Ещё о женЬщинах

Это какой-нибудь безработный иммигрант в Америке, может, ест щи холодными на балконе, да пусть питается хоть витаминизированным вторичным продуктом, а наши щи холодными не поешь. Потому что наши щи варятся так. Берётся большой кусок свинины на кости. Разрубается топором на несколько частей, чтобы впихнулось в кастрюлю. Затем берётся изрядный шматок сала, можно голубого, но обязательно с нежной шкуркой, режется и кусками бросается сверху. Доливается немного воды и варится до отделения мяса от кости. Потом кидается добрая жменя квашеной капусты, лучше бочковой, десяток луковиц, горсть лавров, горсть чёрного перца горошком, солится, доваривается. Потом наливается, точнее, накладывается в миску, вытряхивается туда же стакан сметаны, выпивается бутылка водки, и теперь щи можно есть. Но только горячими, потому что иначе жир сверху застынет и до щей не дороешься.

Зачем выпивать бутылку водки? Ну во-первых, для аппетита, потому что миска очень велика, а во-вторых, для растворения холестерина. Кушать наши щи без водки — прямая дорога к атеросклерозу уже после второй миски.

Ну и вот, я выпил первую бутылку, съел первую миску. Хорошо пошло! Выпил вторую, ан захмелел и вторую миску неосторожно разлил. Жир на полу сразу стал застывать, так что в подступающих сумерках я рисковал поскользнуться и сломать себе палец. Пришлось взяться за тряпку. И вот, когда я смочил верхний слой пыли, под ним открылось такое, что ни в сказке сказать, прямая гадопятикна. Однако опасность поскользнуться сохранялась, и я с грехом пополам что-то такое сделал, но потом долго ждал, пока поверхность снова запылится до радующего глаз состояния просёлочной дороги. Так что пол с любой точки зрения мыть плохо. Наоборот, если моет женщина, это хорошо с любой точки зрения, но особенно с задней, чтобы она не видела, где у меня в это время руки.

Однажды после многих лет разлуки встретились одноклассники. Были объятия и слёзы радости, выпито два ящика водки, я целовал живые руки покорно сказочной Лейли, потом обиделся на человечество и пошёл домой пешком, да не дошёл, ночевал в подъезде, а поутру они проснулись, купили пять ящиков пива и шаланду кефали. Я к тому времени выспался и вернулся на хату. Напиваться уже никто не хотел, и потекла неторопливая и благостная беседа за жизнь. Я рассказал, между прочим, что трагически одинок и три года не мыл пол. Тогда одна знакомая, хорошая девушка Таня, какая пройдёт по земле и пройдёт по воде, предложила свои услуги, несмотря на сидевшего рядом растолстевшего со школьных времён мужа. Она сказала, что готова приехать ко мне и отмыть любую грязь и ей ничего не надо от меня взамен, кроме одного: чтобы пока она мыла, я не приставал к ней. Она сказала, что это давняя её мечта — мыть пол и чтобы никакой мужчина в это время не лез под юбку. Я удивился и сконфуженно спросил: а как же иначе? А муж её погано захохотал, вот так и живём, и уже очень давно. Вот тоже был случай во Второй ударной армии или типа того, короче, в незапамятные годы, но точно в послевоенные. Один мужик, кажется дровосек, спал со своей бабой на, что ли, лавке или полатях, ну на чём они там спали? Ну вот, она чуть свет подымается, надевает, например, юбку и начинает хлопотать по хозяйству. Она затопляет печь, на которой сушатся последние пимы дровосека, приносит воды из колодезя, месит, допустим, какое-нибудь тесто в квашне, желательно ногами (так легче и быстрее, пока брезгливый дровосек не видит), в общем, всё вполне литературно. И что-то она замешкалась и забыла про пимы, вдруг чувствует, что пахнет палёной шерстью. Она к печи — и точно: последние пимы уже тлеют, или, что то же самое, тают на раскалённой плите красными огоньками и всё плохо. И она смекает сразу много чего, потому что была отъявленная ведьма. И она выплёскивает на пол ведро воды (а может быть, лохань помоев, время торопит, и уже неважно), бросает тряпку и начинает ею по полу возюкать. И она делает это максимально громко, она шумно вздыхает, шмыгает носом, кашляет, сморкается, хлюпает тряпкой, шлёпает ногами по лужам (по глаголу «шлёпает» чуть пройдёмся ниже абзацем), кряхтит, потом уже вполголоса заводит «Лучинушку». Дровосек просыпается и видит бабу со спины, в подтыкнутой гораздо выше принятого юбке, она стоит на четвереньках и моет за сундуком. Он реагирует, и вот она уже в постели, в смысле на лавке или полатях, и пахнет всем, чем только может, а через грамотно выбранный промежуток времени томно охает и сообщает из-под глыб, что пимы бы надобно снять с печи, того гляди подгорят. Он, понятно, рычит и всё отвергает. История из старинного эпоса про дерзости насчёт женской мерзости. Очень мизогинная вещь, я-то сам, наоборот, феминист. Не забудем сказать, что дровосек был настоящий, народный, а вот баба подозрительная. То ли еврейка, то ли комсомолка, а то ли опростившаяся донельзя народница, а то ли актриса бывших императорских театров, или, вероятнее всего, циркачка, а он её полюбил. Таких баб, конешное дело, надо учить.

