Еще одна из дома Романовых

– Мне лучше, милый мой! Сейчас мы без усилья,

Чтоб вместе нам лететь, свои расправим крылья.

Вдвоем мы ринемся к иной, большой стране.

О, обними меня!

Тут подал голос злодей дон Сильва, и Элла едва узнала голос мужа – кажется, он тоже вполне вошел в роль:

– Проклятие на мне!

Эрнани уже чувствовал приближение смерти и благодарил судьбу за любовь доньи Соль. А злобный дон Руй Гомес ворчал завистливо:

– Как счастливы они!

Теперь настала последняя реплика Эллы, и она с невыразимым чувством смотрела на закрытые глаза Павла, обрамленные длинными черными ресницами. Ей хотелось воскликнуть: «Как он красив!» – но роль требовала других слов, и Элла покорно следовала роли:

– Он

мертв? О нет! Он крепким сном

Заснул! О мой супруг! Как хорошо вдвоем!

Мы оба здесь легли. То свадьбы нашей ложе.

Зачем его будить, сеньор де Сильва? Боже,

Он так устал сейчас…

Взгляни, любовь моя!

Вот так… в мои глаза…

Вслед за этим донья Соль безжизненно распростерлась на помосте, не выпуская руки Эрнани из своей, ну а потрясенный силой их любви дон Руй Гомес, заколовший себя в порыве раскаяния кинжалом, свалился рядом.

Павел поднялся первым, помог встать Элле и брату. Все трое старались не смотреть друг на друга. Элла в эту минуту поняла три вещи: Павел любит ее, она любит Павла, а Сергей об этом прекрасно знает. Может быть, о любви брата к Элле он догадался еще там, в Лондоне, когда они все трое встретились впервые и Павел смотрел на его невесту такими чудными, изумленными глазами. Но Элла была слишком поглощена теми клятвами, которые они с Сергеем дали друг другу. А если бы она тогда внимательней взглянула на Павла…

Но даже в эту секунду, когда тело ее плавилось от впервые вспыхнувшего желания, она помнила: нет, она может быть только женой Сергея, потому что только его женой может она быть… Павел потребовал бы от нее невозможного!

Само собой, небольшой зрительный зал просто разрывался от аплодисментов. Все, кому еще только предстояло играть, смотрели на Эллу и Павла с завистью, а на Сергея – как на товарища по несчастью: ведь ему предстояло выйти на сцену еще раз!

Теперь настала очередь генеральши Бархударовой и ее кузена. Ему прикрепили уродливый нос – как известно, именно нос был главной приметой Сирано де Бержерака, – а маленькую роль красавчика Кристиана, язык которого заплетался при разговорах с женщинами, взял на себя адъютант Степанов.

По сути дела, он только начинал диалог, а потом его продолжали Роксана и Сирано. Элла, слушая их, подумала: неужели и их с Павлом игра представала всем зрителям никакой не игрой, а истинным объяснением в любви? Похоже, генералу Бархударову придется носить новый головной убор, если он вообще его уже не носит, если голова его уже не украшена рогами.

Элле было необычайно грустно во время этой сцены, и она очень обрадовалась, когда довольно-таки бездарные любовники наконец сошли со сцены, а их место заняли Зинаида и Феликс Юсуповы, которые с блеском сыграли влюбленного учителя танцев Альдемаро из Лерина и прекрасную Флореллу, да еще и станцевали напоследок настоящую павану (как раз ту, которой Альдемаро обучал Флореллу!), причем Зинаида – со своими темными волосами, горящими румянцем щеками и в той самой мантилье, в которой Элла несколько минут назад изображала донью Соль, – выглядела подлинной испанкой. Феликс Феликсович, который всегда казался Элле неуклюжим таким медведем, выглядел, танцуя, необычайно легким и грациозным, а таланту Зинаиды Николаевны можно было только позавидовать. Ей бы на сцене выступать! Элла очень любила танцевать на балах, Сергею смотреть на нее доставляло необычайное удовольствие, он хоть сам не танцевал, но гордился, когда carnet de bal, бальная книжка жены, была заполнена, и даже сам помогал ей вписывать имена кавалеров. Но умения Эллы не шли дальше бальных танцев, а Зинаида оказалась настоящей актрисой.

Пока Элла всерьез подумывала о том, чтобы брать танцевальные уроки и совершенствовать свои умения, Феликс Феликсович сообщил, то сейчас будет разыграна сцена из «Ромео и Джульетты».

Элла растерянно оглянулась, но Сергея рядом уже не было. Павел тоже отошел в сторону, на нее даже не смотрел.

Но вот появился Сергей в сопровождении все того же Степанова. Адъютант, видимо, был на все роли мастер и сейчас изображал лакея, с которым заговорил Ромео во время бала:

– Скажи, кто та, чья прелесть украшает

Танцующего с ней?

