«Если», 2017 № 02 (249)
Шрифт:
Майор Бизик для начала зашел к пилотам. Потом, когда полевики уже расселись, провел короткий инструктаж. В сущности, вылет был рутинный — если забыть о расстоянии до места посадки. К нему так и отнеслись: сперва пообедали, потом наладились поспать. Дело начнется позже, а пока — тупо ждать.
В Якутске сели ближе к полуночи по местному времени.
Местное аэродромное начальство пребывало в испуганном ступоре: их действительно взбодрили из администрации президента. Роскосмос тут знали только по названию, поэтому что делать — понятия не имели. Но в глаза смотрели преданно-преданно, майор Бизик аж застеснялся. Зато когда выяснилось, что нужен небольшой шустрый бот на четверых, якуты на радостях выкатили
Перегрузиться на конвертоплан было делом пятнадцати минут. Основной борт откатили в отстойник, и спецы прямо по темному принялись разворачивать командный пункт.
Осознав, что гости из столицы намерены стартовать прямо сейчас, якуты вторично впали в ступор: «А ужин?» У них, оказывается, все уже накрыто в вип-зале аэропорта.
Бизик сначала офигел, потом разозлился, но Тарабцев ему шепнул, что, во-первых, пожрать все равно нужно, поскольку лететь часа три, а обедали хрен знает когда, а во-вторых, с гостеприимством на востоке не шутят. Бизик чертыхнулся, посмотрел на часы, опять чертыхнулся, взял за рукав начальника-якута, отвел в сторону и страшным голосом просипел:
— Не более часа!!!
Якут торопливо закивал.
Надо признать, ребята, даже пилоты основного борта, повели себя профессионально: лопали за обе щеки, а от спиртного отказывались наотрез, как хозяева не изгалялись. «Потом!» — это слово было произнесено многажды, поскольку говорить о возвращении ad factum на аэродромах не решается никто. Через пятьдесят две минуты четверка полевиков дружно встала из-за стола, причем якуты: понимающе поцокали языками и даже не попытались возразить. Напротив: выслали целую делегацию контролировать взлет. Бизик, понятное дело, отправился с ними, а вот остальная обслуга справедливо решила еще посидеть.
Никто не воспротивился.
Рассвет четверка Тарабцева встретила в небе над Юкагирским плоскогорьем. Позади остались и Верхоянский хребет, и хребет Черского, и гора Победа, но ими полюбоваться не вышло из-за темноты. Саня Данченко уверенно вел «Каплю» по ГЛОНАССу, в последние полчаса стараясь не слишком удаляться от лучшего ориентира — Колымы. Когда развиднелось, она стала заметна и через прозрачный колпак кабины: темная, почти черная лента на фоне зелени слева по борту.
И вот тут-то всплыли первые непонятки.
* * *
— Чё-то я не понял, — задумчиво протянул Фролов со штурманского места. Глядел он то на экран навигатора, то наружу, сквозь колпак, то на качественно вытравленную пластиковую топографическую карту северо-востока Якутии.
— Что не так? — насторожился Тарабцев, до того расслабленно возлежащий в командирском кресле.
— Да сам погляди, — Фролов крутнулся к командиру и протянул ему карту.
Если верить приборам и собственным глазам, конвертоплан сейчас летел вдоль основного течения Колымы на северо-восток. Согласно карте это был край тысячи озер — оба берега представляли собой сплошные заболоченные участки тундры, только левый берег — на сколько хватало взгляда прочь от реки, а правый — лишь у самого русла, от силы на пару десятков километров. Дальше же поднималось невысокое плосковерхое нагорье, прорезанное каньоном реки Омолон, которая впадала в ту же Колыму. Еще северо-восточнее в Колыму впадали Большой Анюй и Малый Анюй, тоже справа. Место их слияния и окрестности общего устья, если верить карте, опять-таки представляли собой сплошную заболоченную низину, где пятачки зелени
равномерно чередовались с синими пятнами озер и полосками проток.Навигатор показывал примерно такую же картину.
