«Если», 2011 № 07

А то, что в мусоре недостаточно хаотично было, пошло на скорлупу, на славу скорлупа получилась, с гексагональной сингонией внутри, чистый кристаллический водород, а снаружи — как полагается, овицеллярная.

Потому что яйцо — оно и внутри и снаружи сплошное совершенство, бомба наоборот, с той разницей, что из яйца появляется жизнь, а из бомбы — смерть.

В общем, выполнил Савкин заказ аккурат к назначенному сроку.

Славное получилось Яйцо, несокрушимое снаружи и полное непредсказуемого будущего внутри, если, конечно, кто-то возьмется его насиживать. Однако Савкин надеялся, что до этого дело не дойдет, ему и в существующей реальности было интересно. И, кроме того, не самому же в наседки подаваться, а других кандидатур поблизости не замечалось.

В общем, погрузил изобретатель свое детище на небольшую дахардягу, которую какой-то мужик забыл забрать из ремонта, и повез на центральную городскую площадь. Работу сдавать отравился, ну и заодно расчет получить, аванс-то почти весь на комплектацию ушел, а жить на что-то надо.

5.

Тем временем участковый Ладушкин вместе с натурализовавшимся во властных структурах России потомком гражданина Балаганова отыскали-таки Дикого Кура.

Знаете ли вы, как проще всего найти Дикого Кура? Вряд ли! Можно, конечно, бегать по лесу, словно благуша какая ненормальная, да орать во все горло: «Кур, явись! Кур, явись!». Только вот проку от этого никакого не будет, разве что браконьеров распугаешь да туристов каких-нибудь на грешные мысли наведешь, а Кура так и не увидишь. Самый верный способ — это пуститься во все тяжкие, а потом заплутать в трех соснах, которые стоят, разумеется, на узенькой дороженьке, да не понарошку заблудиться, а самым натуральным образом, чтобы ноги не знали, куда идти, а голова — куда править. Вот тогда есть вероятность, что Дикий Кур сам появится. Тянет его к простодырам, по нынешней терминологии — лохам. Оттого, наверное, он и растюпинцам покровительствует.

Способ этот был хорошо известен участковому Ладушкину. Как истинный слуга закона и порядка он частенько блуждал в трех соснах, до тех пор, разумеется, пока начальство не указывало, какую из них валить. А уж тогда — держись злодеянин! Щепки, правда, во все стороны так и летели, ну, да у нас в России по-другому и не бывает.

В общем, растолковал Ладушкин увязавшемуся за ним Саньке Шатрову, что к чему, навестил пивную мафию, которая, проникшись патриотизмом, спонсировала его ящиком «Растюпы-молодца», прихватил четверть живодки у профессора Гешефт-Карасикова да и пустился во все тяжкие. А столичного гостя с собой уволок, впрочем, гость, почуяв истинный местный колорит, не особенно и сопротивлялся.

Пуститься во все тяжкие оказалось совсем несложно, благо, нелегкая сама несла, скоро и подходящие три сосны отыскались, и узенькая дороженька; собственно, других в окрестностях славного города Растюпинска практически и не было, разве что муниципальное шоссе, да и то дорогой назвать было трудно, так, скорее направление, чем настоящая дорога. А вот заблудиться поначалу никак не получалось, маловато все-таки трех сосен оказалось, кроме того, у столичного уполномоченного обнаружилось врожденное чувство направления, ему бы штурманом в стратегической авиации работать, а он национальную идею ищет! Но и тут выход нашелся. Отведали сыскари-побратимы живодки, усугубили свое состояние парой-другой «Растюпы» — и вот уже сосен не три, а шесть. Повторили — а их двенадцать. Ну, и так далее, так что вскоре перед взорами компаньонов качался целый лес из трех сосен, а в лесу, известное дело, заблудиться — раз плюнуть. Плюнули они раз, да и затянули песню:

Стою я у колодца, Щетинюсь от тоски, Приди же уколоться Об эти волоски!

В общем, сильно лирическая песня была, только вот припев как-то позабылся.

Без припева дело застопорилось, поэтому приятели плюнули два и новую завели:

Стрекочет трактор вдали, Солнце пятки печет, Мы с Ванюшкой лежим, Он здоровый как черт. Ваня, Ваня, не терзай мою грудь, Дай ты мне Ванюшка хоть чуть-чуть отдохнуть!

