Если бы у меня было много денег

Я поднялся.

– Пойду, ладо собраться, подготовиться.

– Логово искать едешь?

– Его.

– Если что, зови. Мы с Поручиком - ого!

– Не дай Бог!

Утром я заехал в контору. Передал Женьке кассеты с записями всех сделанных разговоров. Помянул в душе добрым словом шефа за этот маленький, но мощный диктофон, который работал прямо из кармана.

– К моему возвращению распечатай, ладно? В одном экземпляре. И дай шефу заверить.

– А когда вернешься, конспиратор, через полчаса, что ли? На свадьбу-то успеешь?

– Опять?

– А что?
– томно вздохнула Женька.
– Все хочут Женьку. В жены. Кроме тебя.

– У меня жена есть.

– Жена! Смотри, она тебя выставила, она тебя и подставит. Учти, мимо счастья прохолишь. К несчастью.

– И опять, искоса, своим волшебным зеленым оком.

Женька регулярно выходит замуж. Но всякий раз не до конца.

Обычно она приходит на службу гордая и торжественно объявляет о своем очередном бракосочетании, назначает день свадьбы. Мы сбрасываемся на подарок, к назначенному часу являемся при всем параде к ней домой. Стол щедро накрыт, за столом - довольные и радостные родители. Женьки еще нет. Мы ждем, покуриваем на лестнице с папой, беседуем с мамой, иногда выпиваем на кухне по рюмке.

В белом платье, с букетом роз, с зеленым блеском глаз из-под фаты врывается наконец Женька. Одна. Без мужа.

Горячее, возмущенное, веселое объяснение: в последнюю минуту очередной муж либо оказывается женатым, либо у него - трое внебрачных детей, либо он вылетел совершенно неожиданно в «горячую точку» за пределами СНГ, либо скоропостижно подхватил корь. Женитьба расстраивается. Что же делать? Стол накрыт, расходы сделаны - не пропадать же добру! Мы вручаем Женьке подарок, выражаем свое сочувствие, желаем ей не промахнуться в следующий раз и дружно садимся за стол. Женька сияет, родители светятся. Подарок занимает ненадолго свое место на полке, а на следующий день оказывается в конторе, причем самым нужным предметом. Ведь обаятельная бестия Женька каждый раз предварительно строго наказывает: «Дорогие гости, жду вас на свадьбу в орденах и с кофемолкой в подарок (кофеваркой, антипригарной сковородой, набором стаканов, цветочных горшков, а то и просто - с совком и веником). Все эти «подарки» незамедлительно перебираются в. контору, которая все больше превращается в какой-то общий для нас дом - родной, теплый.

Женькины родители, спокойные интеллигентные люди, с удовольствием принимают эту игру, прекрасно понимая, что рано или поздно кто-то из этих гостей сыграет с их красавицей-дочерью настоящую свадьбу. К тому же они нас любят и спокойны за Женьку в ее постоянном окружении из таких головорезов - добрых молоддев, с которыми она в абсолютной безопасности в любое время, в любой ситуации.

Тем более что они могли уже однажды в этом убедиться. Прямо на «свадьбе». Мы курили на площадке, ожидая «молодых». И тут в застрявшем лифте раздался сперва испуганный визг, а затем торжествующий в предвкушении мести Женькин вопль.

Павло рывком раздвинул двери лифта, Шурик и Сева выдернули из него насильника в расстегнутых брюках, а я - Женьку в разорванном белом платье и сбитой набекрень фате, кисею которой она возбужденно, не догадываясь поправить, сдувала с глаз.

Женька тут же рванулась из моих рук к двери квартиры:

– Павло, держите его, я сейчас!

– Сама, что ли?
– разочарованно проворчал ей вслед Павло.
– Оставь его нам маленько.

– Щаз-з!
– донеслось из квартиры, и Женька снова вылетела на площадку, размахивая огромными портновскими ножницами «зигзаг».

Теперь уже другой визг огласил подъезд. Позеленевший лицом парень бился в руках ребят и визжал как поросенок.

На шум выглянул сосед:

– Женька, кончай орать. Бабку мою напугала.

– Извини, дядь Саш.
– Женька все время лихорадочно отдувала с лица мешавшую ей кисею.
– Сейчас, только жениху яйца отрежу!
– И, примеряясь, защелкала ножницами.

– А, - сказал сосед.
– Ну-ну! Только не очень коротко режь.
– И скрылся за дверью.

– Может быть, сдать его?
– спросил я Севу.

– Ну да, подержат его в психушке и опять на подвиги выпустят. А нашу терапию он надолго запомнит.
– И он дернул парня за штанину.

