Эсеры. Борис Савинков против Империи

6 октября началась Всероссийская политическая стачка, в которой участвовала вся страна. Даже до царской резиденции Царском селе дошло, наконец, что дела в империи идут никак. Председатель то ли Совета, то ли Комитета министров Сергей Витте на высочайшей аудиенции предупредил, что если самодержец не хочет, все-таки, политических реформ, то должен назначить диктатора. Витте безуспешно склонял царя к политическим реформам и в программном докладе обосновал необходимость государственного реформирования. Он писал о необходимости гражданской свободы всех подданных империи, которая обеспечивается законами. Форма не должна торжествовать над содержанием, а государство, вообще-то, если кто в Зимнем не знает, должно обеспечивать благосостояние и права граждан. Витте писал, что над проектом Булыгина все смеются и общество требует всеобщего избирательного права, национализации земли, социалистического переустройства и даже федерации. Он доказывал, что в октябре 1905 года полицейские репрессии не остановят всеобщее идейное наступление, а только на короткое время его заглушат, что на крестьян режим больше рассчитывать не может, поскольку сегодня они за царя, а завтра против его трона. Витте писал Николаю II, что исторический прогресс не остановим и неудержим, и если царь не пойдет на установление гражданских свобод, то революция обойдется без него. Он предложил перехватить у революционеров их лозунги и возглавить общественное движение. Витте сказал, что царь должен унять своих высших холопов-чиновников, вроде Трепова, ибо народ восстает совсем не потому, что государственные реформы идут медленно, а потому, что над ними издеваются и хамят, всегда безнаказанно, холопы самодержавия, постоянно и неудержимо залезая в народный карман. Необходимо дать срочно подданным свободу личности, совести, слова, собраний и союзов и их гарантировать. России нужна конституция, и она получит ее с царем или без царя. Нужно пойти навстречу народным требованиям, иначе «казни и потоки крови только ускоряя взрыв, за которым наступит дикий разгул низменных человеческих страстей».

У причалов Петергофа стоял военный корабль, готовый увезти Николая II из взбунтовавшейся страны. Витте передал царю: «Бросьте кость, которая все устремленные на вас пасти направит на себя». В узком кругу Витте называл Николая II кретином, с которым ничего не поделать, но в отставку не подавал и от графского титула не отказывался.

Сообщения между Петергофом и Петербургом поддерживалось только патрульными катерами. 14 октября диктатор Трепов расклеил по столице империи свой знаменитый приказ: «Холостых залпов не давать и патронов не жалеть!». Революционеры с нетерпением ожидали от Зимнего дворца очередной приступ мракобесия и тупости и смеялись, что чиновники добирались с докладами к царю чуть ли не в плавь. Бастовали миллионы подданных, включая высокооплачиваемых государственных служащих. Страна требовала смены форм правления, в державе стали создаваться параллельные формы власти – Советы, и их были десятки, пока еще только рабочих депутатов. Витте составил высочайший манифест о гражданских свободах, избирательных правах подданных и законных полномочиях Государственной Думы. Николай II выбирал и выбирал между конституцией и военной диктатурой. Свидетели тех дней впоследствии писали, что поскольку у царедворцев не нашлось вменяемого диктатора, ему, царю, пришлось выбрать конституцию. В царской резиденции говорили о жестоких репрессиях, смешанных с декоративными реформами. Николаю II все же смогли объяснить, что на проведение репрессий не хватает исполнителей. Готовились бесчисленные варианты манифеста, из которого, естественно, исчезли пункты о правах Государственной думы, призванной только рассматривать законопроекты. Ни о каком контроле самодержавия народом не было и речи. Камарилья Зимнего дворца, не способная понимать и анализировать, совсем потеряла голову. Витте объявил, что если будет опубликован не его вариант царского манифеста, он уйдет в отставку. Николай II впал в ярость из-за того, что все шло не по его нраву. Ни о каком стратегическом анализе обстановки в империи со стороны Зимнего дворца не было и разговора. Царю доложили, что в связи с отсутствием надежных войск к военной диктатуре перейти невозможно, и поздно вечером 17 октября Никола II подписал важнейший государственный акт, составленный так, что он нарушал многие важнейшие законы империи.

