Эти бессмертные

Ивернес много раз говорил, что Павел зря терзает душу сомнениями, что ему по-любому суждено утратить большую часть человеческой природы. Скоро Павел освоит всю магию, имеющуюся в его распоряжении, станет сильнейшим воителем империи и начнет потрясать вселенную неизвестно как, но сильно и мощно. Услышав это в очередной раз, Павел спросил Ивернеса, почему покойный барон Хайрон, владевший теми же заклинаниями, не потряс вселенную, а бесславно погиб в первом бою с графом Хортоном. Ивернес ничуть не смутился, а ответил спокойно и даже чуть удивленно: дескать, странно, что потрясатель сам не понимает такой очевидной вещи:

— Он не был потрясателем вселенной, в отличие от тебя.

Странная вещь — религиозный фанатизм, нелепая и страшная. Фанатик воспринимает мир сквозь призму собственных убеждений, видит лишь то, что им соответствует, и закрывает глаза на все остальное. Легко и приятно так жить, не зря кто-то назвал религию опиумом для народа, и неважно, в кого ты веришь: в абстрактного бородатого бога на облаке или в живого и материального потрясателя вселенной рядом с собой. Лишь одна вещь нарушает тихое счастье фанатика — если он не глуп, то в глубине души понимает, что рано или поздно опьянение пройдет и придет в лучшем случае похмелье, а в худшем — ломка.

Павел проснулся от холода. Он был один, никто не грел его ни слева, ни справа. Очевидно, Бригитта и Ивернес уже встали, занимаются хозяйственными делами. Точнее, Бригитта занимается, а Ивернес ее гоняет. Павел вспомнил, как Бригитта раньше унижала мастера смерти, как она называла его несущим грязь и смотрела на него как на пустое место. Неудивительно, что теперь он с таким упоением оттягивается.

Павел встал на четвереньки и ползком выбрался наружу. Не хотел бы он стать холопом после перерождения и провести следующую тысячу лет (или сколько там они живут) в такой вот тесной землянке, больше похожей на гроб, чем на дом. Хорошо, что он не верит в перерождение.

— Доброе утро, повелитель! — поприветствовал его Ивернес.

— Доброе утро, — отозвался Павел. — А где Бригитта?

— Курятник чистит, — доложил Ивернес. — Пойду, кстати, посмотрю, как у нее дела. Опять небось сидит и плачет. А я ведь предупреждал ее…

Ивернес удалился в сторону курятника. Павел подошел к лохани, опустил руку в застоявшуюся воду, покрытую маслянистой пленкой, и решил, что умываться не будет. Надо сказать Ивернесу, чтобы вычистил это корыто и наполнил свежей водой. Только он опять все перевалит на Бригитту…

От курятника донесся истошный визг, Павел аж вздрогнул от неожиданности. Далее последовал сочный звук шлепка ладонью по голой заднице. Нет, это пора заканчивать, так больше нельзя. Он же ее затравит совсем!

Быстрым шагом Павел преодолел полсотни метров, отделяющих курятник от хижины. Согнулся в три погибели, просунул голову в низкую дверцу (для хоббитов, прокомментировало подсознание) и рявкнул:

— Отставить! Ну-ка, вышли наружу, оба!

Они вылезли наружу, Бригитта размазывала сопли и слезы по грязному лицу. Руки ее были выпачканы в курином помете, но она этого не замечала. Ивернес был невозмутим, характерное выражение невинности на его лице напомнило Павлу старослужащих солдат, которых он, лейтенант-двухгодичник, так и не научился правильно строить. Дескать, я, конечно, не буду пререкаться с командиром, но вы, товарищ лейтенант, все равно не правы.

— Бригитта, иди, умойся, — приказал Павел. — Быстро, раз-два, время пошло!

Бригитта вздрогнула, как от удара, и побрела прочь, продолжая размазывать помет по лицу. На лице Ивернеса ничего не отразилось.

