Эшафот забвения

– Почему кодовые замки?

– У нас в подъезде все время пропадают кодовые замки. Еще можно стянуть миндальное пирожное в булочной и сожрать его, пока стоишь в очереди… Я сам это проделывал в детстве.

– Ты?!

– Однажды меня поймали и оттягали за ухо.

– И с тех пор…

– С тех пор я берегу уши.

– Ты поэт, кто бы мог подумать… Это мысли приходят тебе в голову, когда ты бегаешь пятнадцать километров?

– Нет, когда я отжимаюсь…

– Я даже не представляю, что еще можно украсть…

– Все. Украсть можно все. – Неужели это говорю я? Неужели это я лежу сейчас на ковре, едва застеленном смятой темной простынью, он любит темное белье, он говорил мне об этом…

– Да. Я могу себе это представить. Ты не уйдешь?

– Куда же я пойду ночью? Главное, не заснуть с сигаретой, иначе я сожгу твой дом.

– Я не дам тебе заснуть…

Он целует меня, и все начинается сначала. Мне кажется, что я знала его тело всегда, я как будто вернулась домой после двадцатилетнего отсутствия и нашла все вещи на своих местах: те же надраенные до блеска, лоснящиеся от пота ключицы в углу кухни; тот же плоский живот на полу в гостиной; тот же подбородок в золоченой рамке на каминной полке… Жесткий подбородок с уже пробивающейся щетиной – он так ждал, так хотел меня, – ему даже в голову не пришло побриться… Если я близко подойду к камину – в этом доме его тела, который я знаю тысячу лет, – я сожгу себе ресницы, я обязательно сожгу себе ресницы… Они никогда не были особенно длинными, они никогда не были особенно короткими, но это единственное, что еще не сожжено, – ведь вся моя душа выгорела дотла. Я никогда, никогда не скажу об этом милому мальчику, неожиданно страстному мальчику, сколько бы ни длилась наша ночь – день, два, пять… И даже если она закончится через десять минут, я все равно ничего не скажу. Но он и не будет слушать, он ничего не слышит и сейчас, слепоглухонемой от страсти, уничтоженный собственным, хорошо натренированным телом.

Никто и никогда не брал меня так, как он, споткнувшись в самом начале невинной фразы: “Я просто сентиментальный дурак, я рыдал, когда Сидни Марш погорел на допинг-контроле…”, так и не повернув ключ в замке; я не знаю, что со мной происходит, Ева, я ничего не могу объяснить себе, но все это время ты искушаешь меня, своим именем, своими сигаретами, своим лицом, я не могу рассмотреть его, как бы ни пытался, всем тем, как ты в грош меня не ставишь; все, что ты делаешь, – не правильно, все, что ты делаешь, – из рук вон, ты стряхиваешь пепел во что угодно, ты прокурила мне всю квартиру, ты вечно оставляешь зубную пасту открытой, ты ешь мясо руками, вытаскиваешь его из сковородки и ешь; ты, должно быть, вытираешь губы занавеской, ты даже не красишься, тебе наплевать на это – почему тебе на это наплевать? Тебе ничего не стоит назвать себя шлюхой, ты никогда не протираешь пол в ванной после душа, вечно там лужи стоят, можно я тебя потрогаю?

Можно я потрогаю тебя?

Можно?., что за идиотская привычка надевать свитер на голое тело, ты даже лифчиков не носишь, не нужно ничего говорить, пожалуйста, не прогоняй меня, я так давно этого хотел, не прогоняй меня, не прогоняй меня…

Мы даже не добрались до комнаты, мы даже толком не разделись, сложнее всего было с ботинками, страсть – его, моя (неужели – моя?!) не оставляла никакого времени на шнурки, мы путались в вещах, мы путались в телах, мы путались друг в друге, мы хотели привыкнуть друг к Другу, мы хотели бегло осмотреть поле боя и оставить себе время на изучение деталей. Общая картина, госпитализация, история болезни, анамнез, диагноз: “я хочу тебя, Боже мой, как я тебя хочу” – “нет, – это я хочу тебя” – “нет-нет, это я хочу тебя, я сказал об этом первый…”.

