Еще один шпион

– Да уж... – меланхолично кивнул полковник. – Странно... Магомед еще та устрица!

– Так, может, сообщим об этих странностях в ФСБ? Раз Кульбаш – фигурант их оперативной разработки, да еще по линии «Ш» [28] ...

– Хорошо придумал, молодец! – свел брови Остроухов. – Не хватало еще внимание к Магомеду привлекать... А если «фейсы» [29] проверят, как он отбывает срок? Какой у него режим, сколько передач, свиданий? Да отправят нас к нему, за проволоку?

28

Линия «Ш» – шпионаж

29

«Фейсы» – сотрудники ФСБ.

– Действительно, я как-то не подумал, – майор смущенно потупился.

– Тогда не будем гусей дразнить. Пусть погуляют напоследок и разбегутся. Может, Кульбаш себя как-нибудь на воле проявит, тогда его «фейсы» и хлопнут...

– Да уж, – кивнул Остроухов и тяжело вздохнул.

* * *

Магомед сказал, что ни шмона, ни оперативно-режимных мероприятий сегодня не будет, а он всегда знал, что говорит. Поэтому стол, не особо таясь, накрыли за сценой клуба, в комнате, которой распоряжался Магомед. Стол получился хорошим: жареные куры, телячьи антрекоты, шулюм из баранины, овощи, настоящая заводская водка, молодое домашнее вино – с воли, от магомедовых друзей. Оп-па! С хрустом свинчены пробки, в душной атмосфере колонии забрезжил запах праздника, гулянки – запах свободы. У всех по этому поводу слегка перемкнуло.

– Эх, гулять так гулять, потом будем пропадать! – выкрикнул Кудлатый, с треском хлопая в огромные за скорузлые ладони. Звуки получились, как выстрелы из «макарова».

Кудлатый удивительно точно выразил общее настроение, в самую точку попал. И тут же прорвался наружу возбужденный гомон:

– Давай, Тарз.., то есть Бруно, не луди паялом!..

– Тащите его за стол! Именинника в студию!..

Блатная хевра ржала, хмыкала, исходила слюной, пританцовывала от нетерпения, как голодная стая в ожидании команды вожака.

– Не обожритесь! – снисходительно улыбаясь, Тарзан своей раскачивающейся походкой важно прошествовал к столу. – И не обосритесь!

Все с готовностью рассмеялись. Грубит, ну и пусть грубит. Во-первых, ему можно. А во-вторых, они бы над чем угодно рассмеялись, только бы праздничный ужин не оказался испорчен.

Черкес пододвинул ему свободный табурет, Тарзан довольно легко вскарабкался на него. Второй табурет, с противоположной стороны стола, – для Магомеда. Остальные плотно уселись по сторонам – на ящики, некоторые – по двое.

Юркий и верткий Поляк, похожий на хищника из породы куньих, разлил по кружкам водку, причем Магомеду и Тарзану больше остальных, нагрузил им полные миски снедью. Только после этого к еде и бутылкам с гомоном и радостным смехом потянулись остальные.

– Ничего главнее воли на свете нет! – торжественно провозгласил Магомед, поднимая свою кружку.

Зеки мигом притихли.

– Тут и доказательств никакой не надо. Любой бабы она желанней, водки пьяней, хлеба сытней... Вот так. Это – воля, тут ничего и не скажешь...

Магомед помолчал над кружкой.

– Завтра у тебя, Тарзан, свиданка с ней, – продолжил он.

– Мы здесь остаемся, ты на волю выходишь. Надолго или нет, не знаю. Никто не знает. Воля – вещь капризный, может бросить в любой момент. Вот так бросит – и все. И глаз не успеешь моргнуть, а сидишь опять верхом на жесткой шконке, в казенном бушлате... Да. Кто тебе самый дорогой, тот и кидает чаще другой, так вот, Тарзан. Это закон, не я его придумал. Посмотришь кругом: вот кто-то уже на коленях перед ней ползает, трусливый человек, унижается, просит: останься, вах, вернись ко мне...

