Этьенн Бонно де Кондильяк

По мнению Кондильяка, верно не только положение Локка о том, что все осознаваемое нами есть непосредственные или переработанные данные опыта, т. е. ощущения и наблюдение душой ее собственной деятельности, но и обратное утверждение: не только наблюдение душой ее деятельности, но и все испытываемые нами ощущения (а также все в этих ощущениях) нами осознаются, по крайней мере в момент, когда ощущения испытываются. С этой точки зрения разделяемое Локком мнение, что существуют неосознанные ощущения или что по крайней мере часть содержания ощущений не осознается, представляет собой, согласно Кондильяку, иллюзию. Осознание нами всего содержания ощущения, которое есть ощущение, уведомляющее нас о том, что именно мы ощущаем, Кондильяк называет «сознанием». Такое отождествление сознания с ощущением свидетельствует о радикально сенсуалистической позиции и влечет за собой ряд затруднений, с которыми сам Кондильяк вынужден бороться в различных разделах своего «Опыта…»

Исходя из такого понимания сознания, Кондильяк истолковывает и непроизвольное воспоминание, и воспоминание, возникающее по нашей воле, и вызываемое нашими потребностями внимание. Можно отметить и другие гносеологические вопросы, решение которых в «Опыте…» отличается от того решения, какое они получают у Локка. Но есть область, в которой значение различий между взглядами английского мыслителя и его французского последователя особенно велико, — это трактовка проблемы роли знаков вообще и в особенности языковой знаковой системы, проблемы, тесно связанной с пониманием отношения между чувственным и рациональным этапами познания.

Кондильяк находит, что Локк был не прав, рассматривая язык в основном лишь как совокупность знаков, служащих общению между людьми. Нельзя не оценить проницательность автора «Опыта…»: он не только заметил этот существенный недостаток учения Локка и обратил внимание на чрезвычайно большую роль той знаковой системы, которой является язык, в становлении и развитии мышления, но и предпринял интересную попытку найти решение данного философского вопроса.

Локк писал: «Когда мы составляем в своих мыслях какие-нибудь предложения о белом или черном, сладком или горьком, треугольнике или круге, мы можем составить, и часто действительно составляем, в нашем уме сами идеи, не размышляя о названиях» (19, 559). Он поэтому различал два вида предложений: «Во-первых, мысленные предложения, в которых ум соединяет или разъединяет в нашем разуме идеи без употребления слов… Во-вторых, словесные предложения…» (там же, 560). Более того, Локк даже утверждал, что «изучение самих идей и суждение о них, без обращения к их названиям, есть лучший и самый надежный путь к ясному и точному знанию…» (там же, 563). В «Опыте…» Кондильяка этот взгляд решительно отвергается. Там привлекается и исследуется самый разнообразный материал для того, чтобы доказать, что возникновение и существование памяти, суждений, рассуждений, рассудка, разума возможно лишь при условии возникновения и соответствующего усовершенствования специфичной для людей системы знаков.

Большая часть первого сочинения Кондильяка представляет собой детальное исследование всевозможных знаковых систем, их особенностей, их образования, их значения для животных и для людей. Это исследование приводит Кондильяка к обоснованию положения о том, что люди обладают властью вызывать по своему усмотрению образы отсутствующих предметов (властью, которой лишены животные), что знаки, употребляемые ими, существенно отличаются от знаков, которыми пользуются животные. Философ различает «случайные знаки» (возникающие из-за случайного совпадения предмета или действия, играющего роль знака, с данным ощущением), «естественные знаки» (движения и звуки, производимые непроизвольно) и «институционные знаки», т. е. преднамеренные, по нашей воле установленные, прежде всего это слова. Пока мы прибегаем лишь к случайным и естественным знакам, не в нашей власти вспомнить предмет, которого в данный момент нет перед нами. В таких случаях предмет вспоминается лишь тогда, когда мы ощущаем нечто сходное с тем, что ощущали когда-то прежде. Возникновение этих ощущений зависит не от нашей воли, а от характера тех явлений, которые вызвали данные ощущения. Положение меняется, когда мы по своему желанию устанавливаем связь некоторых знаков с определенными предметами или обстоятельствами. Такие знаки не зависят от характера обозначаемых ими предметов или обстоятельств. Поэтому, пользуясь ими, человек может по своему желанию вызывать те или иные воспоминания независимо от того, какие ощущения он в данный момент испытывает. Власть человека над памятью тем больше, чем больше знаков он изобрел. В этом заключается превосходство людей над животными, которые пользуются лишь случайными и естественными знаками.