Так вот, шлёпает. Ещё великий русский постмодернист Прутков отметил, что матерьялисты и нигилисты не годятся в горнисты, потому что для этого надобны грудь и ухо. А как русские писатели почти поголовно таковы, то и вот. Грудь пока оставим в покое, а ухо плохо. Например, Горький. Вы знаете, Шура, как я уважаю Горького, но вот в романе его просветлённая мать едет по революционным показаниям в деревню, и что там происходит? На улице, быстро шлёпая босыми ногами по влажной земле, девочка говорила, речь девочки мы из скромности опускаем. Шлёпать — в смысле, что звук будет такой «шлёп-шлёп», как будто олени Санта-Клауса какают на лету и типа их какашки падают на землю со звуком «Шлёп!» «Шлёп!» — можно только нарочно, как жена дровосека. И не по влажной земле, а по мелким лужицам или самой поверхностной грязи, потому что при углублении всё это переходит в бульканье или чавканье соответственно, а по влажной земле звук от девочки будет совершенно иной, а именно — мягкое топанье. Неоднократно встречается также фраза, что кто-то шлёпает босиком по асфальту, простительная лишь для асфальта мокрого, потому что в противном случае (если же каламбурить, то не противном, а столь же прекрасном) возникает совершенно четвёртый звук — шорох. В общем, тут тщательнее надо, а то материя сакральная, а среднестатистический автор и в хуй не стучит.

Но ближе к полу. Как сам потерпевший и настрадавшийся за правду, могу свидетельствовать, что у грязного пола тьма недостатков. В первую очередь тот, что всякая вещь в себе, лишь слегка коснувшись его, тоже делается грязною. И в первую очередь бутерброд с маслом и икрой, которая сразу становится чёрной. А так-то она была жёлтая, мойвы. Также кончики брюк, которые поэтому приходится надевать, вставши на собственный стул. Беспокойно свесившееся до пола одеяло. Упавший с вешалки шарф или в изумлении выроненная из рук книга, тем более что и она, подобно бутерброду, падает вниз разворотом страниц, а не обложкой.

Но есть у грязного пола и достоинства, тоже многочисленные. Во-первых, на него не страшно пролить чашечку кофе, или ванну, или опять кастрюлю борща, не щей, подчёркиваю я, а борща, хотя последнего всё равно жалко. Ведь борщ варится так. Берётся килограмм говядины на кости. Разрубается топором на несколько частей, чтобы впихнулось в кастрюлю. Затем берётся килограмм говяжьей вырезки, режется и кусками бросается сверху. Доливается немного воды и варится до отделения мяса от кости. Потом кидается свёкла, десяток луковиц, горсть лавров, горсть чёрного перца горошком, солится, доваривается. Потом наливается, точнее, накладывается в миску, вытряхивается туда стакан сметаны, выпивается бутылка водки, и борщ можно есть.

На грязный пол в сердцах можно богобоязненно плюнуть, или, если по нему пройдётся босоногая красавица, то её ножки станут грязными, а ведь это очень красиво. Ради этой красоты я и терплю недостатки, хотя на самом деле роняю книги или надеваю брюки гораздо чаще, чем привечаю красавиц или, тем более, опрокидываю борщ.

Вопрос «Почему ножки должны быть грязными?» ответа не заслуживает. Но я сейчас сытый, пьяный, добрый, так уж и быть. Потому что это естественное их состояние в натуре, а как по происхождению я натуралист, словно Лев Толстой, то и люблю всё в натуре. В этом смысле я бескомпромиссен. По специальности я редактор среднего звена и работаю в офисе. Рабочий стол моего компьютера украшает картинка, где дама давит ножкой слегка подсохшую коровью лепёшку. Крупный план, отличная графика, ушлый натурализм. Драматург Сигарёв, когда это увидел, страдальчески поморщился и с нескрываемым отвращением сказал: «Андрей, это же говно!» Заценим, что это сказал не юный Вертер, а Вася Сигарёв, которого считают самым отъявленным чернушником. А что до начинающих литературную карьеру юных Вертеров или тем более впечатлительных пенсионеров-стихотворцев, то от них отбоя нет, и если какие-нибудь репродукции картин Бугеро из жизни пейзанок последние рассматривают с нескрываемым удовольствием, вероятно, предаваясь воспоминаниям о своём босоногом пионерском детстве, то картинку с рабочего стола мне приходится прикрывать от впечатлительных пенсионеров газетой. Лучше всего «Лимонкой». Потому что у Бугеро эти нормандские деревенские девочки очень хорошенькие, хотя и босенькие, но старательно причёсанные и умытые, у них даже ножки как-то остаются чистыми, и это относится не только к пейзанкам, но даже и к молоденьким нищенкам, по которым художник тоже прикалывался, а тут, понимаешь, всё в говне, как в жизни.

