Эскизы на фоне миражей. Писательские размышления об известном, малоизвестном и совсем неизвестном
Шрифт:
– Почему, Кузнецов, ты всё время ругаешься со мной? Ведь органы уже давно просят у меня разрешения тобой заняться…
Присутствовавший Берия тут же блеснул исподлобья зловещим пенсне, которого все так боялись, а Кузнецов – вроде не очень…
В отставке Николай Герасимович писал много и довольно подробно, хотя как разжалованный отставник лишён был доступа к архивам, первоисточникам. В основном, писал по памяти, которая у него оказалась на уровне литературного дара самой высокой пробы. Однажды Симонов, заехав на дачный «огонёк», предложил:
– Николай Герасимович, почему вы в Союз писателей не вступаете? Подавайте заявление. У вас такие замечательные книги, столько хороших статей – мы вас примем…
В ответ Кузнецов только рассмеялся:
– Ну какой я писатель? Как вообще могу претендовать
А вот Исаков воспользовался советом одного из владетельных «князей» советской литературы, коим был Симонов, и вступил в Союз писателей, где слыл литератором с хорошим художественным вкусом, чем немало гордился, считая своим долгом даже давать советы другим, в частности, тому же Кузнецову.
Адмирал Чернавин после очередного общения с супругой опального адмирала вспоминал:
«Его писательская работа вызывала настороженность у военных, особенно у моряков. Почему? Может быть, кто-то считал, что Николай Герасимович действительно скажет излишне много из того, что знал? Были и такие, кто не хотел этого… Вера Николаевна рассказывала мне такой эпизод, – вспоминает Чернавин. – Сразу после издания первой книги под названием “Накануне” к ним на дачу приехал Исаков. Был нездоров, но, тем не менее, приехал. При этом выглядел встревоженным и сразу, с порога, начал говорить о книге:
– Ты знаешь, Николай, у тебя неплохо получается. Но я вижу и недостатки. Надо, конечно, поправить.
Николай Герасимович промолчал.
– Ты не торопись писать о войне, – продолжил Исаков. – Отрабатывай каждую фразу, вникай в суть. У тебя хороший стиль, особенно слог неплохой…
И тут вмешалась Вера Николаевна:
– Иван Степанович, почему Николаю Герасимовичу не надо писать? Мы, наоборот, просим: пиши, пожалуйста, обо всём, о чём тебе хотелось бы поведать людям…
– Нет, так чохом нельзя. Вы не понимаете… – раздражённо возразил Исаков. Потом вдруг обратился к Вере Николаевне: – А вы сожгли тогда фотографии, как мы договаривались?
– Нет, Иван Степанович…
Тут Николай Герасимович нарушил молчание:
– Очень хорошо, что этого не сделала. У меня мало документов, а с помощью фотографий многое восстанавливается по памяти, что я и делаю…»
В отличие от предположений Веры Николаевны, причина крылась в чём-то другом. Точнее, в других, кого мемуары бывшего главкома не устраивали, а значит, и раздражали. Может быть, потому что не советовался, не испрашивал разрешений на оценки минувших событий, да и события, а главное – персоналии трактовал, как считал нужным. Особенно в период, что вошёл в историю как время массовых репрессий, а Кузнецов считал его этапом большой трусости и всеобщего страха.
