Эрос

Когда заканчиваются запасы алкоголя, Рольфа посылают на автозаправку. Он приносит еще пива и коньяка. Учитель математики набрался до чертиков, но перед тем как свалиться в угарном сне, бормочет что-то невнятное о счастливой звезде, которая хранит Софи. Но его никто не слушает.

Золотое время

– В те годы от нас не требовалось особых усилий. Софи была счастлива. Бедна как церковная мышь, но более или менее счастлива. Мы не видели причин что-то менять. Только когда она сдавала экзамен по математике, мы помогли немножко… И ту старшую воспитательницу, что Софи окатила чаем, – ее успокоили тоже мы. Вот в принципе и все наше вмешательство.

– Понимаю. А чем занимались в тот период вы?

– Всякой ерундой. Ведь я должен был как-то убивать время. Заводы фон Брюккена росли и процветали, и это меня очень радовало. Я постоянно покупал новых людей, в первую очередь молодых ученых, не лишенных таланта и тщеславия, способных на новые идеи. Мои часы были распланированы до минуты – встречи, подмасливания, чествования, спуски кораблей на воду, закладки фундаментов, вручения орденов, свадьбы, патентные процессы и так далее и тому подобное. Дел было действительно невпроворот. В моменты, когда мне на горло наступало одиночество, я выступал в роли соблазнителя. Везде и всюду у меня имелись свои люди. Лукиан – лишь один из них. Взгляните-ка вот сюда. – Он протянул мне черно-белую фотографию спящей Софи.

Я увидел ее. Довольно хорошенькая. Нос немножко острее, чем я себе представлял. Но какой же, собственно, я ее себе представлял? И откуда взялся этот снимок? Спрашивать, наверное, неприлично…

Я все же задал интересовавший меня вопрос. Фон Брюккен отвечал предельно сдержанно, что фотография эта сделана после той самой вечеринки, когда все напились до беспамятства. Утром стало светло, и Лукиан щелкнул фотоаппаратом. Как именно? Естественно, тайком. Впрочем, это не важно.

– Знаете, в чем-то я, естественно, занимался самообманом. Выбросить Софи из головы оказалось для меня непосильной задачей. Лишь с помощью сильных лекарств я мог ненадолго забыть о ней. Но давайте закончим на сегодня: я устал, а вы, наверное, проголодались… Простите, если я слишком заболтался и замучил вас.

История мне понравилась. Она была перспективна для литературной обработки, хотя и выглядела несколько надуманной, с некоторыми натяжками, но ничего. Если кое-что изменить, то в целом она будет звучать гораздо правдивее и органичнее. Необходимо обработать глыбу информации, нарастить на схеме-скелете мясо, а йотом облачить его в кожу. И лишь в самом конце заниматься украшательством…

Ночью я снова услышал шум со двора. Похоже, где-то не слишком далеко велось строительство. Днем в замке я встречал слуг крайне редко – видел случайно то лакея, то повара, если он выходил покурить сигариллу. Что же здесь такое строят и зачем? Я открыл северное окно, выходившее в парк, посмотрел вниз и увидел свет фар. Шум от моторов стал, естественно, еще отчетливее. До меня доносились короткие возгласы – очевидно, прораб командовал рабочими. Снег больше не падал, но обзор из окна ограничивался высокими пихтами, высаженными по периметру парка, словно для защиты от посторонних глаз.

Я позвонил – на это я имел полное право, несмотря на то что при закрытом окне шум беспокоил меня не так уж сильно. По звонку пришел сам Лукиан Кеферлоэр. Одет он был в купальный халат, напоминающий старую адмиральскую форму: кобальтово-синяя ткань, золотой пояс и высокий ворот.

– Что вы желаете?

– В парке ведутся работы, это правда? Мне все слышно.

– О, мои извинения. Значит, у вас хороший слух. К сожалению, я уже не могу похвастаться тем же.

– Что там происходит? Зачем строить именно но ночам?

– Все очень просто. Строительство ведется на открытом месте, а днем тут летают вертолеты – то из прессы, то из фирм-конкурентов, то из Федеральной разведки. И они могут заснять на видео все, что мы тут затеваем. Этого не хочет шеф. Элементарно.

– Ага. Значит, из Федеральной разведки? Звучит устрашающе.

– Это долгая история. Шеф наверняка еще расскажет вам об этом, я не хочу предвосхищать события.

Я предложил Лукиану Кеферлоэру выпить со мной бокал вина. Минуту-другую он раздумывал но затем согласился и сел напротив меня, в шезлонг под центральным окном. Я поднял бокал за его здоровье.

– Вы меня недолюбливаете, правда? Вы против этого проекта.

Лукиан тихо ответил, что это, в общем-то, верно, но не нравится ему лишь сам проект, а против меня он ничего не имеет.

– Считаю, что писать подобную книгу – весьма спорная затея. Но я не собираюсь вам мешать. Кто знает, может, это необходимо. Здесь трудно дать однозначную оценку.

– А собственно, – заговорил я как можно более непринужденным тоном, – что же такое там строится?

– Место для захоронения. Гробница.

Его откровенность поразила меня.

– Да что вы?!

– Шефу осталось жить не так уж долго, и он хочет, чтобы его похоронили в собственном парке.

– Разве такое возможно? Ведь по нашим законам людей полагается хоронить исключительно на кладбищах…

– Видите ли, такие персоны, как Александр фон Брюккен, обладают определенными привилегиями. Даже если ты мертвый Александр фон Брюккен. В крайнем случае, если этот парк не будет давать покоя властям, им придется объявить его кладбищем.

– Изысканно.

– Многое в жизни – лишь вопрос того, как назвать предмет, с какой стороны на него посмотреть. Думаю, шеф не захочет приостановить строительные работы. Но, если желаете, я попрошу его об этом. Ведь о вашем удобстве я обязан заботиться в первую очередь.

Я ответил, что не нужно беспокоиться, что шум мне нисколько не мешает и я очень виноват, что разбудил его.

Лукиан ответил, что все равно не спал, и пожелал мне доброй и безмятежной ночи.

День третий

Май 1961

Вуппертальский университет, актовый зал между Рольфом и Софи происходит жаркий спор который становится роковым в их жизни. В бумагах фон Брюккена хранится запись этого чрезмерно громкого разговора.

– Я хочу, чтобы у меня была нормальная семья! Давно пора, в нашем-то возрасте!

– Рольф, у меня на носу окончание университета!

– Ну и что? Как раз удобный момент.

– А если я провалюсь на экзаменах? Тогда мне придется повторить курс, а если у меня на шее будет еще и засранец…

– Не засранец, а ребенок. Мой и твой. Как ты можешь так говорить?

– Я не хочу детей. Может, потом, не сейчас.

– Но мы можем по меньшей мере пожениться! Хотя бы ради моих родителей. Мы могли бы жить счастливо!

– Могли бы. Но не живем.

– И ты говоришь это мне прямо в лицо?…

– А куда прикажешь говорить тебе это? В задницу?…

Я вернул фон Брюккену запись диалога.

– Что-то я не все понимаю. Кто-то прятался за колонной и стенографировал их разговор?