Ещё не вечер…

Главная военная прокуратура упиралась, как могла, понимая, что в Москве дело может развалиться. Своими путями Тип связался с одной силовой структурой, и люди из этой структуры сделали все, что могли в том положении сделать для Тада, и наконец-то его перевели в Москву. В знаменитую «Матросскую тишину».

Вообще-то в Москве нет незнаменитых тюрем, все они построены были до революции, но за время советского режима людей погубили столько, что все тюрьмы и каторги царизма выглядели бы в сравнении просто богоугодными заведениями. Но до московской тюрьмы еще надо было доехать, а ехать- то пришлось в «столыпинском вагоне». Ведь раньше, как гоняли зеков? По знаменитому Владимирскому тракту. Коммунисты – люди с большим историческим чувством юмора, обозвали этот тракт «Шоссе Энтузиастов». Энтузиазм чего? И по какому поводу? Энтузиазма хватило на 75 лет, срок для государства вроде бы и немалый, для Вечности – пылинка. Толпа плохо одетых людей, руки-ноги в кандалах и, если здоровья хватит, то до Сахалина пешком, русский народ долго зла не помнит, и на дорогу, где гнали арестантов, выходили люди, жалея отверженных, подкармливали и подлечивали их. Конвой никогда не мешал этой процедуре, считая происходящее делом богоугодным.

Но появился человек, который сильно подумал о своем народе, желая даже для арестантов человеческих условий, и чтоб до места быстрей доставить, и чтоб живыми были все, и хоть как-то пользу обществу принести. Придумал Столыпин перевозить арестантов вагонами – человека давно уж нет, а память о нем жива. Трудно сказать, какие порядки были в тех вагонах при Столыпине, но если кому-то доводилось проехать в «столыпине» из петербургских «Крестов» в Сибирь, то его выводили или выносили уже безнадежно больным человеком. Арестанты заболевали туберкулезом «сажали» сердце, печень, почки, мочевой пузырь. В одно купе для четверых, если его можно так назвать, охрана набивала от 12 человек до 24 и только три раза в сутки выводила в туалет, сопровождая все это матом и пинками. Откуда столько злобы у этих молодых ребят – охранников? Если у тебя есть еда – хорошо, нет – В дороге к коммунизму, как говорил дорогой «Бровеносец в потемках» Брежнев, кормить никто не обещал. Но, конечно же, арестанты и братва выручали друг друга. Очень же туго приходилось больным. В «столыпине» врачей не предусмотрено, и ты предоставлен себе и богу. Никто и никогда не вел подсчетов, сколько арестантов погибло в этих вагонах. Вот в таком вагоне, в «тройнике» (это половина купе с тремя лавками вверху, где перевозятся особо опасные, сумасшедшие и БС (бывший сотрудник), с записью в деле «перевозить отдельно», Тад прибыл в Москву. Диетологи из казанского СИЗО на дорогу дали полбуханки черного хлеба и конфетку на сутки.

Все было как в той песне «Вагон столыпинский, кругом решеточки, конвой из Вологды – не до чечёточки». Одним словом, спасибо ребятам из силовой структуры и кое-кому в казанском остроге, начиналось восьмимесячное сидение в «Тишине».