Иные возразят — зачем пол, разве ножки не бывают грязными сами по себе? Увы, не бывают. То есть я иногда видел, но это были какие-то нереальные женщины — цыганки, сумасшедшие, преклонных лет странницы, в лучшем случае — странницы средних лет или продавщицы собственноручных овощей на колхозном рынке в жару, но это всё равно не формат, потому что по жизни я вынужден общаться с врачами, студентками, аспирантками, драматургами, актрисами и поэтессами. А от них дождёшься.

Приходится крутиться самому, в смысле пачкать. Конечно, лучше всего делать это по взаимному согласию. На этом пути я испытал многое. Я испытал акварель и гуашь, масло и уголь, ваксу и гуталин. Землю, как я испытывал землю! Ведь у меня под рукой имеется огород, весьма для этого подходящий. Я ухаживаю за ним. Я тщательно подбираю с земли все стёклышки, гвоздики, куски железа, острые камни, кости и обломки кирпичей. Я выпалываю крапиву и осот. Крыжовник, известный своей колючестью, я аккуратно оградил дощечками, так что даже ночью и спьяну в куст не наступишь. Дорожки я заботливо поливаю — мочой, спитым чаем, остатками супа и прочими помоями, а если этого недостаточно, то и просто водой из лейки, так что даже самым засушливым летом грязь на огороде всегда имеется. И земляная грязь действительно очень пластична и живописна, но беда в том, что скоро сохнет и, осыпаясь под одеялом, колется и мешает спать. Причём спустя пару часов эти сухие комки непостижимым образом осязаются уже и под спиной и вскоре на подушке. Думаю, что ещё хуже обстоит дело с навозом; впрочем, ни разу не доводилось спать с девушкой, чьи ноги были испачканы навозом.

(А также не забываем, что зимой огород не работает.)

Да, землю, нашу мать, я всегда ставил превыше всего, но она не держится. Я пробовал наклеить земляную пыль на разные ингредиенты — сахарный раствор, яичный белок, пиво, варенье, мёд, жир. Лучше всего на пот, но для этого объект нужно вспотеть, а это отдельная песня. Первым я отверг жир, на него легко налипает, но так же легко, вместе с ним, смазывается совершенно дочиста, недаром римляне и чукчи мылись маслом. Гораздо прочнее загрязнение на основе углеводных или белковых соединений, но напыление должно производиться сразу же после помазания, потому что сладость (как и пиво и яичный белок) быстро загустевает, да к тому же, говорят, тянет кожу, что, конечно, неприятно. Вакса и гуталин — см. комментарий о жирах. Акварель и гуашь — да, но ведь надо лежать у обнажённых ног модели, расписывать кисточкой, ей очень щекотно, иногда холодно и всегда смешно, а получается плохо. Потому что я не живописец и мы занимаемся не боди-артом, а имитируем естественную грязь.

И вот, когда в конце восьмидесятых уебукнулась Белоярская АЭС на станции «Свердловск сортировочный», было много шума в продажной прессе. Вообще было много шума, и город подумал «ученья идут», а на самом деле всё было плохо, заблаговременно началась сибирская язва, вылетели все стёкла в домах, и горело северное сияние, моя бабушка Катерина невольно подсказала мне правильное решение. Когда грохнуло и всё зашаталось, а дело было ночью, она вскочила с кровати и подбежала к окну, по её словам, чтобы полюбоваться ядерным грибом, которого она никогда прежде не видела. А потом снова легла спать, а поутру проснулась и видит, что весь пол в доме покрыт тонким слоем сажи. Это ударной волной выдуло всю сажу из дымоходов. И только на этом чёрном фоне остались более светлые её следы к окну и обратно в постель, которая таким образом тоже сильно пострадала от взрыва. Но, испачкав простыню, её ноги не стали чище. Это парадоксальное свойство сажи ещё не изучено науками, но я им пользуюсь в практических целях.

Проведём простой опыт. Возьмём пригоршню сажи и разомнём в ладонях. Они станут чёрными. Теперь оботрём ладони о прекрасное женское тело, и оно испачкается, но ладони не посветлеют. Так я и делал некоторое время, но потом придумал лучше. Потому что в натуре женские ноги — не ножки (feet), подчёркиваю, а именно ноги (legs) — не бывают покрыты грубыми полосами и жирными пятнами, они мелкодисперсно запылены, и то, откуда растут, конечно, тоже. Но это в натуре, а в жизни так не бывает. Лишь долгие размышления позволили мне найти очень простой и эффективный способ. Берутся колготки, наполняются сажей, опорожняются и надеваются на женщину. Через пять минут она от пупа до копчиков пальцев выглядит так, как будто жаркий месяц подряд окучивала картошку.