Получившие избирательное право подданные, кроме рабочих, солдат, студентов, жителей национальных окраин, распределялись по сословному и имущественному признаку по куриям, особым разрядам. Для каждой курии были установлены особые нормы представительства в законодательной думе. В земледельческой курии преобладали дворяне, в городской – буржуазия, в крестьянской искусственно был создан хаос. В империи создавались губернские избирательные собрания, в работе которых участвовали делегаты от всех трех курий. На этих собраниях избирали депутатов будущей Государственной думы. Державные миллионы подданных выбирали только выборщиков. Сельские сходы по квоте один человек от десяти дворов избирали делегатов на волостные сходы, которые выбирали своих делегатов на уездные съезды, а те выбирали выборщиков на губернские избирательные собрания. В декабре, во время восстания в Москве, была создана четвертая курия – рабочая.

Утром 18 октября империя читала подписанный Николаем II Манифест «Об усовершенствовании государственного порядка»:

«Мы, Николай Второй, император и самодержец всероссийский, царь польский, великий князь финляндский и прочая, и прочая, и прочая.

Смуты и волнения в столицах и во многих местностях империи Нашей, великой и тяжкой скорбью преисполняет сердце Наше. Благо российского государя неразрывно с благом народным, и печаль народная – его печаль. От волнений, ныне возникших, может явиться глубокое нестроенье народное и угроза целостности и единству державы Нашей.

Великий обет царского служения повелевает нам всеми силами разума и власти Нашей стремиться к скорейшему прекращению столь опасной для государства смуты. Повелев подлежащим властям принять меры к устранению прямых проявлений беспорядка, бесчинств и насилия, в охрану людей мирных, стремящихся к спокойному выполнению лежащего на каждом долга, Мы, для успешнейшего выполнения жизни мер, признали необходимым объединить деятельность высшего правительства.

На обязанность правительства возлагаем Мы выполнение непреклонной Нашей воли:

1. Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов.

2. Не останавливая предназначенных выборов в Государственную думу, привлечь теперь же к участию в Думе, в мере возможности, соответствующей краткости остающегося до созыва Думы срока, те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав, предоставив затем дальнейшее развитие начала общего избирательного права вновь установленному законодательному порядку.

3. Установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог войти в силу без одобрения Государственной думы, и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от нас властей.

Призываем всех верных сынов России выполнить долг свой перед Родиной, помочь прекращению этой неслыханной смуты и вместе с Нами напрячь все силы к восстановлению тишины и мира на родной земле».

Косноязычный, и, по древней царско-имперской привычке, двусмысленный текст Манифеста с трудом понимался подданными. Он четко обозначил пределы деятельности нового народного законодательного органа. Государственная дума должна была не издавать законы, а только их одобрять. Думцы могли только теоретически наблюдать за соблюдением принятых законов. Назначение министров и губернаторов по-прежнему было только прерогативой царя, и подчинялись и отчитывались они только ему. Общество тут же отметило уклончивость Манифеста 17 октября, дающего только обещания. Революционеры объявили, что в империи мало что изменилось. Николай II считал 17 октября самым черным днем своей жизни и во всем происшедшем винил Сергея Витте, и жаловался, что в громадной державе в трудный момент мог опереться только на своего честного Трепова. Через год царь нарушил свой манифест, который по закону было нарушать нельзя и перестал быть легитимным государем в глазах многих своих подданных. Однако в октябре 1905 года они только пытались разобраться в казуистических хитросплетениях создания Государственной думы. Многовековое царство произвола делает человека апатичным. Это удобно наглой самодержавной власти, но может кончиться 1917-м годом.

Резиденцией будущей Государственной думы был выбран Таврический дворец в Петербурге. Она должна была избираться на пятилетний срок и могла быть распущена императором, одновременно назначавшим новые выборы и время созыва. Количественный состав депутатов определялся в 524 человека, в 1907 году сокращенный до 442 выборных. Порядок выборов в Государственную думу регулировался законом 1905 года, но мог быть легко изменен, что и произошло в 1907 году.