Развезя арестантов по всем тюрьмам Москвы, воронок прибыл в «Матросскую Тишину» Тадеуш был последним, кого она принимала. Рослый омоновец-офицер с усмешкой наблюдал как Тад, замерзший, на едва гнущихся ногах, вылезал из машины. Когда шлик зданию, ОМОНовец произнес презрительно: «Тяжелые статьи у тебя, мужик, сидеть тебе точно». – «Не боись, ответил Тад, – сидеть не буду, есть ведь люди честные и порядочные, даже в вашей сучьей системе», И такая вдруг злоба охватила Тада. «С каким бы удовольствием я бы тебя, волчина, сложил бы пополам», подумал Тад. ОМОНовец видно что-то почувствовал и в ответ только прогундосил типа: «Ну-ну!» После всех унизительных процедур – шмона с раздеванием догола и заглядыванием даже в анальное отверстие, Тада препроводили в хату 609. Камера была довольно-таки большая, и Тад сразу же отметил, что можно было потренироваться, сделав несколько шагов в разные стороны. Две шконки у окна были заняты, одна, ближе к туалету, пустовала. Таду все равно, с кем было сидеть, лишь бы не с «петухами» и не с «черными». Один седой арестант из Екатеринбурга представился коммерсантом, но немного спустя Тад понял, что по ласковости и обтекаемости это подсадной ментяра. Другой арестант с хмурой рожей только что-то буркнул. Да уж где тут быть не хмурым, когда вышак корячится. Им оказался Сергей Головкин, которого потом на телевидении обозвали удавом, убивал детей, насиловал, пытал. Все это про него Тад узнал за пять минут до перевода в другую хату, а, чтобы ничего не произошло, на всякий случай держали в хате мента. Знал бы это Тад раньше, хотя бы покалечил того ублюдка. Вот в таком приятном коллективе Тад провел первые три недели.

Было начало весны, и со светлыми солнечными днями приходила надежда и уверенность. Гулять давали час, и Тад старался использовать каждую минуту тренировки на воздухе, за 40 минут набегая в тюремном дворике от двух до четырех километров, в зависимости от погоды и самочувствия. 20 минут тратил на вольный бой с тенью и на ката. Охрана всегда глазела на него и, хоть нельзя было, но спрашивала про те или иные методы тренировок. Иной раз Тад возился с арестантами, но тех быстро утомляла роль мышки. В камере Тад в основном качался всеми подсобными предметами и отрабатывал отдельные мощные связки, представляя, что нападают сразу несколько человек в непредвиденных ситуациях. Несколько раз Тип предлагал охране: «Давайте, ребята, подеремся, если боитесь один на один, то двое, давайте, трое, пятеро и с палками, побейте меня, старого. Только без дураков, и не жаловаться начальству, а то вон какие животы разъели, сами себе крутыми кажетесь».

Охрана и все эти «секьюрити» жались, переминаясь с ноги на ногу, но никто, ни разу не дернулся. Как-то тренирующегося Тада увидел зам. начальника тюрьмы и спросил: «Зачем так сильно тренируетесь?». Тад, пошутил в ответ: «Готовлюсь к побегу, ведь мой дом отсюда всего в трех километрах». Создалась неприятная пауза, после которой его всячески старались ограничивать в движениях, но Тад строго выполнял каноны Школы, быть готовым везде и всегда. После прогулки в камере забирался на окно и сквозь щели «намордника» видел дома на реке Яузе, мгновенно захлестывала волна воспоминаний о доме, о жене, о любимых дочках. «Как им там без меня тяжело! Они, мои родные, не сообщают о неприятностях, берегут меня, какмогут…» В дикой ярости Тад соскакивал на пол, сердце плакало невыносимыми слезами, но лицо было бесстрастным. Молча, падал он на шконку, зарывшись лицом в подушку, и лежал час-другой, успокаиваясь и выдавливая из души родные воспоминания, чтобы окончательно не сойти с ума. В такие минуты принимаются самые конкретные решения, от выполнения которых человек не откажется никогда.

