Если 2003 № 11

Нравится нам это или нет, но общественное мнение четко сформировано: писатель — это Писатель, он пишет Книги, его фантазия безгранична. Но писатель-фантаст — это тот, кто взял на себя обязательство регулярно выдумывать небывалую чушь, пусть даже весьма художественную и поучительную для подрастающего поколения. И то, и другое — ярлык, в «большой литературе» графоманов никак не меньше. Но именно из-за ярлыка некоторые серьезные авторы сегодня спешат отмежеваться от толпы пестрообложечников, объявив себя раз и навсегда мэйнстримом, хотя пользуются теми же красками той же писательской палитры — разве что чуть более вдумчиво и умеренно. Законы нашего мира суровы. Женщина, публиковавшая в юности фото на страницах порножурнала, в цивилизованной стране никогда не сможет занять уважаемый пост или стать женой президента. Автор, повесивший на себя ярлык «фантаст» и хоть раз опубликовавшийся под пестрой обложкой фантастической серии, раз и навсегда закрывает себе доступ в «большую литературу», Нобелевка не светит фантасту. Экспансии фантастики в «большую литературу» нет и не было. Произошло выделение горячих поклонников люминесцентной краски на отдельную полку книжного магазина, и остались авторы, которые по собственным соображениям или по соображениям издателей не встали под сияющий флаг. Изменить здесь ничего нельзя, можно лишь пытаться разъяснить общественности, что жанром считаются некие грубо обобщенные признаки тысячи книг тысячи авторов — лишь для удобства ориентации в книжном магазине. Но отдельный автор не может принадлежать никакому жанру по определению: он вольный художник и во время работы не задумывается над тем, как точнее вписаться в рамки жанра и выглядеть похожим на коллег. Если в качестве сюжетного мотора автору потребовалась машина времени для пьесы «Иван Васильевич», то в «Белой гвардии» этим мотором он волен выбрать тему революции. И если когда-нибудь удастся отменить в массовом сознании крепостное право жанра, вопрос о вольноотпущенных отпадет сам собой. Как это сделать? Теми же методами — активнее использовать в фантастике вышеперечисленные приемы «большой литературы». Это, безусловно, пойдет на пользу фантастике (или как она станет называться после отмены).

Андрей СТОЛЯРОВ:

Действительно, «большая литература» (которую, на мой взгляд, точнее было бы называть «литературой “толстых” журналов», поскольку «большой» она является не по художественным достоинствам, а только по формальному позиционированию) в последние годы активно использует приемы и атрибуты фантастики — впрочем, так же, как приемы и атрибуты «криминального чтива». Причем, использует, по большей части, не слишком удачно. Произведения, например, Юрия Буйды, при всем их крепком профессионализме, являются, как мне кажется, только эхом произведений Андрея Лазарчука, а все романы Павла Крусанова, как из «Шинели» Гоголя, вышли, по-моему, из книги Лазарчука и Успенского «Посмотри в глаза чудовищ». Правда, «Времена негодяев» Э. Геворкяна в них тоже весьма ощутимы. Эхо же всегда сильно размыто: более объемно и менее содержательно, чем исходный голос.

Кстати, в советское время это явление тоже было известно. Если обратиться к «Буранному полустанку» Чингиза Айтматова (лет пятнадцать назад этот роман был достаточно популярен), то нетрудно заметить, что самое неудачное место в нем — как раз фантастика. Тем более, что по сюжету она вовсе не требуется: фантастическая ситуация (контакт с пришельцами), которая и порождает коллизию, легко заменяется ситуацией реалистической (авария на орбите), и «нашлепка» фантастики безболезненно отваливается от текста.

Правда, нынешняя ситуация сильно отличается от предшествующей. Сейчас мы живем в период «размонтированной реальности». Каждая историческая эпоха имеет свою «смысловую матрицу» — базисный «текст», который обладает легитимностью абсолюта. Вводится он аксиоматически и потому не требует доказательств. Все же остальные социальные практики, в том числе и литературные, обретают законность только в соотношении с ним. В христианскую эпоху такой «матрицей», таким «текстом» являлась Библия. В эпоху Просвещения — та же Библия, но уже переведенная в светский формат: стремление к Царству Божию интерпретировалось как прогресс, спасение души — как успех в профессиональной деятельности… Эпоха постмодернизма эту центральную матрицу размонтировала. С одной стороны, это хорошо, поскольку одновременно был размонтирован репрессивный мировоззренческий догматизм: теперь равноправны все «тексты», все культуры, все философии, все религии, все народы. Но, с другой стороны, очевиден негатив: узаконена социальная патология, поскольку в отсутствие «матрицы» (эталона сравнения) она тоже обретает права легитимности. Отсюда «чернушность» прозы В. Сорокина, Вик. Ерофеева и их последователей, сделавших предметом эстетизации исключительно социоопатии.

