Эровый роман. Книга первая

Доктор вновь уставился на меня пристально, взглядом требовал еще моих умозаключений или каких-то мыслей. А я все сидел в раздумьях: стоит ли мне начинать рассказ о себе, углубляя разум в воспоминания детства. Но в конце концов, я ничего не терял. Любая память о бабуле была нектаром для всего моего существа.

– Пожалуй. Пожалуй, я начну рассказ.

Я сказал это достаточно грозно, словно кинул молнию с неба, предвкушая множество вопросов. Но мне это даже нравилось. Я словно ждал этого.

– Все закладывается в детстве… – снова выдавал психиатр.

– А какой возраст считается детством?

– Ну если говорить правовым языком, то вплоть до четырнадцати лет. После этого возраста человек уже перед законом отвечает за свои поступки. Наверное, теперь он уже взрослый. Если по семейному кодексу, то после шестнадцати лет. А по Конституции – после восемнадцати. Лично мое мнение, детство – это до наступления половых отношений, – немного скучно и слишком заумно отвечал он порой.

– Интересно Вы подвели. Наверное, я с Вами не соглашусь, потому что я повзрослел только лет в шестнадцать, когда четко понимал мотивы своих поступков. Позже, чем впервые познал женщину.

– Ну вот и расскажите, – все более настойчиво подводил меня к откровению доктор.

– Это что-то даст? Мои мотивы?

– Конечно. Любые проблемы растут из детства. А когда знаешь корень проблем, они решаемы, – разжевывал он мне все больше, хотя я все это знал и без него.

– Пробле-емы. Забавно.

Я оттягивал начало рассказа лишь для того, чтобы погрузиться в уже давно забытые стены детства, где ветки деревьев в нашем саду царапали по окнам, как пилой по телу. Но в удобном кресле в кабинете врача этот треск казался наполненным романтизмом. Словно дерево из воспоминаний просилось на приватный разговор.

– Я не прошу Вас все вывалить комом, – снова и снова давил на меня доктор в своих строгих очках в дорогой оправе. – Вы начните, а потом мы подкорректируем: где-то углубимся, где-то остановимся…

В этих очках глаза врача были немного выпучены. Его мягкое выражение лица отличалось от всех людей в той тусовке, к которой я привык и варился вот уже лет десять. Такому открытому и достаточно добродушному человеку можно было поведать, наверное, все свои секреты, сидя в таком прекрасном расслабляющем кресле под кружечку свежесваренного кофе, которого как раз не хватало.

– А с чего же начать?

Я задавал много вводных вопросов. И эти вопросы снова были направлены в глубь собственного сознания.

– Первое, что приходит из образа детства: дом, где жили, быт.

– Мммм… – промычал я в недоумении, почесывая вновь щетину на подбородке и скулах.

А потом настала минута молчания, которую я решительно прервал, как только почувствовал, что на меня накатывает очередная гнетущая тоска.

– Хорошо. Я вам расскажу свое детство! Только хотелось бы кофе.

Врач набрал секретаря и попросил принести два кофе. Я же, утопившись еще глубже в плюшевое кресло, мельком глазами пробежался по кабинету. Комната достаточно большая, почти пустая. Очень умиротворяющая, без резких деталей. В ней нет кричащих цветов: а-ля красные подушки и золотые вазы. Все кремосдержанное, мягкое, спокойное, нирванное. Даже тюль был не адски белого, а спокойного, молочного цвета, и он развивался от открытого окна очень плавно, как волны, лениво надвигающиеся на берег. В таком кабинете не будешь испытывать трудности с коммуникацией и, наверняка, расслабишься перед очередным откровением доктору, который, как и всегда, сделает неутешительные выводы о твоей персоне и выдуманных тобою же диагнозах самому себе. Вновь пропишет кучу сеансов наперед, обеспечив себе этим зарплату.

Вокруг стояли шкафы с огромным количеством книг. Пару названий из них я сумел прочитать издали, но с большим трудом. Все никак не могу привыкнуть, что близорукость – новое слово в моей больничной карте. Видимо, это зрительная память, когда что-то похожее в своей жизни уже видел. Старое издание Дейла Карнеги в черном переплете с крупными золотыми буквами на корешке, где он написал, как найти друзей и быть чем-то большим, чем унылым дерьмом в обществе; подозреваю, что и множество других книг по психиатрии и психологии; книги русских классиков, таких как Лев Толстой, Александр Пушкин, любимые Максим Горький и Михаил Лермонтов; и, привлекшая мое внимание, яркая обложка книги с юности, о том, как привлечь успех и деньги.

Я слегка заулыбался. Доктор заулыбался мне в ответ. Посмотрел на шкаф с книгами и задал мне вопрос.

– Какая книга у Вас вызвала улыбку?

– Вон та, – и я показал на нее пальцем. – Красный переплет. Ведь это же о самом богатом человеке из Вавилона Джорджа Клейсона?

– Да. Вы правы. Вы читали ее? – удивленные брови показались выше круглой оправы очков.

– До дыр, – я загадочно улыбался.

– Чем она Вам нравится?

– Сложно сказать чем. Я прочитал ее в юности и загорелся идеями. Мне захотелось попробовать следовать советам автора.

– Получилось?

– Вы знаете, я во всем люблю порядок. И, скорее всего, советы автора были неким учебником для меня относительно денег. Я жил по этим правилам.

– Как интересно… Откладывали десятую часть заработка?

– Да! – улыбался я. – Это же интересно! Точнее… Было интересно.

– Пожалуй, да. Но многие как загораются, так и отгорают. Значит это произошло и с Вами?

– Не так.

– А как?

– Я люблю правила. Да! Люблю… Я люблю жить в рамках. Скорее сама идея отгорела, но не желание порядка.

– Почему?

– Потому что, следуя правилу, не нужно делать выбор. Не нужно вкладывать в него свое личное решение и сомневаться в его правильности. Правилу следуют слепо, Вы же понимаете. Просто выполняют. Эта книга была одна из тех, которые дали мне норму поведения. В данном случае, конкретно в деньгах.

– Были и другие?

– Были.

– Вы стали рабом чужих правил и норм. Стали только исполнителем.

– Почему рабом? На добровольной основе. Я стал исполнителем без принуждения, полностью по согласию со своей душой и со своим телом. По собственному побуждению жить именно так, а не иначе… Мне понравилось, как Вы сказали: “Стали только исполнителем”.

– Именно. Никогда не думали об этом?

– Никогда не думал об этом. А зачем? Если все устраивает. Да и что в этом плохого? Что плохого в том, чтобы быть только исполнителем?

– А что хорошего? – его брови вновь поднялись выше оправы очков.

Я усмехнулся. Заулыбался. Вновь осмотрел шкаф, как будто в поиске ответа.

– Чтобы нащупать свой собственный ритм жизни и свои правила, нужно прожить немало лет. Я привык с детства к ответственности, постоянству и организованности. Мне важно следовать неукоснительно каким-либо правилам. И, может быть, тогда, я нащупаю и собственные. Моя жизнь тогда станет гибче и пространственнее.