Если спросишь, где я: Рассказы

Дочка сказала, что знает: ей нужно изменить свою жизнь. Как любому нормальному человеку, ей хочется встать на ноги, быть независимой, и вообще перестать относиться к самой себе как к неудачнице.

— Я — не жертва, — сказала она мне как-то по телефону. — Я — обыкновенная молодая женщина, у меня на руках двое детей и чертов бездельник, которого я почему-то должна кормить. У многих женщин примерно такая же история. Я не белоручка, тяжелой работы не боюсь. Мне бы только зацепиться, а дальше я сама, ничего другого я не требую.

Еще она сказала, что ей лично ничего не нужно, — она беспокоится о детях: пока ее час не пробил, пока ей не улыбнулась удача, она должна держаться, ради них. Детки все время спрашивают, когда дедушка приедет в гости, сообщила она. В эту самую минуту они рисуют качели и бассейн, как в том мотеле, где я останавливался в прошлый свой приезд год назад. Но главное, она ждет не дождется, когда наступит лето. Летом все переменится, кончится полоса неудач, — ей бы только дожить до лета, а там все будет по-другому — вот увидишь, папа. И если б я только немного помог ей, она бы выдержала.

— Папка, прямо не знаю, что бы я без тебя делала?

Так и сказала. У меня сердце оборвалось, когда я услышал эти слова. Как же после этого не помочь? Да если бы я вполовину меньше зарабатывал, я бы все равно помог, и с радостью. Меня ведь работа кормит, правда? По сравнению с дочкой, да и другими членами моей семьи, я просто везунчик. Сравнить с остальными, так я как сыр в масле катаюсь.

Деньги, которые она у меня просила, я, конечно, перевел, я вообще ни разу ей не отказывал. А потом и сам ей предложил: а не проще ли будет разбить сумму на равные части и первого числа каждого месяца высылать ей положенную долю? Тогда она сможет рассчитывать на эти деньги, это будут только ее деньги, — ее и ее детишек. По крайней мере, я надеялся, что так будет. Жаль, конечно, что я не могу удостовериться в том, что ни кусочка хлеба, ни апельсинчика, купленных на мои деньги, не достается этому подлецу, ее сожителю. Но тут же ничего не поделаешь, — раз пообещал, значит, выполняй, переведи деньги в срок, и не твоего ума это дело, сует он нос в тарелку с твоей яичницей или в вазочку с твоим печеньем, или нет.

Итак, на моем иждивении мать — это раз, дочь — два и моя бывшая жена — это три. Три человека на моей шее — не считая брата. А ведь есть еще сын, и ему тоже требуются деньги. Сразу после окончания средней школы он сложил вещички и уехал из материнского дома назад, на восток страны — решил поступать в колледж. И в каком штате, вы думаете, он выбрал учебное заведение? — в Нью-Хемпшире! Это надо же придумать — самый захолустный колледж! Но поскольку до него в нашей семье, как по той, так и по другой линии, никто никогда не изъявлял желания поступать в университет, то все дружно одобрили это намерение. И я поначалу тоже. Кто ж знал, какой крови мне это будет стоить? Оказалось, что учеба съедает много денег. Он влез в долги, нахватав кредитов во всех, каких только можно было банках. Учиться и параллельно работать он не захотел — во всяком случае, так он мне сказал. И, в общем, его можно понять и даже в какой-то степени согласиться с такой позицией: кому охота работать? Мне, например, неохота. Однако же пришлось расплачиваться по кредитам, которые он брал где не попадя, я еще должен был и оплатить год его обучения в Германии. После этого я решил, что мне дешевле будет регулярно посылать ему деньги, и немалые. А когда ему потребовалось больше и я отказался платить, он разразился письмом, что раз так, раз я действительно отказываюсь, то ему ничего не остается, как заняться торговлей наркотиками или ограбить банк — надо же ему на что-то жить! Будем надеяться, что его не застрелят и не упекут за решетку.

Я тут же ответил, что, ладно, я передумал, пришлю ему чуть больше, чем обычно. А что мне еще оставалось делать? Вдруг действительно что-то случилось бы, и я оказался бы повинным в смерти родного сына? Не хватало, чтобы моего ребенка посадили в тюрьму или еще что пострашнее. У меня и так на совести много чего есть.

Таким образом, четверо, так ведь? Не считая моего брата — тот еще не сел мне на шею. Я просто обезумел. Я сон потерял, днем и ночью думая об одном и том же. Каждый месяц я выписывал чеков почти на ту же сумму, какую зарабатывал! Ясно, что долго так продолжаться не могло: чтобы это понять, вовсе не требуется особых знаний по экономике, — это понятно простому смертному. Чтобы удержаться на плаву, мне пришлось взять кредит; и ко всем моим платежам добавился еще один.

Тогда я начал экономить: для начала перестал обедать в ресторанах. Признаться, раньше я частенько это делал и даже любил, — ведь живу я один, готовить мне некогда, — но теперь рестораны остались в прошлом. Я реже стал ходить в кино, перестал покупать себе новую одежду, отложил до лучших времен заказ на зубные протезы. Машина требовала ремонта, обувь прохудилась, но я на все махнул рукой.

Иногда я, правда, взбрыкивал и начинал строчить им письма, угрожая, что переменю фамилию и уйду с работы. И что вообще я собираюсь переехать в Австралию. И хотя я ровным счетом ничего не знаю об Австралии — знаю только, что она в другом полушарии, — я не шутил, когда писал родным о своих планах. Я действительно хотел уехать.

