Эротический потенциал моей жены

– Ведь ты же счастлив, когда рассказываешь об этой гонке?

Озарившееся лицо Жерара стоило любых речей. Ни в коем случае нельзя было под абсурдным предлогом пресловутой гласности лишать его самой главной радости в жизни. Это было его величайшим наслаждением – видеть вызываемое им восхищение в глазах тех, кого он любил. Поиск истины мог бы показаться целительным, но вовсе не обязательно приносил счастье. Не надо было пытаться уничтожить наши выдумки и порывы. Достаточно было их признать. Гектор опять вспомнил брата и его страдания под гнетом женщин. Теперь он мог найти нужные слова. Жерар следил за лицом Гектора. Помолчав, тот подтвердил, что не следовало ни в чем признаваться. И такой совет давал человек, собиравшийся его разоблачить! Жерар уже ничего не понимал. А уж это ощущение – ничего-не-понимания – было Жерару хорошо знакомо.

Убежденный зятем, Жерар вздохнул с облегчением и счел нелепыми свои терзания в течение всех последних недель. В глубине души он и так знал, что не смог бы ни в чем признаться, ибо, если бы он открылся своим родным, ему, как в деле Романа, пришлось бы их всех перестрелять. [11] Наконец пришла Брижит. Жерар нашел ее похорошевшей, но не додумался, что она расцвела полностью. Она и вправду чувствовала себя все лучше и лучше. Брижит кинулась на шею брату; она была счастлива его видеть. Пощупав его мускулы, она заключила, что его недавнее исчезновение было связано с необходимостью поддержания высокой атлетической формы. Он ответил, что она совершенно права, не преминув при этом исподтишка взглянуть на Гектора. Тот заговорщицки подмигнул. Когда ложь хорошо продумана, все идет как по маслу. Ведь это собеседники берут на себя труд строить предположения, задавать вопросы, в то время как самому лжецу остается только сказать «да» или «нет».

11

Жан-Клод Роман – мифоман, выдававший себя за врача и мошеннически выманивавший деньги у своих близких. В январе 1993 г., оказавшись на грани разоблачения, убил жену, двоих детей и родителей. Приговорен к пожизненному заключению. Его история легла в основу нескольких кинофильмов. Прим. пер.

Брижит, как образцовую домохозяйку, внезапный визит родственника не мог застать врасплох. В доме всегда имелось два-три «пустячка» (кокетливое выражение), которые можно было в два счета разогреть и поставить на стол. Из кухни, где она была одна, даже доносился ее счастливый смех – так ей там было хорошо. А нет ли тут начальных признаков истерии? – обеспокоился ее супруг. И тут же стал думать о чем-то другом, чтобы помешать собственным мыслям съехать на мытье окон, каковое было бы неуместно в присутствии Жерара.

Зазвонил телефон.

– Я в кухне, милый, ты бы не мог ответить?

Гектор встал. Звонил Марсель. Он, стало быть, не сердился за тот ужин со стриптизом; прямо гора с плеч! Сам Гектор после того вечера так и не решался позвонить другу, избегая обременительных объяснений. Тон у Марселя был невероятно игривым. Лоранс находилась рядом с ним, ибо в трубке слышалось ее громкое дыхание… Она прошептала: «Ну, что он говорит?» Марсель, прикрыв микрофон телефонной трубки, отвечал ей: «Да погоди же, как я могу с ним говорить, когда ты так ко мне липнешь! Дай сначала разрядить обстановку!» Марсель и всегда-то был необычайно дружелюбен с Гектором, однако начало разговора обещало превзойти в дружелюбии все их прежнее общение. Казалось, Марсель напропалую заискивает перед другом. Он говорил, что они не виделись уже целую вечность, и что он соскучился, и что было бы очень славно съездить куда-нибудь вчетвером, а еще лучше – устроить совместный ужин (ни словечка, ни намека насчет той эксгибиционистской сцены), и дальше в том же духе. Потом он осведомился, как поживает Брижит, после чего сделал паузу и отдышался. Да, как она там? Гектор признался, что приметил у жены начатки истерии, и засмеялся. Марсель тотчас ухватился за его смех и засмеялся тоже. В конце концов он решился: «Слушай, мы тут с Лоранс хотели бы… это, конечно, покажется тебе странным… ну, в общем, чтобы Брижит снова помыла у нас окна…» Гектор неудержимо расхохотался, это просто потрясающе – иметь таких забавных друзей. И заметив, что Брижит выходит из кухни, повесил трубку, потому что пора было обедать.