В реальности левый берег Колымы выглядел, как и положено: мешанина озер и зелени. А вот правый — фигушки. Все, что правее Колымы, вплоть до нагорий, представляло собой буро-зеленую равнину, очень редко где перемежаемую небольшими озерцами, которых было исчезающе мало. Впереди и слева уже угадывалось устье Омолона; судя по всему, бурая равнина раскинулась и там.
И почти никаких озер.
— Да чего вы кипишуете, — флегматично заметил Саня Данченко. — Ну, пересохли болота, что с того? Колыма — вот она. Не заблудимся.
Если верить пеленгам, зонд сел как раз на правом берегу, где-то сравнительно недалеко на северо-восток от Анюев.
«Капля» стремительно неслась сквозь прозрачный воздух нарождающегося сибирского дня.
— Давай-ка снижайся, наверное, — велел Тарабцев пилоту. — Слава, как там пеленг?
— Без перемен, норд-ост! — бодро отозвался Сурнин. — Дистанция — около ста пятидесяти плюс-минус пятнадцать!
— Хорошо…
Река Омолон сверху напоминала не сплошную ленту, а скорее синевато-серое кружево, брошенное на буро-зеленую плоскость. И опять-таки — около ее устья на карте значились бесчисленные озера, а в реальности за переделами проток Омолона виднелась почти исключительно суша.
И какие-то непонятные пятнышки на ней. Явно не вода.
— Выходим на позицию, командир, — сообщил Данченко.
Высота таяла с каждой минутой; за Омолоном некоторое время снова летели над невысоким хребтом, поросшим жиденькими лесочками. После хребта до самых Анюев и дальше должна была располагаться обширная низменность, где озер и суши по картам было примерно поровну.
Низменность была. Озер не было, кроме четырех; причем располагались они на тех местах, где согласно карте должны были находиться самые крупные.
— Как все иссохло-то! — Фролов покачал головой и поцокал языком.
«Капля» снизилась настолько, что непонятные пятнышки на буром фоне распались на отдельные подвижные рисочки. Фролов некоторое время созерцал их, а потом его осенило:
— Слушайте, да там зверушки внизу! Целые стада!
— Олени? — предположил с галерки Сурнин. — Северные?
Ему, сидящему позади, видно было хуже всех, а иллюминаторов в «Капле» не было вовсе: конвертоплан был десантно-грузовой.
— Может, и олени… — неуверенно протянул Фролов.
Минут через десять, когда «Капля» снизилась метров до полусотни, бывалому Тарабцеву на миг померещилось, что они летят не над сибирской тундрой, пустой и унылой, а над африканской саванной: животных в поле зрения было несколько тысяч. И оленей каких-то, судя по рогам, и бизонов, и всякой мелочи вроде коз или антилоп, и, черт-возьми, даже слонов, потому что бивни и хоботы даже при взгляде сверху ни с чем не спутаешь. Слоны, правда, были не серые, как положено, а скорее черные, с заметной рыжинкой.
На пролетающий конвертоплан зверушки реагировали, но без особенной паники, с ленцой.
— Ну, нифига себе тут зоопарк! — впечатлился Фролов. — Вот кто всю воду выпил!
Тарабцев неопределенно хмыкнул и осведомился:
— Слава, дистанция?
— Около тридцати. Плюс-минус…
Прошли над извилистой лентой Большого Анюя, а через несколько минут и на Малым.
— Все, захожу на посадку, — выдохнул Данченко. — Кто не спрятался, я не виноват!
Он выбрал подходящее ровное место, сбросил скорость и выжал штурвал на себя. Конвертоплан задрал нос и свечкой пошел в небо, но двигатели на коротеньких крыльях уже разворачивались, и вскоре корпус «Капли» снова встал горизонтально, а сам аппарат просто завис в воздухе, словно вертолет. И плавно начал снижаться.