Если даже придется погибнуть...

Какие, однако, имеются детали в таком бесхитростном замке? Тот, что в двери Леонида Александровича, называется врезным — это профессор Кречетов знает точно. Ему известно также, что врезные бывают пружинными и, кажется, сувальдными. У него — пружинный. А вот какие же в нем детали?

Спросили бы профессора Кречетова, специалиста по тончайшей физике нейтрино, об устройстве сцинтилляционного счетчика или водородной пузырьковой камеры, он без запинки перечислил бы все основные детали сложнейшей их аппаратуры, но простейший, элементарнейший в сравнении с ними дверной замок, пользоваться которым приходится ежедневно, для него почти загадка. А ведь в сопоставлении со счетчиками элементарных частиц он как одноклеточное против млекопитающего…

Нужно будет все-таки вытащить как-нибудь этот заартачившийся замок из двери и заняться его анатомией. А сейчас следовало бы, пожалуй, пригласить слесаря из домоуправления, пусть бы он посмотрел, что там с ним такое. Похоже, что пытался кто-то открыть его другим ключом или отмычкой. Ну, а кто же мог это сделать — грабитель?..

Сама мысль об этом кажется Леониду Александровичу нелепой. Сколько он тут живет, ни разу ни у него, ни у соседей не было оснований тревожиться за свое имущество. Никто на него не покушался. Да у профессора Кречетова и не было ничего такого, что могло бы привлечь воров. Разве только библиотека, но такие ценности не для рядовых грабителей. Вора могла бы заинтересовать, возможно, и его коллекция иностранных монет. Но не специалиста, конечно. В ней ведь лишь современные монеты всех социалистических и многих капиталистических стран, главным образом тех, в которых Кречетов побывал. Он и собрал-то эту коллекцию лишь потому, что она как бы воскрешала в памяти многочисленные его поездки по Западной Европе, Азии, Африке и Америке. К концу пребывания в каждой из стран он специально подбирал комплекты монет, от самой мелкой до самой крупной. И лишь количество этих блестящих, но, в общем, малоценных кружочков могло бы прельстить какого-нибудь профана из мелких воришек.

Ему вдруг вспомнилось почему-то, с каким интересом и даже, пожалуй, с восхищением рассматривал когда-то эту коллекцию Вадим Маврин. Но это было в ту пору, когда он был еще невежествен и дик, когда племянница профессора Варя еще только начинала обращение этого «неандертальца», как называл тогда Вадима Кречетов, в гомо сапиенс.

— Ого-го! — воскликнул он тогда, алчно сверкнув глазами. — Это же черт те какой капиталец! Сплошное золото небось.

— В основном, железки, — охладила его восторг Варя. — Сплавы различных металлов, и притом далеко не благородных. Но для человека любознательного тут почти вся история «звонкой монеты» двадцатого века.

Она повторила его собственную шутку, в которой слово «история» было, конечно, не очень точным. Тогда, однако, польститься на такую коллекцию мог, пожалуй, сам Вадим или его шеф Корнелий Телушкин, а теперь смешно даже вспоминать об этом.

Леонид Александрович хотя и посмеивается над своими теперешними подозрениями, однако чувство смутной тревоги не покидает его. Чем-то оно напоминает ему то время, когда подручные мистера Диббля охотились за его портфелем с научными материалами. И ведь одним из них был Вадим Маврин, фамилию которого носит теперь его любимая племянница. Разве поверил бы он в ту пору, что Варя может стать его женой?

Вадим был тогда шалопаем, подпавшим под влияние авантюриста Корнелия Телушкина, и, не попадись на его пути такая девушка, как Варя, неизвестно еще, как бы сложилась его жизнь. Едва ли исправило бы его одно только наказание. И уж во всяком случае, он не стал бы тем, кем сделала его она. И не в том вовсе дело, кем он работает и сколько получает — мыслит теперь по-иному, мир видит в других красках. Сам же ведь признался как-то: «Это она, Варя, превратила меня из неандертальца в гомо сапиенс».

