«Если», 2009 № 04

Я мог бы ему напомнить, что сам же он повыгонял отсюда всех ради собственного спокойствия, но не стал.

— Изволь! Ради такого приятного противника готов рискнуть и кисетом с табаком, — отвечал я. — Да только сделай милость, удвой ставку! Кисет пойдет против двух сажен речной воды!

— Ну, и две сажени — для меня мелочь. Давай, мечи!

Игра у нас вскоре пошла отчаянная. Я проигрывал и отыгрывал трубку с кисетом, прибавляя к ним гребешок, щеточку для усов, самый кивер, ташку с вензелем государя императора, плетеный из цветных шнуров кушак с серебряными перехватами, карабин, лядунку с патронами, дошло и до того, что я поставил на кон гусарскую свою саблю образца тысяча семьсот девяносто восьмого года. Черт, разгорячившись, все удваивал и удваивал свою ставку. Ему казалось, что этим можно заниматься до бесконечности. Тут-то я и понял, что его не учили арифметике.

Всякий страстный игрок приучается вести расчеты с такой же скоростью и дотошностью, с какой это делает немец-купец в конторской книге своей. У иных к этому талант, иные приобретают это длительным и малоприятным опытом. Много значат и курьезные случаи, которые застревают в памяти, как ржавый клинок в ножнах. Я следил как-то за игрой, которая начиналась невинно — начальный куш составил всего-навсего рубль. По необъяснимому капризу фортуны понтер угадывал соника либо иную четную карту одиннадцать раз подряд! Куш, разумеется, удваивался, и один-единственный рубль стремительно обратился в две с лишним тысячи рублей! Тут бы понтеру нашему и остановиться, но нет! Сдается, он утомил фортуну, и капризная девка повернулась к нему задом. Молодец продулся в прах, но досаднее всего ему было, когда он, не веря глазам своим, с карандашом в руке считал, как рублишко обратился в две тысячи. Вперед наука — умей остановиться вовремя!

Играя, увлекся я настолько, что уже и страшная рожа противника моего сделалась привычной. Я вновь ощутил себя на гусарском биваке, и за спиной были добрые товарищи мои, александрийцы, и только обычного шума военного лагеря недоставало. Однако, играя с товарищами моими, я бы не стал ловчить с подточенным мелком, которым записывал ставки каждой метки прямо на своем ментике. По правилам записи должен вести понтер, но об этом я господину черту докладывать не стал. Сам же я пользовался мелком не хуже опытного шулера. Не подумайте плохого — я выточил на торце его канавку, чтобы линия получалась двойной, не с дурными намерениями, а желая проучить некоего бездельника из нашей роты, охранявшей порт. Мелом мы помечали мешки и ящики… впрочем, о затеянной мною проказе я расскажу в другой раз. При выигрыше своем я ставил мелом палочку, и противник мой видел в неверном голубом свете, что я совершил один лишь взмах рукой, а что порой образовывались две палочки — того он не примечал. Думаю, почтенная компания простит мне это маленькое озорство.

Самое скверное было, что я не знал длины старицы. Поэтому я не мог закончить игру вовремя, а длил ее и длил, рискуя проиграться в прах, чтобы уж получить речной воды с немалым запасом. Но настал миг — и я, мысленно перекрестясь, сказал:

— Ну что же, любезный черт, каждый из нас играл на то, чем владеет и может предъявить немедленно. Ты проиграл все свое имущество. Коли есть иное — ставь на кон, но учти — мне потребна только вода! Ни на что иное я играть не стану!

— Да куда тебе столько воды-то? — спросил потрясенный черт.

— Нужна!

— Да в воде-то мои родичи живут! Коли она тебе в таком количестве надобна — сам их оттуда выгоняй, а я погляжу!

И злейшему врагу не пожелаю видеть перед глазами покрытую слизью морду с выпученными глазищами, торчащими вперед козьими рогами и прочими бесовскими прелестями. А черт ведь еще и сунулся ко мне поближе, имея намерение рыком своим и ледяным дыханием перепугать до полусмерти.

