Если женщина хочет...

Однако сегодня холод был вряд ли связан с погодой. Казалось, он шел изнутри. Она мерзла уже несколько часов – с тех пор, как Мэтт вихрем умчался в ночь.

Хоуп села у плиты, поставила ноги на ее край, пытаясь со­греться, и стала ждать Мэтта. Наступила и прошла полночь, а она знала, что пивная закрывается в половине двенадцатого. Но Мэтт не вернулся. В час Хоуп всюду выключила свет, оставив лишь лампочку над входной дверью, и пошла спать. С трудом добравшись до спальни, она медленно разделась и забралась в вы­сокую кровать. Простыни были холодными как лед. Ноги замер­зли, но она не стала надевать белые пушистые носки. Мэтт нена­видел эти носки, хотя без них ее ноги превращались в куски льда. Хоуп хотела сделать ему что-то приятное, хотела помириться. Когда Мэтт придет домой, она попросит прощения и признает свою вину. Она кричала, вела себя ужасно…

Слезы капали на подушку, которую она прижимала к себе так, словно это было теплое тело Мэтта. Светящиеся стрелки часов показали сначала два, затем три, и лишь потом она забылась тре­вожным сном.

Будильник зазвучал в половине восьмого – в это время обыч­но вставал Мэтт. Хоуп подняла голову и с ужасом поняла, что ря­дом никого нет. И не было.

Обычно Хоуп еще десять-пятнадцать минут нежилась в посте­ли, пока к ней не приходили Тоби и Милли, но сегодня их голоса доносились снизу. Судя пр стуку ложек о миски, они пытались самостоятельно позавтракать. Хоуп накинула закапанный вос­ком халат и потащилась вниз, предвкушая катастрофу: самостоя­тельный завтрак ничем другим кончиться не мог.

У плиты стоял Мэтт. Он взбивал яйца и выглядел так, словно не спал всю ночь. Дети смирно сидели за столом с кружками мо­лока.

При виде мужа у Хоуп гулко забилось сердце. Он даже не по­звонил! Она умирала от беспокойства, думала, что он свалился в кювет или где-то лежит в луже крови. А он был здесь, плевать хо­тел на ее мучения и спокойно готовил детям завтрак, словно де­лал это каждое утро.

Хоуп молча подошла к электрическому чайнику и включила его.

– Мамочка, папа жарит французский тост! – радостно объ­явила Милли.

– Пусть не забудет убрать за собой, – буркнула Хоуп.

Мэтт смерил ее тяжелым взглядом, но она не обратила на это внимания, налила чашку растворимого кофе и молча ушла в спаль­ню. Пусть Мэтт ради разнообразия присмотрит за детьми, а она ляжет и почитает.

Но этот план, который раньше казался ей таким привлекатель­ным, потому что ни разу не воплощался в жизнь, тут же дал осеч­ку. Вместо того чтобы читать детектив, Хоуп злилась, прислуши­валась к каждому слову, сказанному на кухне, и ломала себе голову, где он провел ночь. Но спрашивать об этом не следовало. Пусть сам скажет, а если не скажет, она спрашивать не будет. Ни за что!

Холодная война продолжалась целую неделю. Мэтт уходил из дома еще до того, как Хоуп начинала одевать детей. Вечером он вежливо спрашивал, как вели себя дети. Словно они были слу­чайными знакомыми, встретившимися на улице. Когда Хоуп ска­зала мужу, что нашла работу, он только хмыкнул. Она по привы­чке готовила ужин, во время которого оба молчали и смотрели телевизор. В постели они лежали как статуи и касались друг друга лишь случайно, когда вытягивали ноги.

Финула сочла своим долгом сообщить Хоуп, с каким удоволь­ствием она предоставила ночлег «дорогому Мэтту» в ночь после ссоры.

– С артистическими натурами очень трудно жить, – сказала она, сгорая от желания побольше узнать о взаимоотношениях Пар­керов.

Хоуп ничего не оставалось, как согласиться с этим утвержде­нием.

«Мужчины умеют воевать, – с грустью поняла Хоуп в среду днем, чистя морковку к обеду. – Они терпеливее женщин».