За столом Брижит поинтересовалась, зачем звонили друзья и, главное, не сердятся ли они за тот вечер.

– Они не просто не сердятся! Марсель даже пошутил, спрашивая, не хочешь ли ты опять помыть у них окна!

– Очень забавно! Это они в отместку…

Жерар ничего не понял из этого разговора и, решительно взявшись за дело, на всякий случай упомянул велогонку Уарзазате – Касабланка.

VI

Брижит отправилась в гости к родителям. Она старалась навещать их каждую неделю. Если Гектор в это время не шел к своей матери, он всегда с удовольствием сопровождал жену. Его тесть и теща были просто идеальными родственниками. Простые, любезные, заботливые, с ними даже можно было потолковать о том о сем. За последние месяцы они ужасно постарели. Особенно отец Брижит, который был практически не в состоянии ходить. Всю жизнь он обожал покидать супружеский кров, отправляясь на более или менее длительные прогулки. Он любил зайти в кафе, выкурить сигарету, перекинуться в картишки и позубоскалить о женщинах. Его супружеская жизнь наверняка держалась благодаря этим его эскападам. Лишившись способности ходить, он, несомненно, более всего страдал от необходимости целый день видеть свою жену. Старость сужает жизненное пространство супругов. В конце концов люди начинают жить друг у друга на голове, словно готовясь к подселению на кладбищенский участок. В том возрасте, когда людям уже нечего сказать друг другу, приходится пробавляться банальностями. Во время своих визитов Брижит превращалась в арбитра. Она присуждала очки, не пытаясь по-настоящему помирить стариков. Отец говорил все меньше и меньше, и она мучилась, не находя больше интересных для него тем для обсуждения. О прошлом он говорить решительно не желал. А также ни о настоящем, ни о будущем. И она просто смотрела на него – на этого старика, который был ее отцом. На его лицо, покрытое старой кожей, съежившейся, словно время, которое ему оставалось прожить. Глядя на него, она вовсе не впадала в отчаяние, а наоборот, более чем когда-либо размышляла о необходимости наслаждаться жизнью. Дряхлое лицо отца, стоявшее перед ее глазами, несомненно, оказало влияние на ее выбор позиции в недавнем супружеском кризисе.

Брижит всегда появлялась у родителей с большой живостью, и, прежде чем снова погрузиться в ничтожество своей повседневности, отец вздыхал: «Ах, это моя дочь!» Она шла вместе с матерью за покупками, она всегда приносила подарки, чтобы добавить жизни их дому. Во время ее последнего посещения мать обмолвилась, что они хотят покинуть Париж и перебраться в какой-то дом престарелых в Тулоне. Брижит и Жерару было бы куда сложнее навещать их там; не было ли это стратегией постепенного отдаления, переходом на последнюю лестничную площадку перед смертью? Брижит не хотелось об этом думать, она предпочитала оставаться в сфере вещей конкретных. Она снова заговорила о госпоже Лопез, очаровательной домработнице, которую мать уволила под весьма туманным предлогом: «Она ничего не умеет делать как следует!» Быть может, таким образом мать хотела наказать себя за то, что больше не могла делать все сама. Брижит рассердилась и сказала, что в таком случае необходимо найти кого-нибудь другого – не собираются же родители захлебнуться в грязи? Она спросила отца, что он обо всем этом думает; ему было совершенно наплевать. Пришлось тогда самой Брижит пройтись по квартире с пылесосом и вытереть пыль с мебели. Заметив, что окна грязные, она сначала не решилась. Губы ее расплылись в улыбке, особенно при воспоминании об ужине у Марселя и Лоранс. Затем она все же принялась за дело. Обстоятельства были совершенно иные!

Видя, что его дочери приходится заниматься уборкой, отец раздраженно буркнул матери:

– Знать ничего не желаю: на будущей неделе позовешь госпожу Лопез!

