Эсэсовцы под Прохоровкой. 1-я дивизия СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер» в бою
Шрифт:
— Да, а еще слева и справа от нас еще какие-нибудь, ведь не повиснем же мы в воздухе?
Ханс сворачивал себе сигарету. Он делал это совершенно особенным способом — одной рукой. Дори, Эрнст и Блондин внимательно следили за ним, пока сигарета не задымилась в уголке его рта.
— Внимание!
— Черт возьми! Ты этому во Франции научился?
Долговязый рассмеялся:
— А где еще! Ну, на чем мы остановились? На танках и не повиснем ли мы в воздухе. Я смотрю на дело так: три дивизии войск СС и «ВГ» словно клин ударят по ивану. Пробьют дыру, понимаете? Мы должны будем открыть дверь, а потом гнать на север на всем, у чего есть колеса и что достаточно быстро ездит. Остальные будут
— И чем дальше мы будем пробиваться, тем длиннее у нас будут наши фланги.
— Правильно, Дори.
— А если их не удержат?
— Тогда нам зайдут в задницу.
— Вот то-то и оно. А это — действительно проблема. — Ханс, поблагодарив кивком, взял у Эрнста второй бутерброд с ветчиной. — Слишком много шума, слишком много танков, на которые сделана ставка, полно артиллерии и реактивных установок. Размах мощнее, чем в начале русской кампании. Не хватает только, чтобы примешались воздушные кучера Германа. После зимы они достаточно выспались.
— С каких пор ты перестал замечать черное, Ханс?
Ханс отрицательно покачал головой:
— Чепуха! Все поставлено на танки! Если наши верховные стратеги исходят из того, что новое чудо-оружие решит это сражение, то будьте здоровы!
Ранним утром ночная духота совершенно не убавилась. После грозы остались только лужи, но никакой свежести. Было жарко и душно. Машины стояли бесконечными колоннами. Справа тянулись «Тигры» и штурмовые орудия, слева — реактивные установки. Из головы колонны подъехал на мотоцикле посыльный с криком:
— По машинам!
Ханс поправил свою высоко задравшуюся маскировочную куртку.
— Эрнст, у тебя еще есть консервы? — Эрнст кивнул. — Тогда, по крайней мере, гарантировано питание. Пока.
Они поехали мимо остановившихся танков. Экипажи стояли возле своих боевых машин и курили. Блондин не сдержался и крикнул:
— Для вас, наверное, война уже закончилась?
Они отмахнулись, а один из танкистов ответил:
— С этим-то металлоломом? Дерьмо! — И показал на свою стальную коробку.
Марш пошел быстрее и приблизился к привычному темпу. Блондин следил за движениями тел товарищей, сидевших впереди. Они клевали носом, сползали вправо, пытались выровняться, но при этом сразу кренились влево, потом резко вздрагивали и на некоторое время замирали прямо, потом нос клевал снова, и голова утыкалась в лобовое стекло. Эрнст недовольно заворчал, потер ушибленный лоб, сел поглубже в сиденье, так, что колени уперлись в лобовое стекло, положил голову на спинку сиденья и подпер ее правой рукой. Дори подмигнул Блондину, указывая головой на своего спящего соседа:
— До еды язык свисал, а поевши — он устал. Давай поспи и ты, Цыпленок.
Блондин поудобнее прислонился спиной и надвинул кепи на глаза.
Цыпленок — так звали его «старики», а молодежь, естественно, вторила им. Цыпленок — потому что он младше по возрасту и по званию. А со своим ростом метр восемьдесят шесть он еще и самый маленький. При этом он не чувствует себя ни слишком молодым, ни слишком маленьким, а кличку ненавидел, как чуму! Но что делать? Если они заметят, что она его раздражает, будут дразнить еще больше. Их, «стариков», всего трое: Длинный Ханс — их командир отделения, Дори и Эрнст. Остальные — Вальтер, Петер и Куно, Йонг, Пауль и Зепп, Ханнес, Уни и Камбала — все «цыплята», «подрост», «эрзац», «овощи», или, как их называли в Лихтерфельде, «детвора» и «отходы»!
