Есель-моксель (несерьезные рассказы)
Шрифт:
ШВЕЙЦАРИЯ НА ПОЛКРОВАТИ
– Не буду шмутье твое драное стирать! Хватит!
– кричала Клавдия. Жадишься денег давать!
– Нету, - бубнил Витя Фокин, мужчина средних лет.
– И на кормежку не ходи! Нашел дурочку с переулочка!
– Твоей фигуре вредно много есть, плывет.
– Как лапать, так пойдет! А тут сразу не топмоделистая! Че тогда квартирантом на полкровати пристроился?..
– Нету денег.
– Не надо было клад сдавать?!
– плюнула солью в старую рану Клавдия. И вообще - побаловались и буде, сделай тете ручкой!
– Не возьму тебя в Швейцарию!
– обиженно бросил с порога Витя.
–
Витя подхватил узелок с бельем и поднялся к себе, двумя этажами выше. Последние семь месяцев он частенько квартировал у Клавдии "на полкровати". И вот получил от ворот поворот. Или облом, по-современному.
Жил Витя берложно. Однокомнатная квартира была обставлена односпальной кроватью. Выпущенная ширпотребовским конвейером лет тридцать назад, она давно обезножела, горизонт спальной поверхности держали куски шпал.
– Паровозы не снятся?
– вышучивала кровать Клавдия.
– Проводницы и стрелочницы, - отвечал Витя.
– Вот с такими стрелками.
Проблему постельного белья Витя решал с завидной изобретательностью. Чистая простыня складывалась вдвое. Сначала эксплуатировалась одна половина конструкции, через пару недель - вторая. Затем простыня перегибалась на другую сторону, что обеспечивало еще две смены. С наволочкой такой номер экономии не проходил, посему Витя спал на плюшевой подушке.
Из мебели имелись также гвозди по стенам, исполняющие функции платяного шкафа.
Окна украшали музейных времен занавески с ретро-выбивкой 60-х годов.
Вместо ковра над транссибирской кроватью был прибит флаг. Но не персидский, то бишь - иранский, а швейцарский. Красное полотно с белым крестом.
Вернувшись от Клавдии, Витя лег на железнодорожное ложе. "Зря ей про клад болтанул", - подумал с закрытыми глазами.
Клад был печальной промашкой давних лет. Витя нашел его на кладбище мамонтов. Как эти вагоны с хоботом в доисторически древнем году оказались на кладбище, Витя не знает. Может, стадо ловило дремотный кайф после водопоя. Стояло на высоком, с которого сдувало комаров, берегу, а тут ледник снегом на голову. Не успели толстокожие сообразить, что в природе катаклизм, как перешли в свежемороженую фазу. И мех не спас.
А может, кладбище возникло по другой причине - первобытная скотобойня на данном участке располагалась? Местные, не менее чем мамонты ископаемые, люди с дрекольем, камнями и шестоперами заманивали пропитание с бивнями в ловушки - оврагов кругом немерено, - ломая ноги, срывались простодырные травоеды с кручи вниз, а там уже плотоядно раскочегаривали костер двуногие мясоеды. И вскоре обглоданные кости весело разлетались от первобытной трапезы в разные стороны, создавая это без памятников кладбище. На коем Витя наткнулся на клад, хотя искал вместе с классом доисторический скелетный материал.
Весной, когда бивни и другие останки вешние воды вымывают на обозрение, школьники пошли пополнять свой музей. Поисковый день у Вити складывался из рук вон. Всего одну кость обнаружил, и та из более позднего периода захоронения - собачья. Уже под вечер спустился в овраг и глядь - торчит экспонат. Не собачьего происхождения, без экспертизы видно, от мамонта. Витя хвать-похвать, а кость не вытаскивается из доисторического кладбища в музей. Заметался юный археолог, чем бы подковырнуть находку? Туда-сюда дергается, а под ногами поисков пенек березовый путается. Пнул с досады, чтоб не мешался. На что пенек зазвенел
от обиды.– Ах, ты, пень-забубень!
– рассердился Витя и еще раз пыром приголубил помеху на тропе археолога.
Пень вылетел из земли, сея на лету ложки, вилки, деньги, кольца, кулоны и цепочки.
– Ничего себе пенек!
– раскрыл рот Витя, разглядывая березовый туес и его содержимое.
А потом заорал на все кладбище, наверно, так мамонты ревели, когда летели вниз бивнями в ловушку:
– Клад! Клад!!
Класс, конечно, сбежался на чужое добро...
– Я клад нашел!
– примчался домой Витька.
– Где он?
– мелко завибрировал отец.
– Отдал!
– сиял Витька.
– Кому?
– крупно завибрировал отец.
– Учительнице, она сдаст куда надо!
Отец заходил ходуном.
– Пенек!
– закричал он.
– Зачем орал на всю округу?! Зачем?! Сунь клад в рюкзак, и концы в воду!
– Это достояние государства!
– возмущался дремучести родителя комсомолец Витя.
– Государство его закапывало? Ты кошелек на улице обронил - тоже достояние государства?
– Мне по закону полагается 25 процентов.
– Всыпать тебе полагается 225 процентов по заднице!
– хватался за ремень отец.
Ременных процентов Витя не получил, мать отстояла. Как, впрочем, и законных. Клад, согласно полученным из Москвы бумагам, в разряде лома пошел на переплавку.
– Золотые цепи, кресты, "десятки", "пятерки", броши, кулоны в переплавку!
– снова крупно вибрировал отец.
– Пенек! Ой, пенек! Наделают из них разъемов и проволоки!
Отец и через десять лет не успокоился.
– Пенек стоеросовый!
– обзывался время от времени.
– На миллион человек одному-разъединственному в 100 лет такая жар-птица!.. А ты? Пять килограммов золота и серебра своими руками в прорву! Ой! пенек!
– Куда бы я их дел?
– Я бы реализовал! А деньги на книжку! Они бы уже страшными процентами обросли!
– Ты и так засолил их навалом!
– Не твоего, пенек, ума дело!
Отца всю жизнь разрывали две огненные страсти. Деньги и водка. Страсть как любил пополнять вклады на сберкнижке и был чересчур склонен к питию. Взаимно-уничтожающие чувства. Первое трупом ложилось на пути второго в водочный магазин. Если на свои покупал. И в то же время на дармовой выпивон никаких шлагбаумов. Тут и возникала заковыка - стоило отцу помазать губы, как душа щедро начинала выворачивать карманы, деньги радостными голубями летели в водочный отдел... На следующий день не так с похмелья страдал, как жаба давила - столько угрохал. До сберкассы не донес.
Трезвый тащил туда все что можно. К 1991 году имел вклады в объеме трехкомнатной квартиры. Когда ее коровьим языком слизала либерализация цен, чуть инфаркт не шандарахнул старика.
– Ой, пенек!
– истязал себя.
– Ой, пенек!
Отвлекла от инфаркта вторая страсть. Попил водки, снял стресс, а вскорости начал играть в "Русский дом Селенга". Закладывал туда всю пенсию и что с сада-огорода выручал. Гараж продал. Жил по-вегетариански: без мяса, с черно-белым телевизором.
– Нет, не пеньки мы, - во множественном числе навеличивал себя, ведя подсчеты бешено накручивающихся процентов, - все вернем! Эх, Витек, зачем ты клад в рюкзак не сунул. Сейчас бы на нем такие деньги наварили. Золотые цепочки метровых размеров, платиновый перстень в форме кошачьей головы, кольцо с изумрудом...