«Если», 1996 № 10

Днем я работал в гидропонной оранжерее — длинном низком помещении из светозвуконепроницаемых панелей и пластмассы. Здание находилось через две улицы от больницы. Оранжерея была моим увлечением: мне нравилось дышать здешним густым воздухом, смешивать удобрения, поливать грядки и расхаживать между ними, любуясь зелеными проростками. Здесь я сочинял песенки, напевал их себе под нос и забывал обо всем на свете. Ночи я проводил с Кири. Ей предстояла дуэль, и она усиленно набиралась того особенного свирепого спокойствия, которое помогало ей в схватке. Дуэль должна быть не смертельной — от таких забав она отказалась после рождения Бреда, однако и при сражении «до первой крови» можно получить серьезные ранения, а настроена она была серьезнее некуда. Кири была одной из лучших дуэлянток. Уже много лет она не знала поражений, но теперь, на четвертом десятке, должна была тренироваться усиленнее, чем прежде, чтобы оставаться на высоте. Во время тренировок лучше было держаться от нее подальше: она не давала мне пикнуть и вообще была слишком воинственно настроена. Меня несколько раз подмывало заглянуть к Форноффу и проведать Келли, однако я держался. Кири нуждалась во мне, к тому же я знал, что скоро она бросит свои дуэли и будет нуждаться во мне еще больше. Поэтому всякий раз, когда ей требовалось одиночество, я брал винтовку и забирался на северную стену каньона с намерением подстрелить пару обезьян. Северная стена выше южной, где обычно скапливались обезьяны, и отрезана от их стойбищ глубокой пропастью, которую мы нашпиговали взрывчаткой и всяческими ловушками. Обезьян можно как следует разглядеть с противоположной стороны, только когда они принимаются танцевать вокруг своих костров, но на таком расстоянии для меткого выстрела требуется везение. Как ни странно, смерть соплеменников ничего для них не значила: они не прерывали своих танцев.

Однажды я отправился на северную стену с Бредом, долговязым тринадцатилетним парнем, походившим на Кири черными волосами и худым ястребиным лицом. Мы засели за камнями, положили винтовки на колени и стали с наслаждением вдыхать ночной воздух. Погода стала чуть более теплой, небо прояснилось, звезды мерцали с такой силой, что, казалось, вот-вот упадут. Тишина была такой, что в ушах начинало звенеть. На южной стене горели костры, но обезьян не было видно, поэтому мы с сыном повели беседу о разной всячине.

Вскоре перед кострами появилась целая куча обезьян и запрыгала, как ожившие куклы из черной бумаги. Мы открыли по ним пальбу, но без видимого результата. После очередного выстрела Бреда одна обезьяна шлепнулась, покатилась по земле и исчезла из виду. Я неоднократно наблюдал такие падения — они были частью танца. Однако это было удобной возможностью укрепить уверенность Бредли в своих силах. Я сгреб его за плечи и крикнул:

— Черт! По-моему, ты попал!

Через три дня Клей Форнофф превратился в Плохого Человека. Все именно этого и ожидали после того как он показал, на что горазд, с Синди Олдред, старшей сестрой Хейзел. Клей умасливал ее и сманивал с собой на равнину; Синди не нужно было особенно долго уговаривать, потому что репутация у нее была не лучше, чем у сестрицы, но даже ей требовалась ласка. От грубого обращения она заартачилась, и тогда Клей потерял терпение: он поколотил ее, затащил в кусты и там попытался над ней надругаться. На следующий день Синди выдала его, и он не стал отпираться. Ему грозила серьезная кара, но Синди проявила снисхождение — возможно, у него имелось против нее какое-то оружие, остановившее занесенную руку: она попросила, чтобы его помиловали, и Клей отделался предупреждением. Это означало, что отныне он будет под строгим наблюдением, и любая его оплошность неминуемо приведет к изгнанию в пустыню без шанса на возвращение.

Дело было в полнолуние. Луна превратилась в чудовищный золотой шар, разбухший сверх всякой меры; в ее свете каньон сиял так, словно сам превратился в источник света. Я прогуливался с Бредом и как раз находился перед лавкой Форноффа, закрывшейся пару часов назад, когда услыхал внутри какой-то шум. Лошади, стоявшие поблизости в загоне, взволнованно перебирали ногами. Я велел Бреду оставаться позади и осторожно завернул за угол, держа винтовку наготове. Какая-то тень метнулась к загону. Я прицелился и задержал дыхание. Однако прежде чем спустил курок, Бред схватился за ствол.