Только вот какое дело — не поверили мои родственники, что я смогу все бросить и уехать в Австралию. Они знали, что я их — со всеми потрохами. Да, я дошел до ручки, и они меня жалели, и открыто выражали свое сочувствие. Но подходило первое число, и сомнений как не бывало — собственно, на это они и рассчитывали: я садился и выписывал чеки.

Однажды мать в ответ на мой крик души, — мол, бросаю все и уезжаю в Австралию, — написала, что она больше не хочет быть мне обузой. Как только отеки на ногах спадут, она пойдет устраиваться на работу, — ее слова. Ей семьдесят пять, но, может быть, ее снова возьмут куда-нибудь официанткой. Я написал ей, пусть не говорит глупостей, я рад ей помогать. И это чистая правда! Я всегда готов помочь. Вот только бы вытянуть счастливый лотерейный билет.

Дочка знала, что если зашел разговор об Австралии, значит, я действительно на грани. Для нее это был сигнал, что мне срочно требуется передышка и меня нужно как-то подбодрить. Вот она и написала, что собирается найти няню, чтоб та сидела с детишками, а сама она устраивается, как только придет лето, на консервную фабрику. Она молодая, крепкая — вполне сможет работать по двенадцать-четырнадцать часов, без выходных: ничего, как-нибудь. Ей просто нужно психологически настроиться, а там дело пойдет само собой. И еще не прогадать бы с няней. Очень важно найти такую, чтоб согласилась сидеть с диатезными малышами целый день и следить, чтоб они не хватали между едой фруктовое эскимо, всякие карамельки вроде тутси-ролз и шоколадные драже, которыми они объедаются каждый день, — дети ведь, любят сладкое! Так вот, если ей действительно повезет и она найдет такую няню, тогда дело в шляпе. Вот только с покупкой рабочей одежды она просит ей помочь.

А сын написал мне, что очень сожалеет, что вообще впутал меня в свои дела, что для нас обоих будет лучше, если он пустит себе пулю в лоб. Он, видите ли, выяснил, что у него аллергия на кокаин: сразу начинают слезиться глаза, и он задыхается. Это значит, что наркоторговлей ему заниматься нельзя, он не сумеет определить наркотик. Таким образом, его карьера наркодилера закончилась, даже не начавшись. Нет уж, лучше сразу пустить себе пулю в лоб и больше не мучиться. Или повеситься — тоже выход: не придется одалживать ружье, да и на пули не надо будет тратиться. Представляете? Так прямо и написал. Еще в конверт была вложена фотография, — какой-то приятель снял его прошлым летом во время стажировки в Германии. Он стоит под большим деревом, и над головой его нависают тяжелые толстые ветки. Серьезный такой, без обычной своей улыбочки.

И только моя бывшая жена не удостоила меня ответом. А зачем ей? Она знает, что получит свои денежки первого числа, а откуда они поступят — хоть из Сиднея, хоть с Марса, — ее не касается. А если деньги не придут, ей достаточно снять трубку и набрать номер своего адвоката.

Вот так все и шло, а как-то в начале мая, в воскресенье, под вечер, позвонил брат. Как сейчас помню: окна в доме настежь, по комнатам гуляет легкий ветерок; тихо играет радио; из окон виден зеленеющий склон — весь в цветах. Услышав в трубке его голос, я буквально вспотел. С тех пор, как мы поругались из-за тех пятисот долларов, он мне больше не звонил, поэтому мне даже в голову не могло прийти, что он станет снова просить денег. Но меня уже колотило. Он поинтересовался, как мои дела, и я пожаловался на бесконечные расходы и неприятности. Рассказал ему и про дочкину овсянку, и про кокаин, и про рыбные консервы, про задуманное сыночком самоубийство, про банковский кредит, и про то, что я больше не хожу в кино и не обедаю в ресторане. Что у меня ботинки каши просят, про выплаты бывшей жене. Конечно, для него это не было новостью, он давно про все это знал. Тем не менее, он мне посочувствовал, и я разошелся: платит-то за звонок он. Слушаю его, а сам про себя подсчитываю: приличная сумма набегает, как же ты, Билл, собираешься платить за разговор? И тут меня осенило, что звонит-то он за мой счет — это мне в конечном итоге придется платить! Все просчитано заранее, минутой меньше, минутой больше — это уже не так уж важно.

Разговариваю, а сам смотрю в окно: небо голубое, в легких облачках, птицы пристроились на проводах. Стер я рукавом испарину со лба, и не знаю, что еще сказать. Замолчал и стал смотреть из окна на горы вдалеке, а сам жду… Вот тут он и говорит:

— Ужасно неудобно тебя просить, но… — И сердце мое сразу куда-то ухнуло. А он как ни в чем не бывало изложил свою очередную просьбу.

На этот раз он попросил тысячу. Представляете — тысячу! С тех пор, как он звонил мне прошлый раз, все пошло-покатилось. Он сообщил кое-какие подробности: явились судебные приставы, начали колотить в дверь — представляешь? — стекла в окнах задребезжали, дом зашатался от ударов их кулачищ. Бум, бум, бум! — рассказывал он. Спрятаться было некуда: они пришли, чтобы лишить его родного крова.