Говоря иными словами, сейчас нет общего смысла, к которому можно было бы апеллировать через литературу, связывая тем самым мир в единые координаты; есть только частные смыслы, пригодные для использования лишь в своей узкой тусовке. В результате новые авторы появляются и исчезают: они плывут, как пузыри по воде, тут же лопаясь и не оставляя по себе никакой памяти.

Ситуация напоминает Европу периода Реформации — когда Католический мир, ранее структурировавший реальность, внезапно распался и возник цивилизационный хаос, начавший перемешивать нации и культуры. Тогда десятки тысяч людей эмигрировали в Северную Америку. Они отказывались от старой реальности, которая больше их не устраивала, ради реальности новой, о которой достоверных сведений практически не было. Они уходили в фантастическую неизвестность.

Нечто подобное происходит сейчас и в литературе. Часть авторов «толстых» журналов отплывает от старой реальности на поиски реальности новой. Они пытаются преодолеть постмодернистскую пустоту, «тотальную равнозначность», ризому, простирающуюся в культуре до самого горизонта. И как европейским кораблям средством ориентации в океане служил компас, кстати говоря, изобретенный китайцами, так средством ориентации авторам, покидающим выдохшийся реализм, служит фантастика. Если нет более тверди земли, значит, приходится ориентироваться по чему-то нематериальному.

Правда, следует подчеркнуть важное обстоятельство. Одного компаса, как, впрочем, и кораблей, провианта, оружия, для открытия «Новой Индии» еще недостаточно. Здесь требуется Мореплаватель. Требуется капитан, который без тени сомнения поведет корабль за горизонт. Требуется Колумб, требуется Магеллан, требуется Васко да Гама.

Пока таких мореплавателей в современной литературе не видно. Но это не значит, что они не появятся уже в ближайшее время.

Рецензии

Стивен КИНГ

ВСЕ ПРЕДЕЛЬНО

_{Москва: ACT,}

_{2003. — 668 с.}

_{Пер. с англ.}

_{10 000 экз.}

Как и в сборнике «Ночные кошмары и фантазии», в рецензируемой книге под одной обложкой оказались рассказы, принадлежащие двум противоположным ипостасям писателя. С одной стороны — произведения, созданные в манере, отождествляющейся только с творчеством С. Кинга («Смиренные сестры Элурии», «1408», «Человек в черном костюме», «Катаясь на «Пуле»). С другой — тексты, которые мог написать разве что «покойный Ричард Бахман» — «alter ego» Кинга, «автор» вполне реалистических «Дорожных работ». К подобным можно отнести такие рассказы сборника, как «Все, что ты любил когда-то, ветром унесет», «Чувство, которое словами можно выразить только по-французски», «Теория домашних животных: постулат Л. Т.».

Как уверяет сам Кинг, в драматургии сборника нет никакой системы: он-де просто вынул из колоды четырнадцать карт, пронумеровал произведения (одну повесть и тринадцать рассказов), стасовал карты, разложил и в этом порядке составил книгу. Самому автору получившаяся подборка понравилась — мне, как читателю, не очень. Потому что, как ни листай сборник — и в обычном порядке, и «по-арабски» (то есть с последнего рассказа), — все равно начинаешь не с самого впечатляющего произведения (и вообще, возникает ощущение, что открывающий книгу рассказ «Секционный зал номер четыре» — самая слабая вещь сборника). Зато в сердцевину автор упрятал несколько безусловных шедевров — «1408», «Катаясь на «Пуле», «Человек в черном костюме» и, разумеется, своеобразный пролог к сериалу «Темная башня» — повесть «Смиренные сестры Элурии».

И все же, подарив напоследок несколько прекрасных произведений и заявив, что новый роман из цикла о Роланде Дискейне «Волки Каллы» уже завершен, Стивен Кинг продолжает утверждать, что намерен уйти на литературный покой, «покинуть» своих преданных читателей. Тех, к кому он всегда так тепло обращался в предисловиях к своим книгам. Обидно, однако.

Глеб Елисеев

Виктор ПЕЛЕВИН

ДИАЛЕКТИКА ПЕРЕХОДНОГО ПЕРИОДА ИЗ НИОТКУДА В НИКУДА

_{Москва: ЭКСМО,}

_{2003. — 384 с.}

_{150 100 экз.}

В прежних романах и повестях Виктора Пелевина был отчетливо выраженный элемент фантастического, представляющий собой буквализированную традицию восточной эзотерики. Подобного рода литературы достаточно и в чисто фантастических сериях. Кроме того, мир фантастики воспринимал Пелевина как постепенно удаляющегося «своего». Но в последней книге произошел окончательный разрыв.