Уж тут-то припев никуда не делся, и как грянули его участковый с уполномоченным, так три сосны аж пригнулись, как вражины под пулями, а с ними и весь лес присел.

Пойдем вместе Под сто-ог На часок! [1]

Поют, а сами меж трех сосен блуждают, да не нарочно, а как-то само по себе получается, головы дурные, вот ногам и нет покоя. Только Дикого Кура все не видать. Притомились, охрипли, сполоснули горло живодкой и, как водится, пригорюнились. Тут уполномоченный вспомнил свое босоногое детство, проведенное, по его словам, где-то в далеком Буэнос-Айресе, подпер голову рукой, чтобы не падала, плюнул в третий раз, да и затянул так тоненько, по-бабьи, жалостливо в общем:

1

Муз. Дж. Леннона, слова народные, неприличные, хотя и не совсем.

Вот кто-то с горочки спустился, Никак бамбино мой идет, На нем развесистое пончо, Оно с ума меня сведет…

Вот тут-то Кур и объявился собственной персоной. Как полагается, в застиранной добела защитной гимнастерке с латунными пуговками и разрезами на спине для крыльев, широченных полосатых штанах по колено, на голове — оранжевый гребень, как у панка, а на ногах — шпоры. Свои, между прочим, природные.

— Чего это, — говорит, — вы без меня празднуете, — да еще и слова перевираете на нездешний лад? Вот я вас!

Приятели, однако, не растерялись, а протянули руки с полупустой четвертью, в которой плескалась живодка, и спросили:

— Третьим будешь?

Надо сказать, это вот «третьим будешь» и есть самое сильное дружильное заклинание. Мало кто в Растюпинске может противиться его действию, разве что какие-нибудь феминистки и лесбияны, да и те не всегда. И хочется ответить: «Нет, давайте без меня», а язык не поворачивается, честное слово, натуральное колдовство, не иначе. На себе испытывал.

Дикий Кур смущенно поскреб землю лапой, кукарекнул разок-другой для вида и сдался.

— Буду, — сказал.

Тем более что ему, как существу ненаучному, абстинентный синдром был совершенно неведом. Из разных миров они — Дикий Кур и этот самый синдром, поэтому и не пересекались никогда.

Вот бы и нам так!

И началось у них веселье.

6.

Старенькая дахардяга, нерешительно огибая выбоины на асфальте там, где их можно обогнуть, с печальным вздохом левитируя над разверстыми канализационными люками, медленно продвигалась в сторону центральной площади города Растюпинска. Изобретатель нервно вышагивал рядом, время от времени покрикивая:

— Куда прешь, зараза! Не видишь — яма, сворачивай, дурында недопаянная… В скупку металлов захотела?

И все такое.

Зря он так, конечно, с механизмом-то. В конце концов, и ходовой процессор у дахардяги был неполноценный, двухсполовиноймерный с плоско-параллельной архитектурой, и зенки слабенькие, из веб-камер изготовленные, хотя и с экстраполятором третьего порядка, но все равно подслеповатые. И нюхалка так себе, без каталитического ионизатора с принудительной разборкой ионов, мембранная, на обратном осмосе — ультразвуковое оживление мембраны Савкину ставить было лень, вот он и не поставил. Чего теперь бедную железяку винить! Савкин, однако, сильно нервничал, поэтому и срывался на бессловесное устройство. Опять же речевой синтезатор у дахардяги отсутствовал, так что достойно ответить она не могла. Но обижалась — это факт. Осязательные рецепторы просто ходуном ходили.

Наконец доехали.

Дахардяга, обиженно скрипнув плохо смазанными шарнирами манипулятора, напрягла электретные мускулы и осторожно поставила Яйцо в здоровенную рюмку на ножке. Надо сказать, первоначально это была вовсе не подставка для Первояйца, а переходящий кубок за победу во всероссийских соревнованиях по бегу во сне, который растюпинцы некогда выиграли в честной спортивной борьбе. Поскольку бег во сне так и не вошел в число олимпийских видов спорта и соревнования по нему больше не проводились, кубок навсегда остался в Растюпинске, удивляя всех своими размерами и совершенной бесполезностью. Но дождался-таки своего звездного часа и стал подставкой для Яйца. В общем, нашел свое место в жизни.