическую теорию без рационального основания для трансцендирования данного общества. Вакуум вкрадывается в саму теоретическую структуру, так как категории критической социальной теории разрабатывались в период, когда потребность в отказе и ниспровержении была воплощена в действиях реальных социальных сил.

Определяя действительные противоречия в европейском обществе девятнадцатого века, они имели существенно негативное и оппозиционное звучание. Сама категория "общество" выражала острый конфликт социальной и политической сфер - антагонизм общества и государства. Подобным же образом понятия "индивид", "класс", "частный", "семья" обозначали сферы и силы, еще не интегрированные в установившиеся условия,- сферы напряжения и противоречия. Но возрастающая интеграция индустриального общества, лишая эти понятия критического смысла, стремится превратить их в операциональные термины описания или обмана.

Попытка вернуть этим категориям критическую направленность и понять, каким образом она была сведена на нет социальной действительностью, кажется с самого начала обреченной на регресс: от теории, соединенной с исторической практикой, к абстрактному, спекулятивному мышлению; от критики политической экономии к философии. Идеологический характер критики обусловлен тем, что анализ вынужден исходить из позиции "извне" как позитивной, так и негативной, как продуктивной, так и деструктивной тенденций в обществе. Повсеместно мы находим тождество этих противоположностей в современном индустриальном обществе - это целое и является нашей проблемой. В то же время позиция теории не может быть просто спекулятивной, она должна быть историчной в том смысле, что должна вырастать из возможностей данного общества.

Эта двусмысленная ситуация ведет к еще большей двусмысленности. В нашей книге нам не избежать колебания между двумя противоречащими гипотезами. утверждающими соответственно: (1) что развитое индустриальное общество обладает способностью сдерживать качественные перемены в поддающемся предвидению будущем; (2) что существуют силы и тенденции, которые могут положить конец этому сдерживанию и взорвать общество. Я не думаю, что здесь возможен однозначный ответ. Налицо обе тенденции, бок о бок - и даже одна в другой. Первая тенденция, безусловно, доминирует, и все возможные предусловия для того, чтобы повернуть ее вспять уже введены в действие. Нельзя, конечно, отбрасывать возможность вмешательства случая в ситуацию, но если только уразумение того, что творится в мире и что должно быть остановлено, не перевернет сознание и поведение человека, то даже катастрофа не сможет привести к переменам.

Наш анализ сосредоточен на развитом индустриальном обществе. Его технический аппарат производства и распределения (с увеличивающимся сектором автоматизации) функционирует не как сумма простых инструментов, которые можно отделить от их социальных и политических функций, но скорее как система, а priori определяющая продукт аппарата, а также операции по его обслуживанию и расширению. В этом обществе аппарат производства тяготеет к тоталитарности в той степени, в которой он определяет не только социально необходимые профессии, умения и установки, но также индивидуальные потребности и устремления. Таким образом, предается забвению противоположность частного и публичного существования, индивидуальных и социальных потребностей. Технология служит установлению новых, более действенных и более приятных форм социального контроля и социального сплачивания. И, по-видимому, тоталитарная тенденция этого контроля утверждается еще и другим способом - путем распространения в менее развитых и даже до-индустриальных областях мира и путем создания сходных черт в развитии капитализма и коммунизма.

Перед лицом тоталитарных свойств этого общества невозможно больше придерживаться концепции "нейтральности" технологии. Технологию как таковую нельзя изолировать от ее использования, технологическое общество является системой господства, которое заложено уже в понятии и структуре техники.

Способ, которым общество организует жизнь своих членов, предполагает начальный выбор между историческими альтернативами, определяемыми унаследованным уровнем материальной и интеллектуальной культуры. Сам же выбор является результатом игры господствующих интересов. Он предвосхищает одни специфические способы изменения и использования человека и природы, отвергая другие такие способы. Таким образом, это один из возможных "проектов" реализации.(Термин "проект" подчеркивает элемент свободы и ответственности в исторической детерминации: он связывает автономию и случайность. В этом же смысле он употребляется в творчестве Жан-Поля Сартра. Дальнейшее обсуждение см. ниже в главе 8.)

Но как только проект воплощается в основных институтах и отношениях, он стремится стать исключительным и определять развитие общества в целом. Как технологический универсум развитое индустриальное общество является прежде всего политическим универсумом, последней стадией реализации специфического исторического проекта - а именно, переживания, преобразования и организации природы как материала для господства.

По мере своего развертывания этот проект формирует весь универсум дискурса и действия, интеллектуальной и материальной культуры. Культура, политика и экономика при посредстве технологии сливаются в вездесущую систему, поглощающую или отталкивающую все альтернативы, а присущий этой системе потенциал производительности и роста стабилизирует общество и удерживает технический прогресс в рамках господства. Технологическая рациональность становится политической рациональностью.

При обсуждении известных тенденций развитой индустриальной цивилизации я старался избегать специальных ссылок. Материал собран и описан в обширной социологической и психологической литературе по технологии и социальным переменам, научному менеджменту, коллективному предпринимательству, изменениям в характере промышленного труда и рабочей силы и т.п. Существует множество неидеологических работ, анализирующих факты: Берль и Минз "Современная корпорация и частная собственность", доклады 76-го Конгресса Временного национального экономического комитета по "Концентрации экономической власти", публикации AFL-CIO (АФТ/КПП)(Американская федерация труда и Конгресс производственных профсоюзов.) по "Автоматизации и глобальным технологическим изменениям", а также "Ньюз энд летерз" и "Корреспонденс" в Детройте. Я бы хотел подчеркнуть особую важность работы К. Райта Милза, а также исследований, которые часто заслуживали неодобрение вследствие упрощенности, преувеличений или журналистской легкости - Вэнса Пэкарда "The Hidden Persuaders", "The Status Seekers" и "The Waste Makers", Уильяма X. Уайта "The Organization Man", Фреда Дж. Кука "The Wafare State"("Скрытые аргументы", "В поисках статуса", "Производители отходов", "Человек организации", "Государство войны" (англ.).).