Тот вдруг обмяк, повис на руках - потерял сознание.

Павло сплюнул презрительно и швырнул его с лестницы. Прокатившись по ступенькам, тот ударился о батарею, очнувшись от удара, обхватил ее руками и зарыдал. Под ним расплылась лужа. Шурик взял у Женьки ножницы, обрезал с трофейных брюк пуговицы, располосовал штанины и бросил все, что осталось, вниз, в пролет.

Мы вымыли руки и сели за свадебный стол. Женька наконец-то догадалась сбросить фату, хлопнула рюмку и деловито спросила:

– А подарок где?…

В общем, на Женькиных свадьбах мы не скучали. А с самой Женькой - тем более.

– Евгения Семеновна, - сказал я, прощаясь.
– Свадьба у тебя не последняя. Погуляем еще. А мне - край как ехать надо.

– Колесом дорога.

По пути в Никольское, где я рассчитывал разыскать какие-нибудь реальные следы Чванько, мне пришлось заехать к Коныгину, одному из первых фермеров в Подмосковье. Прохор написал о нем и о его дурацкой затее с фермерством очерк и попросил показать ему материал перед публикацией.

Едва я свернул с шоссе, покрытие стало хуже, а уж проселок откровенно пытался нас запугать тракторными колеями, залитыми грязью, глинистой водой, оплывающими откосами и ветвями деревьев, низко нависающими прямо над дорогой.

Наконец на одной из развилок я разглядел приколоченный к сосне, разбитой то ли грузовиком, то ли молнией, обрезок фанеры с косыми буквами «Ферма Коныгино» и указателем-стрелкой вроде тех, что на старых открытках пробивают алое женское сердце.

Дорога кончилась воротами, в которых стоял хозяин фермы с коротким обрезком водопроводной трубы в руке, в окружении трех кобелей-кавказцев. Серьезный арсенал.

Я вышел из машины, представился другом Прохора, объяснил свой визит. Фермер отбросил трубу, собаки задрали хвосты и убрали зубы.

– Гостей жду, - туманно пояснил хозяин и пригласил в дом на терраску.

Коныгин поставил передо мной горшок с молоком, прикрытый ломтем свежего черного хлеба, стакан. Стал читать очерк.

Мне этот мужик сразу понравился. Трудяга основательный. Широкие плечи, на которых - груз забот. Корявые руки, будто и не руки уже, а какой-то инструмент - на все годный и всегда к работе готовый. От него хорошо пахло самогоном, самосадом, свежей соломой, извечным трудом и потом. Что бы ни творилось в стране, он будет делать свое дело - сеять хлеб. Кормить и тех, и других - друзей и недругов. Почему? Может, Прохор знает?

Фермер разгладил ладонью листы, подровнял в стопочку, вздохнул.

– Все верно написано. Только в жизни еще хуже. Да и ни к чему оно теперь.

– Что так?

– Сворачивать надо лавочку, - спокойно-безразлично уронил он тяжелые слова.

– Надоело?

– Как не надоест? Я ведь в фермачи прямо из колхоза выскочил, разогнали колхоз. Зачем было разгонять?
– Пожал плечами.
– Хорошее хозяйство, всего в достатке - и пашни, и лугов, и техники. Но поначалу вроде и ничего. Ссуду взял, обустроился кое-как. Свободу почуял - без командиров. А потом и началось: командиров поболе оказалось и пострашнее - сосед грозится, ревнует, государство грабит, цены за горло держат. Ты почем молоко берешь? То-то. А я с этой цены и седьмой доли не имею. По всем статьям убыток. Веришь, за прошлый урожай даже косилку новую не смог купить. А нынешний - дешевле обойдется в поле оставить. Я посчитал: если государству по его цене сдам, даже горючку на уборку не оправдаю. Да ее еще и купить надо, а на что?
– Он тяжело, угрюмо помолчал.
– Теперь вот эти вцепились, рэкетмены. «Ты, - говорят, - большие деньги зарабатываешь, поделиться надо. А мы тебе за это твои поля и фермы охранять будем». Охранники… «А то, - говорят, - не ровен час, сгорит или что с семьей случится». Ну что тут поделаешь?
– Просто страшно было видеть этого сильного нужного человека в нескрываемом отчаянии.
– Сегодня срок, - он взглянул на стучавшие на стене ходики, - сейчас должон прийти. Вот я и вооружился. Да тут, если всерьез возьмутся, и пулемета мало. Всем скопом бы на них. Да где? Народ силу свою забыл. О деньгах только помнит…