Это было самое начало, неутоленное начало, он продолжает хотеть меня, когда расшнуровывает ботинки – мои и свои собственные; он продолжает хотеть меня, когда яростно растаскивает тренажеры по углам, – никакого порядка, никакой симметрии; когда бросает простыню на ковер… Он продолжает хотеть меня, а я продолжаю хотеть его…

– Иди сюда, Ева, иди ко мне, я хочу любить тебя… Я никогда и ничего так не хотел…

– Только никаких записей в еженедельнике.

– Никаких записей… С тобой у меня просто не будет на них времени… Иди сюда…

…И я иду к нему, я иду к нему только для того, чтобы он сам вошел в меня, чтобы он входил в меня снова.

Он устает первым – мужчина и должен уставать первым, он просит пощады, но только для того, чтобы получше рассмотреть меня:

– Какая ты красивая…. Почему же я раньше этого не замечал? Я могу смотреть на тебя очень долго.

– Как долго?

– Не знаю. Я ничего не знаю… Ты останешься со мной?

– Остаться с тобой? У тебя же есть девушка.

– Да, теперь у меня есть девушка. Моя девушка – это ты… Только молчи, пожалуйста, ничего не говори.

– Я должна сказать что-то, что тебе не понравится?

– Я даже знаю – что. Нам было замечательно вдвоем, но это еще не повод…

Я обнимаю его, мельком подумав о том, каким же совершенным может быть человеческое тело:

– Нам было замечательно вдвоем. И это повод…

– Ты правда так думаешь?

– Да…

Я действительно так думаю, его тело может быть разным, оно дразнит и утешает одновременно, в нем можно спрятаться, в нем можно переждать сильный дождь; сейчас оно полно запахов и звуков, оно завораживает меня. Я так устала, я так долго была одна. Я больше никого не предам.

"Я больше никого не предам”, – последнее, о чем я думаю, проваливаясь в сон.

Его грудь с маленьким соском – последнее, что я вижу, проваливаясь в сон…

…Я проснулась одна. Никакого просвета за шторами – утро или ночь? Скорее всего утро, ночь была восхитительной, моя кожа все еще хранит запах его поцелуев. Я потянулась и легко вскочила с пола, мы занимались любовью на полу, и простыни сбиты в бесформенный ком, бедный Митяй, это не по правилам… Сейчас ты подойдешь к зеркалу и увидишь…

Я подошла к зеркалу и увидела там себя – женщину, которую я ненавидела и от которой напрочь отвыкла. Похоже, моя нынешняя безликость готова предать меня, проклятые, нестерпимо яркие, нестерпимо счастливые глаза все портят. Или я смотрю в свои глаза глазами Митяя.

Я улыбнулась себе и отправилась на кухню.

То, что я увидела там, повергло меня в изумление: холодильник был открыт, сковородка с мясом, которое я готовила для себя вчера, вытащена и поставлена на пол. Перед ней на корточках сидел голый Митяй и пожирал большие куски.

Увидев меня, он чуть не подавился.

– Ты проснулась? – безуспешно пытаясь прожевать кусок, спросил он.

– Нет, все еще лежу в постели. Решила сказать тебе, что все было замечательно…

– А я хотел вернуться в комнату, чтобы сказать тебе то же самое.

– Который час?

– Половина восьмого.

– Ты не на пробежке?

– Ну ее к черту.

– И ешь мясо? Ты же его терпеть не можешь.

– Я его обожаю. Я так хочу жрать, ты даже не представляешь себе. – Он счастливо рассмеялся и поднял на меня влажные блестящие глаза. – Не стой так передо мной.

– А что я должна делать?

– Ты же не хочешь, чтобы я набросился на тебя с жирными руками?

– Хочу, – совершенно серьезно сказала я.

– Я тоже хочу. Я с ума схожу, так я тебя хочу…

– По этому поводу ты сегодня не бежишь пятнадцать километров?

– Именно по этому.

– Большая жертва с твоей стороны.

– Я жду ответного хода.

– В смысле?

– Ты сейчас звонишь кому-нибудь из вашей группы и говоришь, что не выходишь на работу.

– Как это – не выходишь на работу? Братны меня уволит.