«Помню, – пишет в своей книге, – я был в кабинете Сталина, когда он вдруг сказал:
– Штерн [1] оказался подлецом…
Все, конечно, сразу поняли, что это значит – арестован. Там, в сталинском кабинете, находились люди, которые Штерна отлично знали, дружили с ним. Трудно допустить, что они поверили в его виновность. Но никто не показал и тени сомнения. Такова была обстановка. Про себя, пожалуй, подумали: “Сегодня его, а завтра, быть может, меня”. Но открыто этого сказать было нельзя. Помню, как вслух и громко сидящий со мной Н.А. Вознесенский (председатель Госплана СССР. – В.Р.) бросил по адресу Штерна лишь одно слово: “Сволочь!” Не раз я вспоминал потом этот эпизод, когда Николая Алексеевича Вознесенского постигла та же участь, что и Штерна…»
1
Командарм
Г.М. Штерн, Герой Советского Союза, громил басмачей, воевал в Испании, командовал Первой Краснознамённой армией на Дальнем Востоке, где бил японцев, потом сражался на советско-финском фронте. – В.Р.Их обоих расстреляли: сорокалетнего генерал-полковника Григория Штерна – 28 октября 1941 года в Куйбышеве, поскольку Москва была уже на осадном положении, а заместителя председателя Совета Министров СССР Николая Вознесенского, сорокашестилетнего действительного члена Академии наук СССР, одного из советских экономистов мирового уровня, – уже после войны, 1 октября 1950 года, в ленинградских «Крестах», через пятнадцать минут после приговора. Даже папиросу не дали докурить…
Так вот, этим другим, которого воспоминания отставного главкома ВМФ немало раздражали, как раз и был третий (и последний) адмирал флота Советского Союза Сергей Георгиевич Горшков. Он-то более всех возражал против восстановления доброго имени Николая Герасимовича Кузнецова…
Последний адмирал Страны Советов
Одним из основных событий юбилейного 1965 года стало учреждение ещё одного высшего государственного звания – «город-герой». Указом Президиума Верховного Совета СССР накануне юбилея его были удостоены Москва, Ленинград, Одесса, Севастополь, Волгоград, Киев, а Брестская крепость получила звание «крепость-герой». Это произошло 8 мая, то есть на следующий день после присвоения индивидуальных героических званий: рядовым участникам войны – всем посмертно, полководцам – исключительно здравствующим. Более того, занимавшим на тот момент высокие государственные посты.
Особенно заметную должность занимал «свежий» Герой Советского Союза, адмирал флота Сергей Горшков, главнокомандующий ВМФ СССР и заместитель министра обороны. Этот очень примечательный человек в истории российского флота установил, по крайней мере, два абсолютных рекорда. Он исполнял высшую «судовую роль» почти 30 лет и был награждён немыслимым количеством орденов и медалей. Только иностранных почётных знаков у него имелось около шестидесяти.
Как пойдут корабли с визитом под флагом командующего, да ещё в «дружески-зависимую» страну, так ему сразу орден на парадную тужурку – какого-нибудь Шарнхорста первой степени, а то и Святого Александра с мечами, да ещё в золоте. С ума можно сойти! Ни Ушакову, ни Нахимову, ни даже светлейшему Григорию Александровичу Потёмкину, графу Таврическому, такого и не снилось. Весь секрет в том, что важным жизненным подспорьем для Сергея Георгиевича стало (вы догадались!) давнее приятельство с Леонидом Ильичом Брежневым. Они вместе воевали под Новороссийском, где контр-адмирал Горшков вообще одно время командовал обороной города.
Сменив Кузнецова, отправленного в отставку после гибели в севастопольской бухте линкора «Новороссийск», именно он, как ни странно, упорно препятствовал восстановлению Николая Герасимовича в высшем воинском звании. Очевидно, хотел оставаться единственным адмиралом флота Страны Советов. Тем более что когда 11 октября 1967 года Исаков скончался, ровно через пару недель (как раз накануне 50-летия Советской власти) Леонид Ильич сделал другу «королевский» подарок – произвёл его во флотского маршала. Более из живущих к этой «вершине» никто и не приближался.
А ведь, между прочим, в трагической истории с «Новороссийском» у самого Сергея Георгиевича тоже было кое-что существенно «в пуху». Незадолго до трагедии он сдал должность командующего Черноморским флотом вице-адмиралу В.А. Пархоменко и хорошо знал недостатки линкора. Во-первых, старьё: «Чезаре» вошёл в состав итальянского флота аж в 1913 году. На момент передачи СССР ему исполнилось 35 лет, к тому же корабль был изрядно побитый во время последней войны. Во-вторых, он был громоздким до такой степени, что для обеспечения его безопасности требовалась боеспособная флотилия, а её не было. В-третьих, вдруг выяснилось, что «Чезаре» имел серьёзные конструктивные упущения и вполне мог затонуть от попадания даже одной торпеды. И, наконец, он был страшно запущен и требовал серьёзного ремонта (лучше реконструкции), особенно если учесть, что у него начисто отсутствовала зенитная артиллерия и внутрикорабельная связь. А как без неё в чреве бесконечных трюмных лабиринтов?
Конец ознакомительного фрагмента.