Павел подошел к Ивернесу вплотную и посмотрел в глаза суровым взглядом. То есть этот взгляд должен был быть суровым, если бы Павел владел искусством быть командиром. А он совсем не владел этим искусством. Пожалуй, не стоит изображать командный голос, все равно ничего не получится, кроме комедии. И когда Павел осознал это, в его душе поднял голову гнев.

— Я больше не потерплю этого, — тихо произнес Павел. — Ты перешел все рамки дозволенного. Больше не смей наказывать Бригитту, тебе никто не давал этого права. Ты не зверь, ты человек, так относись к людям по-человечески, не уподобляйся барону Трею.

Ивернес покорно склонил голову, но и Павлу, и самому Ивернесу было очевидно, что это лишь показная покорность.

— Прошу повелителя простить меня, — сказал Ивернес. — Но курятник должен быть вычищен.

— Вот и вычисти его сам! — рявкнул Павел. — А потом помой корыто и поменяй в нем воду, чтобы можно было умываться. И еще неплохо постирать тряпки, на которых мы спали.

Маска бесстрастности на лице Ивернеса дала трещину.

— Это все должен сделать я? — спросил он.

— Ты, — подтвердил Павел. — Бригитту пока не трогай, пусть придет в себя хоть чуть-чуть. Нужно время, чтобы она оправилась от потрясения.

— Не думаю, что у нее будет достаточно времени для этого, — сказал Ивернес. — Или в освоении заклинаний возникли проблемы?

— Нет, никаких проблем не возникло, — покачал головой Павел. — Я опробовал все заклинания из книги Хайрона, почти у всех понял смысл. Надо немного потренироваться, но, в принципе, это даже не обязательно.

— Когда ты бросишь вызов Людвигу? — спросил Ивернес, в его голосе прозвучало нетерпение.

— Не знаю, — пожал плечами Павел. — Мне нужно многое обдумать. Не знаю, буду ли я вообще бросать ему вызов.

Ивернес открыл и закрыл рот, как будто хотел что-то сказать, но передумал.

— Мне надо подумать, — повторил Павел. — Оставь меня и не трогай, займись лучше хозяйством.

7

Лопата была деревянная, тяжелая, неудобная и плохо оструганная, Ивернес сразу занозил обе ладони. Работа мастера смерти нелегка, она хорошо развивает силу и выносливость, но вот кожа на ладонях от нее не укрепляется. По сравнению с руками холопа руки Ивернеса были нежны и не приспособлены к холопскому труду. Да и сам он не был к нему приспособлен.

Воспоминания о событиях детства таились на самом дне памяти Ивернеса, они были смутными и туманными. Сейчас он пытался вспомнить, работал ли он когда-либо раньше с лопатой. Разум ничего подобного не помнил, но тело что-то помнило, характерное слитное движение рук и туловища давалось Ивернесу легко, как будто когда-то давно он каждый день занимался чисткой курятников. Но когда это было и как это могло быть? Нет ответа. И это неудивительно — когда твоя жизнь длится пятую сотню лет, пора привыкнуть, что далекое прошлое может быть таким же туманным, как и будущее.

Куриное дерьмо смешивалось с соломой и размокшей землей, эта смесь образовывала липкие комья, они облепляли лопату, как размокшая глина облепляет ноги после сильного дождя. Запах перепрелого помета, показавшийся вчера нестерпимым, сегодня превзошел все мыслимые пределы. Тесный и душный непроветриваемый сарай был загажен в несколько слоев по всей площади. Ивернес даже не пытался войти внутрь, он стоял на пороге, скрючившись в неудобной позе и тщательно следя, чтобы случайно не наступить в грязь. Он подцеплял лопатой очередной комок нечистот, отступал на два шага, не разгибаясь и не дыша, опрокидывал лопату в тачку, отворачивался и переводил дух. Когда Ивернес потревожил лопатой верхние слежавшиеся слои, из глубин вырвались свежие испарения, их запах уже не воспринимался как запах, нос заложило насморком. Ивернес потянулся было рукой к лицу, но вовремя остановился — он уже видел на примере Бригитты, что происходит, когда вытираешь лицо грязной рукой.