Есель-моксель (несерьезные рассказы)

– А случись на моем месте ребенок или беременная?! Такая кабаниха горло порвет, не успеешь маму позвать.

– Что вы! Гита по жизни очень спокойная. Единственное - от пива шалеет. За 200 метров чует. Любит, не удержать! Хоть каждый день покупай.

– Пиво?!
– совершенно другими глазами посмотрел на псину Федор Матвеевич.
– Не может быть?!

– Честное слово! И только разливное... На бутылочное или баночное ноль внимания. От разливного дуреет, перед людьми стыдно. И пьет его как сапожник... Извините, пожалуйста...

Женщина потащила пса от соблазнительно пахнущего сосуда.

– Подождите!
– крикнул вослед Федор Матвеевич.

Он снял с бидона крышку, ручкой книзу положил на снег, до краев наполнил пивом.

– Пей!
– ласково предложил четвероногому коллеге по слабости.

Гита принялась с аппетитом лакать янтарную жидкость.

– Не зря собака - друг человека, - сказал Федор Матвеевич, - понимает, бутылочное - это моча, извините, конская.
– Будете?
– галантно протянул бидон даме.

– Нет, что вы!
– смутилась та.

– Я с вашего позволения...

Федор Матвеевич поднес к пересохшим губам сосуд, омочил горло жадным глотком, а метнув его в заждавшееся нутро, начал не торопясь, со вкусом поглощать чуть горчащий напиток. Надо сказать, язык пса тоже шнырял в крышку бидона без суеты - с чувством, толком и пониманием.

...И еще неизвестно - на небритом лице или на лохматой морде в тот момент было больше блаженства.

ТЕМНЕЧЕНЬКО

– Ой, темнеченько!
– стенала Антоновна соседке.
– Тимофей кончается. Семый день капелюшечки не ест, пластом лежит. Ой, темнеченько, люблю ведь его как смерть.

Тимофей был Антоновне не сват, не брат, даже не зять с мужем. Тимофей был котом. Но каким! Такого днем с огнем по всему свету ищи - только батарейки в фонарике садить. Как будто из лауреатов кошачьей красоты свалился однажды на крыльцо. Шерсть исключительной пушистости и до голубизны дымчатая, на шее белый галстучек, глаза зеленые...

– Ну, и околеет, - бросил муж на причитания Антоновны, - невелика персона. Возьмем нового. У Протасовых кошка через день с пузом. Убивался бы я по каждому шкоднику. По мне бы кто так убивался...

– Тебя-то бульдозером не сковырнешь...

– Ага, по весне вона как скрутило.

– Дак горло дырявое, то и загибалси!

– Че горло, когда желудок прихватило.

– Выжрал какой-нибудь порнографики из киоска...

– Тебя переговорить - надо язык наварить!
– махнул рукой муж.

– А нечего спориться...

Антоновна пошла в закуток, где лежал кот.

– Тишенька! Тиша!
– склонилась над умирающим любимцем.

У того не было силушки даже глаза приоткрыть. Всегда подвижный хвост лежал мертвой палкой. Ухо безжизненно завернулось. Шерсть свалялась, как у помоечной собаки. Нос горячий.

Антоновна пошаркала с горем к ветеринару, который не выразил ни малейшей радости, завидев бабку.

– Я по кошачьим не специализируюсь, - прервал просительницу на полуслове.

– Как это?
– удивилась Антоновна.
– Все одно скотина.

– Ты ведь не идешь к зубному, если возник гинекологический вопрос?

– Слава Богу, этот вопрос отвозникался. И во рту протезы. Ты мне, родненький, Тимофея полечи.

– Сам оклемается. Кошки живучие.

– Дак ведь это кот. Пойдем осмотришь, я заплачу, не сумлевайся.

Летом ветеринар поклялся с Антоновной дел не иметь. Она ухитрялась никогда деньгами не рассчитываться. Скажем, такса опростать поросенка от мужской нужды - 50 рублей. Жадная бабка вместо наличности то кусок сала старого всучит, то бутылку некачественной самогонки. У ветеринара своего сала - хоть через забор кидай, и что бы он сивухой при его должности давился? А язык деревенеет категорически отрубить: деньги давай! Будто гипноз анестезирующий подпускала Антоновна. Потом, возвращаясь домой, ветеринар плюется в свой адрес: зачем брал?

– Ты к Степаниде сходи, - отфутболивая настырную бабку, посоветовал поросячье-коровий доктор.

Степанида жила знахарством. Шептала, заговаривала, травничала.

– Кота тащить не надо, - отказалась от осмотра слабоживого пациента Степанида.
– Еще оцарапает. Фотография есть?

– Моя?

– На кой мне твоя? Кота!

– Я сама-то лет двадцать не фоткалась.

– Нашла чем хвастаться, - строго сказала Степанида.
– Тогда клок шерсти с живота начеши.

– Чьей?

– Да не твоей же!

Степанида дула на Тимофееву шерсть, шептала над ней, подбрасывала под потолок и внимательно следила за падением. В завершении колдовских процедур завернула клок в бумажку и швырнула в печь. Антоновне вручила пузырек с желтой жидкостью - капать Тимофею в пасть.

– Сколько должна?
– спросила Антоновна, не удовлетворенная курсом лечения.

– Десятку.

– С собой нет, - сказал Антоновна, - вечером занесу.

Хотя "с собой" было.

Дома Антоновна набрала в пипетку жидкости из Степанидиного пузырька, пошла вливать целительную влагу в болезного Тимофея. Того в закутке не оказалось.

Сердце Антоновны оборвалось в нехорошем предчувствии.

– Где Тиша?
– трагически спросила мужа.

– Где-где, - грубо прозвучало в ответ, - в гнезде! Околевать, поди, уполз. Они, как сдыхать, завсегда уходят из жилища.

– Ой, темнеченько!
– заголосила Антоновна и принялась жалостливо звать.
– Тишенька, Тиша, погоди умирать, полечимся.

Антоновна ходила по дому, заглядывала во все углы. Тимофея нигде не было.

– Ой, темнеченько!
– вышла в сени.

Через минуту оттуда раздался истошный крик:

– Ах ты, тварь! Ах ты, скот! Убью-ю-ю!!!

В поисках околевающего любимца Антоновна заглянула в кладовку. Где страшно зачесалось схватить дрын потяжелее. Под потолком висело полтуши неделю назад забитого бычка. На ней, намертво вцепившись когтями, распластался Тимофей. Он хищно рвал мясо зубами. Добрая часть бычка отсутствовала.

– Заболеешь так жрать-то, - прибежал на крик муж.

– Убью!
– кричала на любимца Антоновна.