«Если», 2002 № 01
Шрифт:
— У новусов нет души!
— Да что ты заладил, как попугай: «Нет души, нет души!» Какие доказательства того, что душа у нас есть, нужно тебе привести? Фотографию души в фас и профиль? Справку, заверенную нотариусом? Возьми в качестве доказательства меня — неужели я произвожу впечатление бездушного человека?
— Ты обманывал меня. Ты специально разыграл этот спектакль: изобразил настоящего человека, эмоционального и душевного, чтобы купить меня с потрохами. Ты хороший артист, Беркут. Для тебя это было несложно, тем более, ты прекрасно знал, чего я хочу. Но я раскусил тебя. Ты такой же, как все. Как только ты заявил, что я обязан заниматься АПВ, я понял: вся твоя человечность — напускная.
— Я не заявлял такого…
— Но хотел заявить!
— Пожалуй,
— Нет! — Клаус шарахнул кулаком по столу. — Вот тут вы слабы! Вы не можете заставить меня заниматься этой гадостью насильно. И потому я навсегда останусь самим собой. Останусь человеком. Хотя моя участь страшна — жизнь единственного человека в мире холодных бездушных монстров…
— Если бы ты не был новусом, я заподозрил бы, что ты психически больной, — сказал Беркут. — Но поскольку ты новус и, стало быть, не можешь страдать никакими болезнями, я прихожу к выводу, что в твоей не слишком умной голове произошел какой-то логический сбой. Ты подчинил свои мысли и всю свою жизнь некоей навязчивой идее. Идее, которая не позволяет тебе заниматься АПВ. Откуда это внутреннее табу, Клаус? Что это — отголоски какой-то религии? Ты религиозен, Клаус? Если да, то это объясняет многое.
— Это тебя не касается, — буркнул Клаус. — Тоже мне, психотерапевт нашелся! Я хотел поговорить с Патриком, именно с ним. Он смог бы мне помочь — и только он. А вместо него мне подсунули тебя. Но ты не психолог, ты техник! А я не позволю копаться в моих переживаниях при помощи отвертки и гаечного ключа!
— Ладно, будем считать, что ты меня убедил, — Беркут поднялся на ноги, потянулся. — Позволь напоследок рассказать тебе одну притчу.
— Не надо мне никаких притч!
— Надо, надо. Слушай, Клаус. — Беркут пошел по комнате, заложив руки за спину. Теперь он очень напоминал пожилого учителя, вышагивающего перед классной доской. — Жил-был один человек, истово верующий. Он старательно соблюдал все правила, предписанные религией, и, само собой, надеялся, что попадет за это в рай. Так оно и случилось. Очутился этот человек в раю и возрадовался. В самом деле, радоваться было чему — великолепная природа, красивые дома, никакой преступности и даже агрессии. Все, что ему теперь приходилось делать, это просто существовать, спокойно и благополучно. Правда, люди, которые окружали этого человека в раю, весьма удивляли его. Он предполагал, что они обязаны соблюдать множество непременных обрядов — тех, что соблюдал всю жизнь он сам. А они просто жили. Не строились пять раз в день на молитву, не пели псалмов, не ходили в церковь. Люди, живущие в раю, оказались весьма раскованными в личной жизни — они охотно предавались плотским радостям и, похоже, позволяли себе все, что угодно. Уточню — все, что не мешало жить окружающим и не ущемляло их свободы. Люди эти ежедневно трудились и создавали своими руками все то изобилие, которое присутствовало в их жизни. Никто свыше не снабжал их бесплатными благами.
Наш герой воспринял такой образ жизни с большим трудом. Он никак не мог поверить, что можно совершать запрещенные его религией поступки и не нести за это никакого наказания. Люди рая оказались очень радушными — они дружески общались с прибывшим, приглашали его в гости, угощали вкусной едой и хорошим вином. И поначалу он принимал эти приглашения весьма охотно. Он даже пытался убедить себя в том, что ему это нравится. Он пил коньяк, играл в карты, загорал нагишом у моря, занимался любовью с хорошенькими девушками, много путешествовал… И при этом его ни на секунду не оставляло чувство вины.
— Ну и что еще такого ты обо мне расскажешь? — саркастически спросил Клаус. — Что однажды я попросился на аудиенцию к богу, и мне в этом отказали?