Все арестанты знают, что такое гонки (переживания) и не лезут с расспросами и советами, давая человеку «перегореть» и успокоиться. Многие арестанты, сидевшие в других разных хатах, были сломлены и морально и физически. Это после допросов и очных ставок, где их избивали, а порой и калечили, поэтому Тад восстанавливал их массажем, вправлял позвонки и суставы. От него исходила какая-то особая биоэнергия, которая очень быстро успокаивала. Владея приемами Чжень-цзю терапии, снимал зубную боль, сердечные приступы, ангину, насморк, желудочные боли. Арестанты это видели, чувствовали и тянулись к нему. Конфликтов между ним и бродягами не возникало, только как-то раз «подельщик» вора в законе Багдасаряна, Дима Бакинский «наехал» на русский народ, и вот тут-то Тад взорвался: «Вы, мурлы поганые, только и живете за спиной русского народа и пользуетесь его долготерпением и еще что-то вякаете, ведь ежели что, вас сметут как пыль, и не думай, рожа неумытая, что тебя не достанут». Как это обычно и бывает в этих «заведениях», о споре и криках узнала администрация, и Дима как-то быстро исчез из хаты. Больше они не встречались. Вообще с лицами кавказской национальности уТада и его компании спортсменов бывали проблемы с молодости. Наглые и жестокие они много горя приносили и в Москве, и в других районах России, издеваясь и пользуясь долготерпением русского населения, выдавая это качество за слабость русских. Но компания и, естественно Тадеуш, приучились давать им самый жесткий отпор. Эта «любовь» к кавказцам сохранилась у друзей Тада на всю жизнь.

Тюрьма месяца как три распростилась с гкчпистами, и режим был строг, охрана ни в какие контакты не вступала и тасовала арестантов как колоду карт. Пришлось Таду посидеть и с Георгием Юзбашевым из пушкинской группировки и с Сергеем Маратовичем Мансуровым, «погоняло Мансур» (кличка), которого, немного спустя, у него на квартире застрелили омоновцы. Сын интеллигентных родителей, но вот такая трагическая судьба.

Защищать Тада приезжал с Казани Лен Васильевич Молчанов, как и Тад, тоже коренной москвич, и старый адвокат, и уже этим многое было сказано; они очень хорошо понимали друг друга, и Тад внимательно прислушивался к мнению оценкам Льва, хотя по возрасту, они были почти ровесники. Также с Казани против Тада вел дело его важняк Мельников Он вызывал Тада на допрос и, зная, что Тад уже отказался от дачи показаний, задавал для проформы редкие вопросы, мало чего значащие для следствия поскольку дела в прямом понимании этого слова не было, Мельников и его начальник полковник Шеин Виктор Степанович, раздували его, какмогли, и уже здесь в «Матросской тишине» добавили Таду еще одну тяжелую статью 171 УК РФ – должностные преступления, за то, что Тад запретил выдавать «Трудовую книжку» Белякову, который не вернул в бухгалтерию Федерации четыре дорогих диктофона и 10 тысяч рублей из «черной» кассы. Лев Васильевич улыбнулся и произнес: «Суки и мрази. Они вместе с Шеиным, на суде статья отлетит как парша с выздоравливающей собаки».

Так оно впоследствии и случилось, но желание загрузить Тада по-крупному у следаков из Главной военной прокуратуры было огромное. Когда пришлось закрывать дело, 12 пухлых томов от 250 до 300 страниц в каждом и сплошь все «фуфель», организовала бригада следаков, возглавляемая вышеозначенным Шеиным. Провокаторство и подлость этих людей не знали границ, а ведь у них тоже есть жены и дети, и этим сукам тоже хотелось, наверное, завоевать место под солнцем. Страшно и гнусно быть, если не палачом, то хотя бы его пособником, жаль также, что таких людей, как Мельников и Шеин, не сажают в общие хаты в тюрьме и в обычные зоны, они бы очень быстро поняли, как быть ментами по жизни, живыми они бы из зоны не ушли. А ведь бывает все-таки, что и их сажают, и часто, но… в сучьи красные зоны, где они лишний кусок вымаливают себе тем же, что стучат и предают себе подобных.

В августе 199З года Мельников объявил, что дело он закончил и даст его подписать Таду и адвокату и, что после прочтения и подписания Тадеушем, он уже будет числиться за судом. В один из дней в «Матросскую тишину» приехал Лен Васильевич Молчанов и вместе с Типом они стали знакомиться с делом и статьями, которые Типу вменялись. Их было четыре 126 УК, 71 УК, 148 УК и 218 УК. Главная военная прокуратура была полностью уверена, что свое дело она выполнила прекрасно и следаки в тиши кабинетов, хихикая, потирали руки, пусть Касьянов попробует отмыться, уж хоть какая статья, а прилипнет, а то ишь, гордый какой, мол, не виноват ни в чем, нопосмотрим, кто сильнее.

