«Если», 2010 № 04

— Не нужны театру все эти наряды, — сказала она сухо, забыв поздороваться. — Спасибо, Ричард, можешь снести все это богатство в ювелирную лавку. Или в музей. В театре все должно быть театрально.

— Ты думаешь, это натуральные камни и чистое золото? — засмеялся Ричард Бёрбедж. — Что ты! Подделка. Просто, понимаешь, у нас в Падуе в шестнадцатом веке все было лучше, чем сейчас. Даже искусственные драгоценности. Представь себе! Сами платья тяжеловаты. Парча и бархат — натуральные. Но у нас синтетику, извини, еще не придумали!

Анна Романофф остановила на Ричарде тяжелый взгляд. Она не знала, как разговаривать с этим человеком. Зато знал Ричард.

— Анна, у меня к тебе одна большая просьба. Не смогла бы ты дать мне отпуск на полгода?

— На полгода? — вскричала Анна Романофф быстро, как она это умела, чтобы не отягощать сцену лишними паузами.

— Да. Меньше не выходит. Я хочу съездить к Шекспиру. Пока хорошо себя чувствую.

Анна Романофф села в давешнее кресло, о которое ударилась на позапрошлой неделе.

— Я хочу, — тихо произнес Ричард.

И, поскольку Анна смотрела на него бесстрастно, он продолжал так же деловито, но еще более внятно:

— Мне быстро удалось расширить мое производство. В Венеции у меня уже две мастерские. Я заказал корабль. Небольшую посудину в две палубы. В Англию сейчас безопаснее всего добираться морским путем, по суше мне не доехать. У нас испанцы. С севера лавиной прут австрияки. Они уже в Милане. Позавчера под Бергамо они друг с другом столкнулись. Ты не слышала? О, было что-то страшное… Но австрияки отошли, и испанцы ликуют повсюду. Тем не менее воздух дрожит от напряжения. Через испанцев мне не пробраться, хотя Родриго обещает мне дать с собой секретное оружие, которое у них уже разработано, но о котором пока никто не знает. Оно у них в единичных экземплярах. Родриго — это испанец, отличный парень, тоже портной, из Толедо. Он оставил свое дело и записался в армию, чтобы скопить на новую мастерскую. Понимаешь, приходится водить дело и с испанцами, чтобы жить спокойно. Оружие называется мушкет.

Ричарда вдруг прорвало. Потеряв серьезность, он рассмеялся. Анна Романофф наконец улыбнулась. Она никогда не разговаривала с Ричем по душам, как человек с человеком. Все о ролях, задачах, мизансценах… Рич был всегда каким-то чужим. Оказывается, он нормальный парень!

— С их мушкетом, как ты понимаешь, я далеко не уйду, — сказал серьезно Рич и тотчас опять расхохотался. — Берешь в руки тяжеленную винтовку, а чтобы она стреляла, туда надо засыпать на полок пороху. Только выстрелил — прочисти дуло специальной такой сошкой, потом засыпай новый порох, он просыпается на штаны, на пол… А если в дуле остался порох от прежнего выстрела, то в другой раз можно стрельнуть в другую сторону, в себя, в грудь. Без руки останешься. Морока. И пока перезаряжаешь, до тебя добегут, на тебя нападут и три раза укокошат без всякого пороха. А дон Родриго носится со своей тайной по всей Венеции и пугает всех до смерти новым видом вооружения, которым оснащается испанская армия!..

Рич опять засмеялся, но коротко: ему — это было заметно по глазам — не нравилась реакция Анны. Она ему не верила. Вот это-то и было не по нему. В сущности, ему на нее было наплевать. Он свой путь выбрал.

— Ну, — произнесла Анна Романофф, — приезжаешь ты к Шекспиру. Что дальше?

— Дальше? Да я с ним хотя бы познакомлюсь. Я узнаю, что это за тип такой. Я, может, и в Венецию-то больше не вернусь! Приехал купцом — остался актером «Глобуса»! Я же актер, Анна! Я хочу работать с Шекспиром! У меня же свободный английский! В Венеции и Падуе я итальянец, потому что я в образе, а чтобы быть самим собой, никем больше быть не нужно. Я должен понять, что это за человек! Да и был ли он на самом деле, понимаешь? Все же говорят, что его не было. А я узнаю.