— Это Клей, — прошептал он.

— С чего ты взял?

— Я его узнал.

— Тем хуже для него: воровать из отцовской лавки! — Я снова поднял винтовку, однако Брел опять отвел ствол, умоляя меня не стрелять.

Тень миновала загон, где лошади, в глазах которых отражался лунный свет, уже бегали по кругу, словно угодили в водоворот.

— Пошли, — позвал я Бреда. — Я не буду стрелять.

Тень прижалась к стене лавки по соседству с загоном. Я толкнул Бреда за угол, прицелился и негромко произнес:

— Не вздумай шелохнуться, Клей Форнофф.

Клей как воды в рот набрал.

— Выйди на свет, чтобы я тебя видел, — приказал я, — не то пристрелю!

Он повиновался. Это был мускулистый светловолосый балбес, лет на пять-шесть старше Бреда; на нем был овчинный тулуп, приобретенный папашей в Уиндброукене. У него были капризные пухлые губы, широко расставленные глаза на смазливой физиономии; в руках он держал дробовик и несколько коробочек с патронами. Его длинные волосы развевались на ветру.

— Зачем тебе столько патронов? — спросил я, отступая на середину улицы.

Он не ответил, злобно косясь на Бреда.

— Лучше тебе бросить дробовик, — посоветовал я.

Он швырнул дробовик к моим ногам.

— И патроны. Не кидай, а просто положи.

Когда он подчинился, я подошел ближе и холодно посмотрел на него.

— Если я тебя выдам, — проговорил я, — тебя отправят на запад босым и без одеял. Будешь тут ошиваться, так и сделаю.

Надо отдать ему должное: он взирал на меня без всякого страха.

— Дайте мне лошадь, — попросил он.

Я обдумал просьбу. Я все равно расскажу о случившемся старине Форноффу, а он с радостью отдал бы сыну лошадь.

— Идет, — согласился я. — Валяй. И свою пушку возьми. Так решил бы твой отец. Но учти: если ты снова здесь появишься, я больше не буду с тобой церемониться. Понятно?

Вместо благодарности он что-то буркнул себе под нос.

Я держал его на мушке, пока он седлал гнедую лошадь. Бред держался в стороне, словно не имел к происходящему отношения, и помалкивал.

Клей запрыгнул в седло и натянул поводья, заставив лошадь попятиться. Его голова была откинута, волосы ворошил ветер, луна светила ему прямо в лицо, зажигая в глазах злобные огоньки. За какую-то секунду я успел представить себе, как здорово было бы и мне плюнуть на закон, превратиться в Плохого Человека и ускакать на запад, к черту на кулички, в надежде, что там что-то да есть… А если нет, то хотя бы во время скитаний пожить дикой, вольной жизнью. Как тигр. Но Клей все испортил, выкрикнув проклятие в адрес Бреда. Потом развернул лошадь и пустился галопом в западном направлении. Секунда — и он скрылся из виду, оставив после себя лишь морозную пыль на дороге.

У Бреда дрожал подбородок. Одному Богу известно, какая важная часть его жизни унеслась у него на глазах в никуда. Я потрепал его по плечу, но мои мысли уже крутились вокруг приближающегося утра. Мне предстояла нелегкая задача: сообщить старине Форноффу, что его сын отправился к дьяволу, прихватив дробовик и пару коробок с патронами.

Месяца через два, после того как Клей Форнофф заделался Плохим, я попытался поговорить с Кири о будущем. А точнее, о том, когда она собирается отказаться от поединков. На следующий день ей предстояло отправиться в Уиндброукен на очередную дуэль, и я не добился успеха: она не смягчилась, а, наоборот, разозлилась. Мы легли спать врагами; наутро она холодно чмокнула меня в щеку и помахала рукой из дверей. Я не сердился на нее, но был раздосадован. Я знал, что рано или поздно у нее наступит плохой период, тогда не поздоровится и мне. Видимо, именно из-за разочарования и чувства нависшей опасности я отправился на поиски дальнейших неприятностей.

Во второй половине дня я заглянул к Форноффу купить семян. Хозяин с женой отсутствовали, поручив лавку Келли. Обслуживая покупателей, она не могла отлучиться на склад за семенами, поэтому я попросил ее прислать мне их прямо в гидропонную оранжерею. Она навалилась на прилавок, ее кофточка распахнулась, демонстрируя содержимое; при каждом движении ее груди взволнованно колыхались, намекая, что уже вечером я мог бы упиваться их сладостью.

— Когда они тебе понадобятся? — спросила она.