Вспомнить, представить себе геометрическую фигуру, если она достаточно сложна (например, тысячеугольник), невозможно. Существует множество еще более сложных предметов, которые нельзя себе представить, образы которых (в отсутствии этих предметов) мы не можем в себе вызвать. Прибегая к институционным знакам, в особенности к словесным названиям, мы получаем возможность вспоминать сколь угодно сложные предметы. Правда, в нашем сознании по нашему желанию возникают не образы этих предметов, а лишь их наименования, но и это позволяет нам в огромных масштабах расширить наши знания, включив в них все те многочисленные объекты и связи между ними, которые, лишенные названий, канули бы в забвение.

Вспоминаемые нами знаки в значительной степени также устраняют зависимость наших идей от предметов, которые в данный момент на нас воздействуют. Мы можем сосредоточивать внимание на знаках ранее наблюдавшихся предметов, не обращая внимания на предметы, которые находятся перед нами (см. 16, 1, 105–106). Так возникает способность направлять по своему усмотрению внимание поочередно на различные предметы, на отдельные части одного предмета или на связи между ними. Эта способность — размышление, благодаря которому «мы распоряжаемся нашими восприятиями примерно так, как если бы мы обладали способностью их порождать и уничтожать» (там же, 107).

При размышлении мы абстрагируем, сравниваем, соединяем и расчленяем идеи, каждая из которых представляет собой актуально испытываемое или вспоминаемое восприятие, когда оно выступает как образ предмета вне нас. Если идеи оказываются одинаковыми, их связывают словом «есть», совершая тем самым утверждение, а если они оказываются различными, их связывают словами «не есть», совершая отрицание. Обе операции представляют собой суждение. Цепь зависящих друг от друга суждений образует рассуждение. При этом отношения между суждениями выражаются особыми словами — союзами. Рассуждения позволяют нам достичь понимания тех или иных явлений. Совокупность всех этих осуществимых лишь при помощи языка логических действий Кондильяк называет рассудком, а знание способа управлять действиями души — разумом.

В «Опыте…» довольно обстоятельно обосновывается мысль о том, что всего богатства и многообразия форм духовной жизни людей, всех их научных и эстетических достижений не существовало, если бы люди не создали и должным образом не усовершенствовали специфичную для них знаковую систему — язык. Хотя для этого языка характерны институционные знаки, вводимые людьми по их воле, преднамеренно, но в основе установления институционных знаков не произвол, а объективные обстоятельства, вынуждающие людей в известные моменты начинать пользоваться определенными произвольными знаками. Таким образом, возникновение языка и его развитие рассматриваются не как результат преднамеренных действий людей, сознательно решивших обзавестись таким средством познания и общения, и не как явление совершенно случайное, а как процесс, в который люди были вовлечены незаметно для самих себя, в силу необходимости, в силу тех условий, в каких они жили и действовали.

