Если свекровь - ведьма

Мне захотелось пересесть к ним, подальше от этого неловкого зануды. Я взяла тарелку с пиццей, встала, обошла стюардессу и села в кресло напротив Орхидеи, у окна.

— Мне тоже водки, — сказала я.

— С лимоном или, может, с апельсином? — услужливо осведомилась стюардесса.

— С апельсином! — Попробуем, что это за штука такая будет. Вообще-то я водку не пью. Ну, может, пробовала раз в жизни. И мне не понравилось, насколько я помню. Горько, невкусно и пьянеешь сразу.

Но сейчас это будет, пожалуй, самое оно.

Мы дружно дзенькнули рюмками, те двое хлопнули напиток одним махом, я глотнула немного прохладной и жгучей влаги — как крепко! Стюардесса снова наполнила рюмки и оставила квадратную бутылку и тарелку с кружками лимона и апельсина на столе, решив, похоже, что за нами бегать не успеешь.

Николай доел последнее печенье на тарелке, отряхнул руки, подумал, хлопнул еще рюмку водки и снова взялся за свою книженцию.

— А что это вы читаете? — поинтересовалась Орхидея.

— Да так, по работе надо, — ответил Николай, вздыхая. Наверное, ему хотелось болтать с Орхидеей, а не заниматься работой.

Он снова заводил по страницам карандашом и забормотал: «Нет, нет».

Я вытянула шею, пытаясь заглянуть в книжку. Но он держал ее, наклонив к себе, так что мне это не удалось.

Я уставилась в иллюминатор, смотрела на облака, а мысли о Мише снова меня атаковали. Где он сейчас? Летит в самолете, так же, как я? Нет, не так, как я. Он ведет самолет, а рядом сидит и щебечет эта глупая блондинка. Подсказывает, куда поворачивать. В салоне где-нибудь на кресле раскинуло пышные юбки белоснежное платье, на полу стоит большая коробка с тортом… И Мелисса радуется, предвкушая свадьбу. И почему мы с Мишей не поженились раньше? Хотя… он и сейчас-то сделал мне предложение только потому, что бабушка ему велела. Любит ли он меня на самом деле? Хочет ли и правда прожить всю жизнь со мной?

Подойдя к таким мрачным и тревожным вопросам, я решила, что чем пялиться в иллюминатор, лучше выпить еще водки.

Что я и сделала.

Стюардесса поставила на столик тарелку с бутербродами с красной и черной икрой. Я взяла с красной и закусила. Черную я никогда не пробовала — кто его знает, может, она совсем невкусная? А разочарований на сегодня мне и так хватает.

Николай наконец вложил карандаш в книжку, захлопнул ее и сказал непонятно и с радостью:

— Точно нет. — Потом опустошил одну из стоявших на столе рюмок, покосился на Орхидею, которая подносила ко рту бутерброд с черной икрой. — Вы, кажется, любите черный цвет? — указал он на бутерброд.

Но ведь Орхидея даже не в черном платье! Нет, у влюбленных какая-то бешеная интуиция.

— Вы угадали, — ответила Орхидея, съела бутерброд и наклонилась к Николаю: — Потому что, говорят, он стройнит.

Николай возразил:

— Но вы и так в отличной… в отличной… ф… ф… как ее… — Похоже, он забыл слово «форме». — В отличной кондиции! — выговорил он.

В отличной кондиции сейчас был он сам. Привык, видимо, к детским коктейлям, а тут — водка.

— Спасибо, — сказала Орхидея. — Вы самый галантный собеседник на свете.

— А еще я умею… — Дядька приложил ладонь ко лбу. — Умею… — Память опять подводила его. — Я что-то умею, — решительно договорил он.

И что он там умеет? Я хихикнула, потому что мне на ум пришли всякие смешные неприличности.

— Вы заешьте. — Орхидея подала ему тост с черной икрой.

Он взял, рассмотрел его, как какое-то невиданное чудо, и сказал:

— Странная печенька.

— Это тостик, — сказала Орхидея.

— Странный шоколад, — сказал дядька, поворачивая бутерброд так и сяк. Часть икры шлепнулась на пол.

— Это икра, — сказала Орхидея.

— А! — кивнул он и заглотил бутерброд в один укус.

Тоже так хочу. Хочу путать тост с печенькой. И перестать думать, что Миша сейчас целует эту как ее там, Меликрысу, Мели-лиссу. Сидит за штурвалом, а она обнимает его за плечи… Ой, лучше не думать. Я наполнила рюмку, разлив немного водки на столик, и выпила, снова закусив апельсинной долькой.

Водка становилась вкуснее. И апельсин, он очень хорошо сочетается с ней, я вам скажу. Следующая рюмка хорошо пошла и без апельсина.

Но Миша, Миша еще мелькал в моих мыслях. И блестящее мини-платье. Они будут купаться вместе в море, смеяться и веселиться, Меликрыса наденет свадебное платье, которое они купили в салоне Бабы-Яги. И Миша ей скажет что-нибудь такое, «Ласточка моя, снегиречек»… Нет, такое он никогда не говорит… Он, бывает, скажет, «Викусик»… Но ее не назовешь Викусик, она же Кры… Он ей говорит, наверное, «Крысюсик»…

И я вдруг всхлипнула, произнося:

— Крысюси-и-ик… Он ее Крысюсиком зовет!

— Вика, Вика, — со мной рядом вдруг оказался инспектор, — ты чего, перепила, что ли, глупышка.

Он погладил меня по голове, и я опустила голову ему на плечо. Как хорошо, когда есть полосатое плечо, на которое можно опустить голову!

Потом под моей головой вдруг оказалась подушка. Спинка сиденья опустилась, и я провалилась в сон.

Проснулась я от того, что кровать подбрасывала меня вверх. Будто она стояла на спине какой-нибудь взбесившейся дикой лошади, из тех, что скидывают ковбоев на арене. Ой, какая кровать, я же в кресле, в самолете!

Я открыла глаза и села. Кресло продолжало подпрыгивать. Весь самолет продолжал подпрыгивать!

Орхидея и дядька дрыхли, по-детски держась за руки и подпрыгивая в своих креслах каждую секунду настолько, насколько им позволяли ремни. Когда они успели пристегнуться? Мы что, уже приземляемся? Рядом со мной сидел Бондин. Глаза его были зажмурены, руки вцепились в подлокотники, а лицо было таким белым, что белее быть невозможно.

Я легонько стукнула Бондина в плечо:

— Что происходит?

Он открыл глаза:

— Все в порядке. Это всего лишь… турбул… — нас снова подкинуло, — лентность… Стюардесса так сказала.

— А где она сама?

— Не знаю.

Я поднялась. Ух ты. Мало того, что пол дергается, так он еще уходит куда-то в сторону. Или я еще не протрезвела?

— Ты куда? — спросил Бондин.

— К пилоту. Узнать, в чем дело, — сказала я. — Зачем они трясут самолет!

Инспектор не ответил и только снова зажмурил глаза. Я дружески похлопала его по макушке:

— Щас приду. Не трясись так.

— Это самолет трясется, — открыл он глаза и слабо улыбнулся, — а вовсе не я.

— А ты не добавляй, — сказала я, сама не понимая толком, что говорю, и направилась к шторкам, хватаясь для равновесия за спинки кресел.