— Ну что же, — молвил я, положив руку на сабельную рукоять, — коли гусар обыграл черта, то сладит и с чертовой бабушкой. Веди сюда свою родню! А я уж с ней по-свойски переведаюсь!

Тут я молодецки глянул на протоку и в свете нескольких далеких фонарей увидел торчащие из воды выпуклые глазищи на манер лягушечьих. Чертова родня подобралась во время игры совсем близко и молча наблюдала за нами. Меня прошиб холодный пот, и я скорее повернулся к приятелю своему, лишь бы не видать более этих ледяных мерцающих глаз.

Черт же призадумался.

— Так сколько я тебе проиграл? — спросил он уже менее злобно.

— Я вел точный счет. Восемь тысяч сто девяносто две сажени, любезный черт!

Я выговорил это невероятное число — и сам испугался. Но виду не подал.

— Так это же вся старица… — ахнул он. — Да еще хороший кусок Курляндской Аи!

— Курляндская Ая тоже тебе принадлежит?

Он смутился. А я тихо порадовался тому, что нечисть не в ладах с арифметикой. Иначе мой задорный игрок сразу бы сообразил, что уже играет на воду, ему не принадлежащую, и пошел на попятный лад.

Молчание черта я истолковал верно — по каким-то подводным бесовским законам вода в Курляндской Ае ему не принадлежала.

Теперь следовало скорее с ним мириться, пока он и впрямь не позвал сюда всю свою братию.

— Послушай меня, приятель, — сказал я ему. — Я в игре горяч не менее тебя и сам теперь толком не знаю, на что мне эта старица. Нужна она, правду сказать, всего лишь на время. Я ею попользуюсь, а потом забирай ее обратно, сделай милость! И с родней своей вместе!

Черт глядел на меня очень подозрительно.

— Я перекрестился бы в подтверждение своих слов, любезный черт, кабы хотел тебя тем обидеть, — продолжал я. — Но не хочу. Ну, подумай хорошенько, на что гусару пустынная река? Ведь мы играли только на воду, без берегов и, сдается, даже без островов. Что же я лебедь, что ли? Или селезень? Гусары, слава Богу, не водоплавающие! Им того по уставу не положено!

Последнее я добавил, признаюсь, с перепугу — при слове «водоплавающие» глаза моего неудачливого игрока полезли из орбит своих и усы нехорошо зашевелились.

— Так чего же ты хочешь, треклятая твоя душа?

— Провести по старице лодки! И более ты нас не увидишь и не услышишь, любезный черт!

— Верно ли?

Ранее в таких случаях я бы скорбно воскликнул: о род человеческий! Но нечистая сила тоже, оказывается, страсть как не любит платить карточные долги свои. И если есть хоть малейшая возможность ускользнуть от долга из-за благородства иных игроков, то уж поверьте — она будет использована и на земле, и под водой!

— Верно, любезный черт, клянусь своей гусарской саблей! — подтвердил я. А поскольку сабля шла у нас против доброй тысячи сажен речной воды, то он мне и поверил.

— Будь по-твоему, — сказал черт. — Сейчас я доставлю тебя на головную лодку — и веди ее куда знаешь!

— Нет, друг мой, не одну лишь головную лодку, а и все, что за ней, — возразил я, поднял свой ментик и хорошенько встряхнул, выбивая меловую пыль. — Они должны пройти старицей и выйти в Курляндскую Аю, иначе я остаюсь здесь и принимаюсь хозяйничать в новом своем владении так, как сочту нужным.

Черт недовольно засопел. Похоже, он затеял строить козни против меня, да не справился.

Далее события развивались так: стоя на его ладони, я прибыл на «Бешеное корыто». Первым делом угодил я в объятия Калинина, который ждал меня у края борта и помог забраться на лодку.

— Слыханное ли дело, с нечистью в карты играть! — восклицал купец. — Внукам и правнукам своим закажу не соваться в эту протоку!

И одновременно хлопал меня по спине, сбивая с черного сукна последние белые палочки, означавшие мой выигрыш.