А Ханс? Он воздерживался от какой-либо точки зрения. Для него гибель «ЛАГа» началась уже тогда, когда он занимался подготовкой призыва Дори
и Эрнста. Блондин улыбнулся. Для Длинного в зачет шла только служба в мирное время! А что было потом, он просто не принимал всерьез. Исключение составляла, быть может, группа, которой пытались привить основные солдатские навыки в батальоне охраны. Службист? В общем-то, нет. Он просто придерживался своего взгляда, и, если здраво рассуждать, он был даже прав, так как немногие «Цыплята» могли выполнить требования службы мирного времени. Но шла война, а для нее годились и второй, и третий гарнитуры. Главное — чтобы был гвардейский рост, а те, кто не хотел лучшего, пришли добровольно. И этого твердо придерживались. Это была традиция, и в этом было виновато название: «ЛАГ» — «Лейбштандарт Адольф Гитлер», или «Длинные бедные собаки» [7] !7
Перевод с немецкого Leibstandarte Adolf Hitler = LAH = Lange Arme Hunde. — Прим. пер.
«Длинные бедные собаки».
Блондин не мог уснуть. Он очень устал, но пребывал в состоянии между сном и бодрствованием, между воспоминаниями и настоящим. Было так, как будто он смотрел кино, сцена сменяла сцену, без переходов, в разных ракурсах и освещении. Один раз резкие и отчетливые, а затем опять размыто-схематичные, а между ними — лица и карикатуры. Товарищи, как они смеются, и как они выглядят, как умирают, голоса, обрывки слов, крики и музыка — полифоническая, ясная мелодия и сильный резкий женский голос… «Я знаю, чудо случится…» С большим трудом он пришел в себя. Он вспотел, и ему не хватало воздуха. Стояла удушающая жара. Солнце палило вовсю.
Дори с голым торсом лежал на сиденье рядом с водителем и спал. Машину вел Эрнст.
— Эрнст, где мы?
— Спроси у генерала, Цыпленок. Он, может быть, знает.
Они ехали дальше, обливаясь потом. Останавливались, ругались, ехали, останавливались, ехали. Вечером рота остановилась в редколесье.
— Вылезай!
Эрнст уже стоял на дороге, уперев руки в бока, выгнув спину, выпятив живот вперед, и зевал.
— На сегодня хватит!
Дори свесился телом через открытый кожух радиатора. Блондин оглядывал местность, а когда не увидел ничего примечательного, спросил:
— А где устроим пикник?
Эрнст хотел ответить, но тут откуда-то из головы колонны закричали: «Канистры для бензи-и-ина!»
— Началось, — ругнулся Эрнст и, обращаясь к Дори, сказал: — Мы принесем канистры.
Они пошли, встретили Вальтера и Петера, Пауля и Йонга и всегда немножко грустного, угрюмого Куно. Он вдруг остановился.
— Что случилось, Куно?
— Я жду Камбалу.
Блондин рассмеялся: Куно и Камбала — сын горца-крестьянина и берлинский ветрогон. Два спорщика, два непримиримых противоречия. Два друга.
Они встали в длинную очередь у бензозаправщика. Техник ругался на лучшем казарменном жаргоне, хотя сам никогда не тренировал парадный марш на асфальтовой аллее за казармами в Лихтерфельде. Дори даже заметил как-то, что техник был единственный, кто без маршевой аллеи овладел ее жаргоном, однако Дори при этом не был непредвзятым человеком.
Пауль и Йонг стояли спиной к бензозаправщику. Вальтер пошутил над ними по этому поводу. Пауль в ответ отмахнулся:
— Если мы этого парня вынуждены слушать, то уж, по крайней мере, можем его не видеть.