У Степанова в этой роли была всего одна реплика, которую, впрочем, он произнес весьма прочувствованно – должно быть, еще не вышел из роли влюбленного Кристиана:

– Синьор, не знаю.

При этом смотрел он на Ромео с такой обидой, как будто тот задал не обычный вопрос, а страшно слугу оскорбил. Элле даже показалось, что у него слезы на глазах. Но потом заговорил Сергей – и у Эллы дрогнуло сердце, с такой нежностью он произнес:

– Она затмила факелов лучи!

Сияет красота ее в ночи,

Как в ухе мавра жемчуг несравненный

Редчайший дар, для мира слишком ценный!

Как белый голубь в стае воронья —

Среди подруг красавица моя.

И вот вихляющейся походкой вышла Джульетта… Это был адъютант Константин Балясный – чернокудрый, черноокий и томный, как одалиска.

Генеральша Бархударова расхохоталась от души. Кузен вторил ей. Остальные молчали.

Элла сидела, точно аршин проглотила, изо всех сил пытаясь натянуть на лицо улыбку.

А сцена, которая разыгрывалась перед ней, была не менее любовной, чем та, в которой они недавно участвовали с Павлом! В роли Ромео Сергей оказался куда более пылок и страстен, чем в роли зловещего де Сильвы, и голос его, и взгляд выражали истинную страсть, а сжимал он в объятиях хрупкого Балясного так, что у того едва не хрустели кости! Судя по выражению лица Балясного, тот уже задыхался от страсти! И вот наконец Ромео вопросил:

– Даны ль уста святым и пилигримам?

Балясный промурлыкал:

– Да, – для молитвы, добрый пилигрим.

– Святая! Так позволь устам моим

Прильнуть к твоим – не будь неумолима!

И после этой реплики Ромео надолго припал к губам Джульетты, заодно тиская ее зад.

Степанов, не сдержав громкого, ревнивого всхлипывания, выбежал вон.

* * *

Леля и в самом деле едва сдерживала смех, когда слушала Владимира Александровича. Нет, она смеялась не над великим князем – напротив, его обстоятельность показалась ей умилительной, трогательной и очень милой! – она смеялась над своим желанием воскресить прошлое. На самом деле Владимир Александрович был похож на него только ростом – ну и голосом, так что наставшая в первый миг оторопь тотчас и миновала. И потом, Владимир Александрович – великий князь, а тот был просто какой-то штатский мужчина, в объятиях которого Леля провела самую необыкновенную ночь на свете – и это при том, что они просто сидели на набережной, крепко обнявшись, и Леля плакала и плакала, говорила и говорила… Он не назвал ни имени своего, ни чина, она тоже не назвала себя. Когда начал брезжить рассвет, он немного проводил Лелю по Гороховой (довести себя до дому она не позволила), вежливо простился, повернулся и ушел. С тех пор прошло уже несколько лет, а она все не теряет надежды найти его, узнать… поблагодарить, ведь он спас ей жизнь, которую Леля считала конченой… А с минуты их встречи все в этой жизни переменилось самым волшебным образом! И прежде всего переменились их отношения с Эриком.

…Тогда она вернулась домой совершенно обессиленная, выплакавшая все слезы и принесшая все пени небесам. Он, спаситель ее, только молча слушал, изредка столь печально вздыхая, что можно было легко догадаться – у него тоже в жизни далеко не все гладко. Но даже если так, он взвалил на свои плечи еще и Лелин груз.

Подходя к дому, она была невероятно спокойна. А между тем ей следовало бы поволноваться. Если черный ход, которым она вышла, окажется заперт (а его всегда запирали на ночь, чтобы в дом не мог проникнуть никакой лихой человек!), придется звонить с парадного, будить швейцара… Господи, можно вообразить, что сделается с этим почтенным человеком, когда он увидит госпожу Пистолькорс из второго номера на улице ночью, растрепанной, в одном только капоте и ночных туфлях без задников, без чулок, без корсета… без мужа или любого приличного сопровождения! Как бы с перепугу не вызвал полицию, ведь не станешь ему объяснять, почему решила выйти из дома?!

Хотя можно сказать, например, что она сомнамбула. Да-да, лунатичка! Ну вот и нынче ночью выбралась на карниз, чтобы прогуляться, – ну и свалилась, оттого так вся растрепалась.

Тут Лелю начал разбирать нервный смех, который она нипочем не могла унять. Не присмирела, даже когда обнаружила, что дверь черного хода и впрямь изнутри заперта. Странным образом она ничуть не разволновалась, спокойно вернулась к парадной – и тут увидела, что дверь приоткрыта!

У коновязи нервно перебирал ногами усталый, взмыленный конь.