А сильнее оказалась истина… и честные люди!!!

В последние годы возле Тадеуша собралось столько ненужных людей, столько мусора, что Тад не знал, как от них избавиться Арест Тада подействовал на многих как шоковая терапия, многие людишки отлетели сразу же, другие отошли в тень и ждали, что будет и кто победит, чтобы в нужный момент выскочить и кричать: А вот они, мы, как мы помогали, кстати, таких было особенно много. И только немногие, верные старые сэмпаи Школы остались с Тадом и как МОГЛИпомогали и словом и дедом – Володя Кругов и Валера Сухов, не считаясь со временем и деньгами приезжали к жене Тада Елене Арсеньевне наметив план действий, стараясь никогда не говорить: «Не получилось, не застал, не могу». Школа дала им многое, и вот теперь они умело возвращали то, чему учились долгие годы. Старались помочь и бойцы из более низших эшелонов Школы, и совершенно посторонние люди, которым импонировала фигура Касьянова, звонили и спрашивали куда перевести деньги. Это до глубины души трогало жену Тада и дочерей. Ведь многие отшатнулись от этой семьи, смотрели на этих женщин, как напрокаженных.

Недруги в этот момент предстали во всей красе, они ликовали. Все, с их «любимым» Учителем покончено, теперь можно спать спокойно, теперь и совесть отдохнет, а то ведь постоянно жили под гнётом, что всем, что у них есть, обязаны этому человеку, и «Дамоклов меч» не висит больше над темечком. Рома Степин, как иезуит тихонько подзуживал Семена Котляра дать самые плохие показания против Учителя, но сам ни-ни, а ведь Тад с 13 лет воспитывал Семена и с 17 – Романа, буквально в задницу толкая их в жизнь. И уж Сема постарался, раскрылся змеей подколодной. Падению этих учеников очень способствовали их жены. Сорок пять страниц лжи и грязи выпил на своего бывшего тестя подполковник Советской Армии Женя Сокуров, взлелеянный семьей Касьяновых, первый муж старшей дочери Софьи, со всей армейской непосредственностью, оказавшийся конченным подонком. Были и другие недруги, но, очевидно, умнее, которые действовали из темноты, куснут и спрячутся, а вдруг Касьянов выживет, тогда что? «Объективные» показания дал и «старый друг» Тадеуша Анатолий Николаевич Сутугин, подполковник КГБ. Саддамом Хусейном представил Тада в своих показаниях Сергей Отрубянников, ну мент он и в Африке мент, что с него, недоумка, возьмешь. Всю эту мерзость аккуратно и обстоятельно вынимал из этих людей рафинированный интеллигент «важняк»Малкович Юрий Николаевич, провокатор редчайшей квалификации. И в который раз промахнулась вся эта гнусная ватага, на суде не понадобились их Иудин показания, не смогли утопить своего сенсея, а как хотелось, как близка была радость и вот уж теперь засветились вконец. Одно дело – давать показания один на один следаку, другое дело выступить открыто на суде, поэтому никто из них не явился на суд под разными предлогами. Одним словом, боялись, и правильно делали. Но особенно покоробило и убило Тада известие, что его, жену и девочек продала, бросила родня, которую он трепетно любил, жалел и всячески оберегал, собираясь быть их опорой в старости. За полтора года не было сделано ни одного движения в сторону семьи Тада, ни звонка по телефону, ни рубля, ни посылки, ни ласкового слова. Верный сын партии и большой педагог, родной дядька Тада, продержав у порога Софью и Настю, вякнул «Я знал, что этим кончится». «Глубокая доброта участия» прозвучала в этих словах, многое Тад мог бы простить, но не это, еще один кусок мяса вырвал из души Тадеуш, зачеркнув эту страницу жизни для себя навсегда.