Нет. Совсем не так. Бог не жил в этом раю, и никто из обитателей не тревожил его имя всуе. Я не буду говорить о боге — продолжу рассказ о человеке. Итак, через некоторое время стереотипы, которые были вбиты в голову нашего героя за время
земной жизни, взяли верх. И он решил, что окружающие его люди — неправильные. Что они не могут быть правильными, поскольку образ их жизни не соответствует предписанным для праведных людей канонам. Что они не счастливые, не веселые и не добрые, а только притворяются таковыми. Так он решил для себя главную проблему — в мире, где не существовало и не могло существовать врагов, он нашел для себя врага. И врагом этим стали все остальные люди. Естественно, сам этот человек немедленно сделался для самого себя образцом добродетели…— Хватит, замолчи! — возмутился Клаус. — Сколько можно издеваться!
— Не хватит! — жестко произнес Беркут. — Молчи, пока не дослушаешь до конца… Для того, чтобы логически обосновать свое отличие от прочих людей, этот человек выбрал какую-то единую черту всех обитателей рая. К примеру, для всех было обязательно принимать душ по утрам. «Мерзавцы! — возмутился наш герой. — Раз они моются, значит, они грязны. А из оного, в свою очередь, следует то, что они греховны! Я же чист и праведен, поэтому мыться больше не буду. Никогда!» Человек перестал мыться, и уже через две недели от него благоухало, как от старого козла… Вежливые люди рая поначалу терпели такое неприятное чудачество, но через некоторое время начали сторониться. «Ага! — возопил наш герой, — эти нелюди выдали себя. Они притворялись хорошими, но теперь не хотят общаться со мной!» Просьбы соседей помыться этот человек отвергал с искренним негодованием. «Я не моюсь, потому что у меня есть душа», — говорил он с фанатичным блеском в глазах.
— Корявая у тебя получилась басня, — перебил Клаус. — Дальше можешь не рассказывать — и так все ясно. Только потрудись объяснить, что общего между мытьем тела и методикой АПВ? Без этого все твои аллегории рассыпаются в прах.
— Для нас это обычно — заниматься психовизуализацией, — сказал Захаров. — Так же обычно, как мыться под душем… Мы не придаем этому действию ни религиозного, ни культового значения. Мы моемся под душем, и поэтому нас минуют кожные болезни, вши и блохи. Мы занимаемся АПВ и поэтому пребываем в гармоничном равновесии. Твое отвращение к психовизуализации кажется мне обычным неврозом. Преодолей это. Попробуй начать занятия, и ты поймешь, как много терял до сих пор…
— Это не невроз. У меня есть теория, объясняющая, почему ни в коем случае нельзя заниматься АПВ.
— Хорошо. Давай, излагай свою теорию.
— Я могу рассказать ее только Патрику.
— Экий ты упрямец! — Беркут наконец-то соизволил улыбнуться. — Ну ладно, будет тебе Патрик. Уже завтра будет.
— Правда? — удивился Клаус.
— Да. Он сказал мне, что ждет тебя завтра в полдень.
Завтра в полдень… Завтра… Клаус метался по огромному дому Беркута. Что он искал? Он и сам не знал.
Он просто спешил воспользоваться отсутствием хозяина, который исчез из дома вскоре после окончания разговора. Исчез, и все. Клаус нутром чувствовал, что Захаров будет отсутствовать долго, несколько часов (отправился посоветоваться с Патриком, как лучше перевоспитывать упрямого Клауса?), и теперь он торопился обследовать огромный дом, полный загадочных, непонятных предметов.
Клаус действовал почти бессознательно, как в бреду. Он сунул свой длинный нос в каждую щель на первом этаже, обшарил мастерскую, баню, склад и гараж, но ничто не привлекло его внимания, не заставило остановиться, осмотреться, задуматься. Второй этаж, жилые помещения. Кухня, столовая, спальни… Нет, не то, не то. Рабочий кабинет Беркута…
Клаус вдруг очнулся, вышел из полузабытья. Он обнаружил, что стоит в кабинете Алексея Захарова и в упор смотрит на картину, висящую на стене.
Пейзаж: осенний лес. Классическая школа: холст, масло. Неплохая работа, хотя ничего особенного. Кроме того, что это — единственная картина во всем огромном доме.
Как-то чужеродно она смотрится на стене. Так, словно ее повесили, чтобы прикрыть, спрятать что-то. Грязное пятно на обоях, к примеру. Кровавое пятно. Улику. След жуткого преступления, убийства.