Чего, собственно, Брижит и добивалась: чтобы дом ожил, чтобы отец снова принял участие в повседневных делах. Она так сноровисто мыла окна, что мать даже удивилась, и в голове у нее промелькнуло: «Можно подумать, она занимается этим каждый день!» Она и представить себе не могла, до какой степени была права. Муж любезно попросил у нее попить; вот уже по меньшей мере три десятилетия, как он ничего не просил любезноу своей сварливой супруги. У него вдруг пересохло в горле. Ей тоже захотелось пить. Между тем она была уверена, что пять минут назад выпила полный стакан воды.

Через две минуты весьма результативного мытья Брижит обернулась. То, что она увидела, опять напомнило ей Марселя и Лоранс. Родители впервые за бог знает сколько времени сидели рядышком. Воистину объединенные созерцанием.

– Доченька, какая же ты красавица! – сказала мать.

Что до отца, то ему было неловко от охватившего его ощущения, одновременно сладостного и противоестественного. Он не мог признаться даже самому себе – ведь это была его обожаемая дочь, – что он испытывает нечто вроде легкого возбуждения. Ее манера мыть окна была такой приятной, такой… как бы это сказать… ну, одним словом, такой…

– Вообще-то не обязательно звать госпожу Лопез… Если, конечно, тебе это не в тягость, доченька… Ты могла бы время от времени мыть у нас окна…

В голосе отца Брижит уловила эмоциональную уязвимость. Его волнение было чрезвычайно трогательным. Брижит согласилась. Согласие свое она сопроводила прелестной гримаской капризницы, уверенной, что ее всегда простят. Покончив с мытьем, она нежно расцеловала родителей. Она чувствовала, что произошло что-то необычное. Можно было подумать, что начиная с этой минуты они наконец-то будут счастливы. Отец сделал усилие, до сих пор казавшееся ему нечеловеческим, и поднялся с кресла, чтобы встать рядом с женой; стоя на крыльце, они вместе прощально махали руками. На обратном пути Брижит дала волю праздным и сладостным мыслям. Ей казалось – и это было восхитительной причудой, – что она внезапно открыла в себе дар продлевать жизнь своим родителям.

VII

Было в ней что-то потрясающе эротическое. Брижит мыла окна как никто другой. Испытав волнение при виде родителей, окутанных дымкой счастья, она признала странность происшедшего. После извращенца-мужа, после его друзей, возжелавших вновь ее увидеть за мытьем окон, это был уже третий случай, когда упомянутое мытье вызывало у людей удовольствие, близкое к чувственному наслаждению. У отца был точь-в-точь такой же взгляд, как у Гектора. Она испытала неловкость, немедленно изгнанную: бессознательно она чувствовала, что лишь она одна ответственна за вызываемый ею мимолетный восторг. Каждый человек наверняка обладает сказочным эротическим потенциалом, однако редки те, кто способен его обнаружить. После никчемного отрочества и первых лет девичества, когда она считала, что не способна понравиться мужчине, она превратилась в некую чувственную потенцию. Постепенно возбуждение возрастало. Все находило объяснение. Прохожие оглядывались на нее, она подскакивала. И тотчас замирала на месте. Возможно, ее принимали за сумасшедшую.

В этот день Гектор не пожелал предаться послеобеденному отдыху. Он тщетно пытался найти какое-нибудь оригинальное занятие. К счастью, вернулась Брижит, крича: «Я невероятно эротична! Это моя вина!» В качестве хозяина дома Гектор принял на себя ответственность за ситуацию. Он погладил жену по голове. Ее следовало немедленно успокоить, ведь он же угадал у нее начатки истерии. Правда, все было как-то невнятно; мысли путались в мозгу, она пыталась объяснить мужу, что никакого срыва у него не было. С самого момента их встречи он больше, как и надеялся, не страдал коллекционитом. Он попытался ее усадить и принес стакан с выдержанным бурбоном, но ничего не помогало: она трясла его за плечи, повторяя: «Неужели ты не понимаешь?» Он обеспокоенно качал головой. Она-то наконец все поняла (таковы женщины), а вот ему еще требовалось некоторое время, чтобы понять (таковы мужчины).