Он брезгливо поморщился.

– А я так думаю, что не надо. Мужчина не ронять себя ни перед кем. Гордость должен быть. Захочет она – будет с тобой, никуда не денется. А не захочет – так и ладно. Я хочу выпить за тебя, дорогой, чтобы ты был веселый и здоровый на воле, чтобы пил и гулял, и чтобы там...

Крепкая, заросшая волосами рука Магомеда показала на стену комнатки, за которой находилась сцена, а дальше – кусочек жилой зоны, обнесенная колючей проволокой «запретка», простреливаемый с вышек трехметровый бетонный забор с режущей спиралью поверху, а потом – вольная территория.

– Чтобы там, на свободе, ты оставался настоящий мужчина, какой ты всегда был здесь, в неволе. За тебя, Тарзан!

Тарзан поклонился Магомеду, в знак признательности прижав правую руку к груди, в полной тишине залпом осушил свою кружку. Все последовали его примеру, и лишь после того, как пустые кружки вернулись на место, вновь раздался галдеж и чавканье.

– А помнишь, Тарзан, как ты первый раз объявился? – подвыпивший Михо ударился в воспоминания. – Как стоял вон в том углу, а Бледный тебя к стенке пришивал – помнишь?..

– Я тебе никакой не Тарзан, придурок! – заорал «именинник», врезав кулаком по столу. – Я – Бруно Аллегро, ты понял? Я человек-звезда! А ты кто такой? Что ты здесь делаешь? Что ты вообще умеешь?

– Да нормально, успокойся...

На Михо шикнули, и он умолк. Эпизод с Бледным помнили все, это местный фольклор, легенда. Восемь лет прошло с тех пор, но будут помнить и пересказывать еще восемь лет, а потом и еще.

– А я смотрю – вскочил: по нарам, по стенке, ну чисто в кино! И – пяткой в репу дыц! Ну, думаю, точно Тарзан, какой из джунглей!

– И отскакивал еще, как резиновый! Я смотрю, это, не понимаю: он чего, из каучука, что ли, сделанный?

– Не! Из презерватива!

– Из дубинки ментовской – во!

– А потом иголкой ему в глаз нацелился, тот и потек...

– У Бледного мозгов и так на один понюх было. А после и того не осталось...

Тарзан жадно обгладывал жареную курицу и сопел. Он сразу понял жизнь невольную, житуху-нетужиху. Не постоишь за себя сам, никто не поможет; обидишься, пожалеешься – пропал. А возбухнешь не по адресу – сам и виноват. Вот как Бледный нарвался. Или те два придурка с Лиговки, которые после больнички больше в зону не вернулись, выпросились в другую с позором. Это сейчас зеки вспоминают дела прошедших дней легко и весело, с прибаутками: о! новичок-карлик вмолотил в стену Бледного, который выше его в два раза и раза в три тяжелей! Ай да ловкач, Тарзан! Ай да молодец! А тогда для всех это был захватывающий и жестокий цирк, все смотрели и облизывались, никто не бросился помочь. Все правильно. Всё – сам, только сам. Окажись Тарзан слабее, поддайся, сидел бы он сейчас в дальнем от окна углу отряда, никому бы и в голову не пришло устраивать ему торжественные проводы. Да и дожил бы он до этой воли-то? Не факт. А так – дожил. И неукротимый характер Тарзана никуда не делся, бурлит вовсю.

– Он ловкий, как обезьяна, – вдруг донеслось до обостренного слуха.

– Ты что сказал, Михо?! – карлик соскочил с табуретки, вытер руки о комбинезон и направился к небритому кавказцу.

– Ты как меня назвал?

– Я не называл. Просто сказал, что ты ловкий. Я не хотел тебя обидеть, – попытался сгладить ситуацию тот.

– Тихо, Тарзан, тихо, – Магомед обнял карлика, усадил обратно за стол, уговаривая: – Михо не подумал, у него не то слово вырвалось, он извиняется. Не нужно шуметь.