Ей очень хотелось закончить битву, но впервые в жизни Хоуп сопротивлялась желанию броситься к мужу, попросить проще­ния и зажить по-прежнему. В конце концов, на этот раз был не прав именно он. Она просила прощения всю жизнь и наконец поняла, что это было ошибкой. Ее следовало исправить.

Но хотя во всем был виноват Мэтт, он держался так, словно за что-то злился на нее.

В четверг Хоуп молча проводила Мэтта в Центр творчества, а потом отвезла детей в «Ханнибанникинс». То, с какой радостью они бросились к Гизелле, свидетельствовало, что холодная война дала свои плоды. Впрочем, по-другому и не могло быть. Как бы она ни пыталась вести себя нормально в присутствии детей, в коттедже царила настоящая Сибирь. Этому следовало положить конец. «Сегодня же вечером!» – решила Хоуп. Просить проще­ния она не будет, но они поговорят откровенно и все уладят. Слег­ка воспрянув духом, Хоуп поехала на новую работу.

Машинно-тракторная станция Эрвина Дональда была распо­ложена в шестнадцати милях от Редлайона, на дороге в Киллар-ни. Офис оказался холодным железобетонным сараем, пристро­енным к огромным ангарам с железными дверьми.

– Нам нужен человек, который сидел бы здесь, пока не попра­вится Мойра, – сказал Эрвин, гигант лет пятидесяти с копной рыжих волос и россыпью веснушек на лице. – На самом деле нужно только отвечать на телефонные звонки, и все. В феврале у нас машины обычно простаивают. До своей болезни жена хотела подготовить кое-какие данные для сборщика налогов, – добавил он, включая в офисе свет.

В крошечном помещении было холоднее, чем снаружи. Ниче­го удивительного, что бедная Мойра заболела. Удивительно дру­гое – что она до сих пор не умерла от двусторонней пневмонии. Дрожавшая Хоуп обвела взглядом унылые белые стены, стальные каталожные шкафы, старый линолеум на полу и от души понаде­ялась, что за одним из двух обшарпанных деревянных столов скрывается обогреватель.

– В доме есть параллельный аппарат, поэтому мы давно здесь не были, – извиняющимся тоном сказал Эрвин, как будто впер­вые заметил, насколько неказист его офис. – Тут есть чайник и пакетики. Туалет дальше по коридору.

Эрвин вытащил из-под стола древний обогреватель и включил его. Хоуп ждала короткого замыкания, но через несколько се­кунд прибор начал гнать теплый и затхлый воздух. Эрвин объяс­нил, что именно отвечать на звонки, и ушел, а Хоуп села за стол, решив, что пальто снимать не стоит.

Хоуп выпила две чашки чая, но телефон ни разу не позвонил, и она смертельно заскучала. Неужели следовало отдавать детей в ясли ради того, чтобы два утра в неделю сидеть в ледяном кабине­те и смотреть на молчащий телефон? Тут не было даже радио. Она посмотрела на часы. Прошел час. Осталось еще два. Ей захо­телось позвонить Мэри-Кейт и спросить, действительно ли Эрвину была нужна помощь или аптекарша силой заставила его взять ее на работу, но это была явная паранойя.

Поскольку от чая ее уже тошнило, а согреться хотелось, Хоуп поднялась и начала открывать каталожные шкафы. Эрвин про­сил ее только отвечать на звонки, но она была обязана как-то от­рабатывать жалованье, если не хотела сойти с ума от скуки. Все документы были свалены в кучу, она начала понимать, почему Мойра предпочла болезнь возне с заполнением налоговой декла­рации. Хоуп улыбнулась. Наконец-то у нее появилась цель! Она засучила рукава, села и стала сортировать документы.

К половине первого Хоуп ответила на четыре телефонных звонка и навела порядок в одном ящике. В этой работе было что-то успокаивающее, она так увлеклась, что и думать забыла о ссо­ре с Мэттом. Листки бумаги не смотрели на нее с укором и не за­ставляли ощущать чувство вины. Просто лежали и ждали, когда им найдут подходящее место.