Отметим здесь одну особенность сочинений Кондильяка, отчетливо выступающую и в первом его труде. В марксистских работах о Ламетри и Дидро уже была показана несостоятельность широко распространенного мнения, что рассмотрение явлений природы и общества в их изменении и развитии было совершенно чуждо французским просветителям. Оба этих мыслителя были убеждены (вопреки господствовавшим в XVIII в. представлениям), что и нынешнее состояние земной поверхности, и флора Земли, и ее фауна, и сами люди имеют длительную историю своего возникновения и развития. Насколько близок был к Дидро и Ламетри в этом отношении Кондильяк, мало известно. Философ, однако, писал: «В сущности, есть только одна наука — история природы…» (16, 3, 6) — и понимал это положение в том смысле, что постижение решительно всех познаваемых нами явлений требует выяснения того, как они возникли, как до сих пор изменялись и в каком направлении они изменяются теперь. «…Глубокомыслие, — говорит он, — предполагает проникновение в вещи до той точки, где раскрывается весь их механизм, и усмотрение того, откуда эти вещи происходят, чем они являются ныне и чем они станут» (16, 1, 131). Правда, сам автор «Опыта…» часто упускает из виду необходимость соблюдения этого важного для познания требования: его мышление несет па себе печать царившего в XVIII в. метафизического метода. Тем не менее, судя по целому ряду высказываний Кондильяка, он старался руководствоваться этим требованием. Так, в «Опыте…» неоднократно указывается, что для выяснения того, что представляют собой явления нашей духовной жизни, есть лишь одно средство: исследовать их происхождение, ибо самое большое заблуждение — думать, будто наши идеи, суждения, рассуждения, понятия, даже ощущения всегда существовали или что, возникнув, они сразу стали такими, каковы они теперь. Это относится и к языку.

Современный французский историк М. Дюше пишет, что в противоположность Кондильяку, прибегавшему при исследовании духовной жизни человека лишь к таким искусственным приемам, как «мраморная статуя», Ж. Л. Л. Бюффон «впервые показывает нам историю развития человеческой личности… не прибегая к искусственным приемам», и что, оставаясь, как и Кондильяк, на почве сенсуализма, Бюффон объединил «впервые в одном и том же рассуждении историю индивида и историю рода, историю человека и историю человеческих обществ» (9, 257). Это не совсем верно. Сочетание данных аспектов имеет место уже в первом труде Кондильяка, увидевшем свет за три года до появления первых томов «Всеобщей и частной естественной истории» Бюффона. В своем труде Кондильяк не ограничивается искусственными приемами.

Поставив перед собой задачу установить, как возникли различные формы человеческого познания и применяемые людьми знаки, а также какую эволюцию они претерпели, прежде чем достигли своего нынешнего состояния, Кондильяк идет к решению этой задачи двумя путями. Один из них состоит во внимательном наблюдении феноменов нашего сознания, мысленном их рассечении на части и мысленном эксперименте, строя который философ логически рассуждает о том, как должны были бы протекать интересующие его процессы, если бы имела место некая гипотетическая ситуация. В этом случае характеристика Дюше справедлива, ибо путь, по которому идет здесь Кондильяк, есть путь чистого умозрения, здесь философ очень близок к рационалистам XVII в., с которыми сам остро полемизирует. В то же время, как и другие представители передовой мысли XVIII в., он упрекает философов предшествующего столетия в том, что они, пренебрегая изучением фактов реальной действительности, неумеренно предавались спекуляциям, подменяя изучение реального человека исследованием человека вообще, абстракции «человек». Просветители противопоставляли этому требование обращения философии к конкретному, живому человеку во плоти и крови с его естественными потребностями и правами. На деле, однако, «конкретный человек» просветителей оказывался тоже в достаточной мере абстрактным, потому что, как правило, «философы» не принимали в расчет социально-исторических условий, от которых зависят и потребности конкретных людей в конкретном обществе, и их возможности, в том числе их права. Эта ограниченность характерна и для Кондильяка. Но, как мыслитель века, провозгласившего опыт основой всех наших знаний, при выяснении происхождения и развития форм познания и знаковых систем Кондильяк следует в равной степени и другим путем, путем эмпирического исследования, для чего привлекает факты из различных областей как современной жизни, так и из более или менее отдаленного прошлого человечества.