А теперь у этого бывшего «неандертальца» отличное чувство юмора, начитанность, незаурядное мастерство слесаря-инструментальщика. Варя уверяет даже, будто во всем инструментальном цехе выше его по классу точности только Ямщиков с Рудаковым, которых она вообще считает чуть ли не эталонными во всех отношениях и очень гордится дружбой с ними ее Вадима.

Размышляя о судьбе Вадима и Вари, Леонид Александрович бросает взгляд на настольные часы. Ого, уже девять! Значит, они скоро должны прийти. Вот пусть Вадим и посмотрит замок. Ему можно будет сказать и о своих подозрениях, а то слесарь из домоуправления еще смеяться станет…

Но тут мысли профессора Кречетова прерывает телефонный звонок.

— Это я, дядя Леня, Варя, — слышит он в трубке голос племянницы. — Извините вы нас с Вадимом, пожалуйста! Не можем мы к вам сегодня…

— А ведь обещали.

— Да, правда, обещали, но Вадим сегодня дежурит по штабу заводской народной дружины. Мы не знали, что так случится, потому что сегодня не его очередь. Заболел, оказывается, тот дружинник, который должен был сегодня, и вот Вадим за него… Вы только не обижайтесь на нас, пожалуйста. Я бы могла и одна к вам, но мне хотелось с Вадимом…

— Я тоже хочу видеть вас обоих. И в любой день, когда только будет у вас свободное время и желание.

— Я передам это Вадиму, он ведь к вам всегда с удовольствием… Так вы не обижаетесь, значит?

Леонид Александрович хотя и успокоил Варю, заявив, что из-за таких пустяков смешно было бы обижаться, но чем-то ему этот разговор с племянницей не понравился. Было в голосе Вари какое-то смущение, будто говорила она не совсем то, что хотела бы сказать. Слишком хорошо знал он прямую, не умеющую хитрить натуру Вари, чтобы не почувствовать этого.

14

Перед тем как попрощаться с Ямщиковым, Олег просит его:

— Постарайся, Толя, не ходить пока к Грачеву.

— А я и не собираюсь к Грачеву, я к Марине.

— Но ведь она тоже Грачева…

— Для меня фамилия Грачева — совсем иной мир. Во всяком случае, не тот, в котором живет Марина. В мире Грачева живет в том доме один только Павел Грачев…

— Ты цитировал мне в прошлую ночь Стендаля, — прерывает его Олег. — Я потом снял с полки один его томик и стал читать. И знаешь какую мудрую мысль вычитал? Вот послушай-ка, я ее наизусть запомнил: «Полюбив, самый разумный человек не видит больше ни одного предмета таким, каков он на самом деле… Женщина, большей частью заурядная, становится неузнаваемой и превращается в исключительное существо».

— Ну, во-первых, Марина не такая уж заурядная. А во-вторых, Стендаль преподал всем нам очень мудрый совет — любить так, чтобы даже самые заурядные из наших возлюбленных всегда представлялись нам исключительными существами.

— С этим я целиком согласен, — порывисто протягивает ему руку Олег. — Это и ты мудро сказал. Но будь же мудрым до конца — не ходи сегодня к Марине…

— Как же ты, после того что мы только что сказали друг другу, можешь мне это предлагать! — восклицает Анатолий. — Ее уже допрашивала сегодня Татьяна Петровна в связи с убийством Бричкина, и она, конечно, сейчас тревожится. Убили ведь парня, который вчера только в ее доме разыграл дурацкую сцену ревности. Знает она, наверное, и о драке его со мной. Легко себе представить, какие мысли теперь у нее в голове… Нет, мне непременно нужно пойти к ней и успокоить!

А у Марины в это время происходит бурный разговор с братом. После работы он не пришел домой, как обычно, значит, заходил еще куда-то. Явился часа на два позже, чем всегда, и явно в плохом настроении, однако бодрится.

— Ну-с, как у тебя делишки, сестренка? — спрашивает с напускной беспечностью.

— Это ты сначала расскажи, как твои-то, — мрачно отзывается Марина.

— Что ты имеешь в виду? — настораживается Павел.

— Сам не догадываешься? Тебя не допрашивали разве в связи с убийством Васьки Бричкина?