Анну Романофф начала вдохновлять великая цель.

— Ты его спроси главное: почему в своем завещании он оставил жене кровать — и ни словом не обмолвился ни о пьесах, ни о поэмах, ни о сонетах, — сказала Анна после долгой-долгой паузы. — Вот ради чего следует отправляться в опасное путешествие по морю. Сверхзадача — понять, почему он не считал себя автором? У него что, не было авторского чувства?

Рич слушал ее точь-в-точь как на сцене, когда она из темноты зала внушала ему задачи и сверхзадачи.

— Хорошо, — вымолвил наконец он.

— Спасибо за костюмы. Они нам пригодятся, — произнесла Анна Романофф уже в дверях. — И вот что… Почему бы тебе не взять с собой пистолет? Я могу дать тебе свой.

— Я все равно никогда не решусь выстрелить в человека.

— А я, знаешь, учусь. Ты заметил, театр окружен полицией?

— Нет, я там не был.

— Где? — не поняла Анна Романофф.

— На улице, — просто сказал Рич.

— Ах, да… — смятение охватило Анну Романофф, и она поспешила выйти в коридор. — Театр прямо-таки в осаде. Я получила разрешение на ношение оружия. Я его не просила, мне предложил какой-то офицер из полиции.

Удивительно, но мысль, что Рич Бёрбедж — это, в сущности, ничтожество, серый актеришка, хотя, как оказалось, и хороший парень — перемещается в пространстве не как все, эта мысль вспыхивала в сознании, словно зарница, которой никогда не ждешь. И тогда на великую реалистку Анну Романофф обрушивался отчаянный страх. Она успевала подумать, что вот так сходят с ума. Она принималась двигаться, делать что-то простое — пить воду, смахивать пыль, закуривать… Сейчас она достала носовой платок и протирала раму у портрета Станиславского. На раме не было ни пылинки, но главный режиссер возмутилась:

— Безобразие! А я все время удивляюсь, почему на мужской половине нечем дышать!

В антракте полицейский сообщил, что ее добивается мистер Риддс. Мистера Риддса впустили.

Он нашел главного режиссера в кабинете, где когда-то сидела его жена, миссис Риддс, в огромной шляпе с пером. На предложение присесть мистер Риддс, мужчина тощий и малокровный, с роскошным рубиновым перстнем на безымянном пальце, не откликнулся. Стараясь быть немногословным, мистер Риддс протянул Анне Романофф письмо.

— Передайте это письмо Ричу, мэм. Там подписи членов всей нашей семьи. Только скажу, что мы написали.

— Не нужно мне знать, что в чужих письмах.

— Да какое же оно вам чужое? — зло парировал мистер Риддс, на глазах как-то оседая и становясь похожим на свою коренастую жену, он даже заговорил так же быстро, как она. — Вы же отказали моей жене в ее малюсенькой просьбе — вы теперь нам не чужая, извините, прошу прощения. Мы ему написали, что из-за него уезжаем из Линкольна. Пусть не приходит в дом, там будут жить другие. Мы люди простые. И мы приняли самое простое решение, которое надо было принять давным давно, а не цацкаться с ним.

— Нет, вы не простые! — быстро выкрикнула Анна Романофф. — Вы сложные! Если вы уверены, что Рич попал в беду, как же вы можете бросить его? Уедете вы, через два месяца уедет на гастроли театр — к кому же Рич придет, если что?

— А он о нас подумал, мэм? Он полагает, что этими перстеньками заслужит любовь близких ему людей? А я перстень принял потому, что жена заставила! Я колец не ношу!

— При чем тут кольца, украшения, перстни? — спросила Анна Романофф, глядя на зятя Рича с ненавистью. — Вы сказали, что уезжаете из города. Если с Ричем что-то случится, ему же некуда будет пойти! Вы от него сбегаете, бросаете его! Ричард — чудесный человек, он не способен на обман, он такой бесхитростный, открытый, он — душа нашего театра! А как любит его публика, боже мой! Я горжусь, что в нашем театре есть такой незаурядный человек! Мы все гордимся, в позапрошлом году актерская гильдия чуть не избрала его председателем комиссии по этике и нравственности! А вы его стыдитесь!