Для принятия законопроекта требовалось присутствие на заседании Государственной думы не менее одной трети ее членов. Общее руководство деятельностью Государственной думы должно было осуществляться председателем и его товарищами-заместителями, избиравшимися закрытым голосованием на один год. Царь в перерывах между сессиями в случае чрезвычайных обстоятельств имел право издавать законы по представлению министров и затем вносить их на одобрение Государственной думы. Уже зимой 1906 года был издан новый царский указ, по которому проходившие через Государственную думу законопроекты должны были быть одобрены Государственным советом, и только потом поступали на утверждение Николаю II. Если эта процедура не была соблюдена, то думские законы не имели юридической силы. Инициатором написания конституции мог выступить только царь, а он совсем не спешил это делать. Задачей Зимнего дворца было убить Первую революцию и отменить Манифест 17 октября. Правила жизни в империи он продолжал менять по собственному хотению и четырежды игрался в выборную систему. Первый созыв Государственной думы с председателем С. Муромцевым с 27 апреля по 8 июля 1906 года. Второй созыв с Ф. Головиным – с 20 февраля по 2 июня 1907 года, Третий созыв с Н. Хомяковым, А. Гучковым – с 1 ноября 1907 года по 9 июня 1912 года, Четвертый созыв с М. Родзянко – с 15 ноября 1912 года по март 1917 года.

В октябре 1905 года сложная многоступенчатая, сословная и цензовая система выборов была только продекларирована, но ей действительно удалось расколоть общество и затормозить разгоравшуюся революцию. Очень многие оппозиционные группы совсем не хотели имперско-самодержавной крови и стали надеяться, что смогут изменить государственный строй законно, без революции. Оставь надежду, всяк в империю входящий.

19 октября был опубликован указ о разделении властей, исполнительной и законодательной. Совет министров стал постоянным органом и особым председателем С. Витте, и теоретически не мог решать дел, подлежащих ведению Государственной думы и Государственного совета. Наконец, выгнали из Синода К. Победоносцева, правда с пенсией и квартирой, который почти треть столетия успешно издевался над подданными империи, олицетворяя в своей персоне имперский застой и реакцию. 21 октября был опубликован указ о частичной амнистии политическим противникам монархии, в основном политическим иммигрантам, демонстрантам и забастовщикам. Указ был написан безграмотно и как обычно двусмысленно. За ним тут же вышли еще несколько обращений к населению, в которых его пугали применением силы. Общество поняло, что после подавления революции Зимний дворец опять возьмется за старое. По всей империи революционеры освобождали своих товарищей из тюрем и во дворах жандармских управлений и охранных отделений запылали костры, в которых охранники и жандармы торопились сжечь сфальсифицированные собственные материалы на подданных, понимая, что в октябре 1905 года за свои должностные преступления могут получить не чины, награды и премии, а абсолютно заслуженную ими кару. П. Ивановская, член Боевой Организации эсеров, арестованная в марте 1905 года в Петербурге по доносу Татарова, писала:

«За долгое время моего отсутствия тюрьмы еще приумножились и густота населения их возросла до высшего предела. Даже на ступеньках тюремной железной лестницы от бесчисленных шагов образовались выбоины и лунки. Сколько пребывало за этими стенами узниц, для которых весь мир ограничился только этими стенами. Вспомнилась не одна погибшая здесь жизнь. Кажется, что по ночам тут раздавались подавленные рыдания и жуткие стоны, отзвуки мук многих поколений. Праведное небо! Кто только не побывал в этих тюрьмах! Люди всех возрастов и партий, всех классов, старики, случайные с разбегу попавшие в капкан. На нас двинулась вся охранка, одолеть которую было трудно, но противодействовать было должно и нужно.

По всей тюрьме через двери и форточки слышались голоса, советовавшие не давать показаний на допросах, а только на суде. В партийных органах тогда давался категорический совет отказываться от дачи решительно всяких показаний. Это было нетрудно, с учетом глубокого отвращения к жандармской и прокурорской власти, мораль которой в последнее время роднила их с палачами, помогала убивать и замуровывать. При этом прокуроры и охранники часто говорили о симпатиях и сочувствии к нам, революционерам, проливали слезы, прощаясь с посылаемым ими в петлю революционером. Опыт общения с преступными жандармами активно занимавшимися потасовками, фальсификациями и громкими преувеличениями, привели к необходимости признать обязательным для всех арестованных отказываться от показаний, не иметь никаких отношений с жандармами и охранниками, хотя этот путь дорого стоил сидящим. Жандармы знали об этом партийном решении, стараясь запутывать не членов партии, а неопытных студентов и гимназисток, подобно маленьким птичкам, влетавшим в пасть очковой змеи.