Разумеется, недостаточность теоретического анализа в этих работах оставляет скрытыми и непотревоженными корни описываемых явлений, но и безыскусно изображенные эти явления достаточно громко говорят сами за себя. Возможно, самое красноречивое свидетельство можно получить, просто глядя в телевизор или слушая средневолновое радио пару дней в течение часа, не исключая рекламные перерывы и не переключаясь время от времени на новую станцию.

Мой анализ сосредоточен на тенденциях в наиболее развитых современных обществах.

Существуют обширные области как внутри, так и вне этих обществ, где описанные тенденции не являются преобладающими - я бы сказал: пока не являются.

Прогнозируя эти тенденции, я просто предлагаю некоторые гипотезы. Ничего более.

Заключение В ходе своего развития одномерное общество изменяет отношение между рациональным и иррациональным. В сравнении с фантастическими и безумными сторонами его рациональности, сфера иррационального превращается в дом подлинно рационального

– тех идей, которые могут "способствовать искусству жизни". Если установившееся общество управляет любым нормальным общением, делая его существенным или несущественным в соответствии с социальными требованиями, то для ценностей, чуждых этим требованиям, вероятно, не остается другого средства общения, кроме "ненормального", т.е. сферы вымысла. Именно эстетическое измерение по-прежнему сохраняет свободу выражения, позволяющую писателю и художнику называть людей и вещи своими именами -давать название тому, что не может быть названо другим способом. Истинное лицо нашего времени показано в новеллах Сэмюэла Беккета, а его реальная история написана в пьесе Рольфа Хоххута "Наместник". Здесь уже говорит не воображение, а Разум, и говорит в том мире, который оправдывает все и прощает все, кроме прегрешении против его духа. Действительность этого мира превосходит всякое воображение, и поэтому последнее отрекается от нее. Призрак Аушвица продолжает являться, но не как намять, а как деяния человека: полеты в космос; космические ракеты и ракетные вооружения; "подвальные лабиринты под Закусочной"; аккуратные электронные заводы, чистые, гигиеничные, с цветочными клумбами; отравляющий газ, который "в общем-то" не вреден для людей; соблюдение секретности, в которой мы все участвуем. Такова реальность, окружающая великие достижения человеческой науки, медицины, технологии; единственное, что дает надежду в этой катастрофической действительности - это усилия сохранить и улучшить жизнь. Своевольная игра фантастическими возможностями, способность действовать с чистой совестью contra naturam (против природы (лат.)) , экспериментировать с людьми и вещами, превращать иллюзии в действительность и выдумку в истину - все это свидетельствует о том, насколько Воображение стало инструментом прогресса. Как и многое другое в существующем обществе, оно стало предметом методического злоупотребления. Определяя движение и стиль в политике, сила воображения оставила далеко позади Алису в Стране Чудес по умению манипулировать словами, обращая смысл в бессмыслицу и бессмыслицу в смысл.

Под воздействитем техники и политики происходит слияние ранее антагонистических сфер - магии и науки, жизни и смерти, радости и страдания. Красота обнажает свой пугающий лик, так как сверхсекретные ядерные установки и лаборатории превращаются в "Индустриальные Парки" с приятным окружением; штаб гражданской обороны демонстрирует "роскошное убежище от радиоактивных осадков" со стенами, увешанными коврами ("мягкими"), шезлонгами, телевизорами и надписью: "проект предусматривает совмещение семейной комнаты в мирное время (sic!) с семейным убежищем на время войны". Согласно "Нью-Йорк Таймс" эа 11 ноября 1960 года, представление происходило в Нью-Йоркском городском штабе Гражданской Обороны, на Лексингтон авеню и 55-й улице. И если такие создания не будят в человеке ужас, если это воспринимается как само собой разумеющееся, то только потому, что эти достижения (а) совершенно рациональны с точки зрения существующего порядка, и (b) служат признаками человеческой изобретательности и силы, которые превосходят традиционные пределы воображения. Непристойное слияние эстетики и действительности опровергает всякую философию, противопоставляющую "поэтическое" воображение научному и эмпирическому Разуму. По мере того, как технологический прогресс сопровождается прогрессирующей рационализацией и даже реализацией воображаемого, архетипы ужасного и радостного, войны и мира теряют свой катастрофический характер. Их проявление в повседневной жизни человека уже не выглядит проявлением иррациональных сил, ибо современным воплощением последних теперь служат элементы и атрибуты технологического господства. Сократив и едва не упразднив романтическое пространство воображения, общество вынудило его искать для своего утверждения новую почву, на которой образы переводятся в исторические возможности и проекты.

Но этот перевод будет таким же плохим и искаженным, как и осуществляющее его общество. Отделенное от сферы материального производства и материальных потребностей, воображение было просто игрой, не принимаемой всерьез в сфере необходимости, и связываемой лишь с фантастической логикой и фантастической истиной. Но технический прогресс упраздняет это разделение и наделяет образы своей собственной логикой и своей собственной истиной, сокращая свободные способности сознания. Однако он тем самым сокращает также разрыв между воображением и Разумом. Соприкасаясь на общей почве, эти две антагонистические способности становятся взаимозависимыми. Не является ли в свете возможностей развитой индустриальной цивилизации всякая игра воображения игрой с техническими возможностями, которые могут быть проверены в смысле возможности их реализации?