Эти опавшие листья

Он стоял перед ней, глядя сверху вниз на ее лицо, улыбался, и хотя брови вопросительно взлетели вверх, в этом не было ни тени смущения. Мисс Триплау ответила ему столь же небрежным взглядом. Она умела изображать высокомерие, когда ей хотелось.

– Вы – мистер Кэлами, – произнесла она после паузы.

Он ответил легким наклоном головы.

– А меня зовут Мэри Триплау. Все остальные уехали. Так что мне придется развлекать вас самой.

Он кивнул и дотронулся до ее протянутой руки.

– Наслышан о вас от Лилиан Олдуинкл.

«И о том, как я работала гувернанткой?» – мелькнула мысль у мисс Триплау.

– И от многих других людей, – продолжил мистер Кэлами. – Не говоря уже о ваших книгах.

– Давайте не будем о них, – нарочито легко отмахнулась она от темы. – Прежние книги теряют всякое значение – они не так уж важны, потому что написаны кем-то, кого уже не существует. Пусть мертвые сами хоронят своих мертвецов. Единственная книга, какую можно принимать в расчет, та, что сочиняется сейчас. А к тому времени, когда она будет опубликована и ее начнут читать чужие люди, она тоже потеряет значение. А потому для меня не существует моих книг, которые мне было бы приятно обсуждать. – Мисс Триплау говорила томно, немного растягивая каждое слово и глядя на Кэлами прищурившись. – Лучше побеседуем о чем-нибудь более интересном, – закончила она.

– О погоде?

– Почему бы и нет?

– Что ж, между прочим, это тема, – сказал Кэлами, – о которой я в данный момент могу говорить с подлинным интересом. Если хотите, с огромной теплотой. – Он вынул пестрый шелковый носовой платок и протер лицо. – Через такой ад, как эти пыльные равнинные дороги, мне не доводилось ходить никогда. Признаюсь, под невыносимым итальянским зноем я начинаю тосковать по лондонской сырости, по солнцезащитному зонтику из смога, по дымке, из-за которой не видно угла дома в ста ярдах от тебя, и по той своего рода москитной сетке в воздухе, скрывающей любой городской пейзаж.

– Помню, однажды я познакомилась с одним сицилийским поэтом, – произнесла мисс Триплау, придумав никогда не существовавшего потомка Феокрита, – который говорил то же самое. Только ему больше нравился Манчестер! – Она закатила глаза и свела ладони вместе с легким хлопком. – Он был одним из тех существ, каких часто можно встретить в зверинце леди Трунион.

Ей вовремя вспомнилось одно из имен, которые хорошо упомянуть как бы невзначай. Леди Трунион прославилась тем, что собирала у себя салон, где носители и носительницы природного дара имели возможность повстречать разнообразных забавных и экзотичных представителей мира искусства. А употребив слово «зверинец», мисс Триплау как бы сразу поставила их с Кэлами в общий ряд, по одну сторону разделительного барьера.

Однако эффект, который произвела на Кэлами эта почти культовая фамилия, оказался иным.

– Эта жуткая женщина все еще продолжает свои манипуляции? – спросил он. – Должен вам напомнить, что я путешествовал целый год и немного отстал от хроники событий.

Мисс Триплау мгновенно изменила выражение лица, как и тональность голоса. Улыбаясь с презрением посвященной, она заметила:

– Но ведь она ничто в сравнении с леди Гиблет, верно? Чтобы посмотреть на настоящий ужас, нужно побывать у нее. Вот ее дом – воистину mauvais lieu [1] . – Она сделала выразительный жест рукой, показывая, что знает, о чем говорит.

1

Злачное место (фр.). – Здесь и далее примеч. пер.

Кэлами не согласился с ее оценкой.

– У Гиблет, вероятно, все просто вульгарнее, но не хуже, – произнес он, и по его интонации и мимике мисс Триплау поняла, что он не кривит душой и не может по секрету получать удовольствие от подобной «светской жизни». – После более чем годичного отсутствия, подобного моему, возвращаешься к цивилизации только для того, чтобы обнаружить тех же людей, занятых тем же идиотизмом, как и прежде. Поразительно! Ведь ожидаешь перемен. Очевидно, потому что изменился ты сам. Но у всех все по-прежнему. У этих Гиблет, Трунион и даже у нашей хозяйки, хотя я искренне люблю бедную милую Лилиан. Ни малейших изменений. О, это более чем поразительно – такое порой даже пугает.

И именно в этот момент их беседы мисс Триплау сообразила, что допустила чудовищную ошибку и на всех парусах неслась неверным курсом. Мгновение, и она озвучила бы суждение, какое сделало бы ошибку непоправимой, превратила бы в то, что она еще с беззаботных студенческих времен стала называть «скелетом в шкафу» или воспоминанием, которое в будущем не вызывает ничего, кроме стыда. А мисс Триплау очень переживала из-за своих «скелетов в шкафу». Воспоминания непостижимым образом занозами застревали глубоко в душе, наносили раны, которые не заживали. Даже затянувшиеся старые шрамы иногда саднили. Внезапно, без всякого повода, посреди ночи или самой веселой вечеринки, она вдруг могла вспомнить о «скелете» из прошлого, и ее охватывало желание вновь и вновь казнить себя, овладевал мучительный стыд за свой поступок. И против этого не существовало лекарства, не помогали никакие умственные рассуждения. Конечно, в своем воображении ты можешь ретроспективно найти выход из положения, тактичную альтернативу, которая не привела бы к появлению «скелета». Вообразить, например, как шепчешь сестре Фанни слова утешения, а не произносишь злобные, убивающие ее фразы. Или как ты с чувством возмущенного собственного достоинства уходишь из мастерской Бардолфа и попадаешь в грязный переулок, где в окне висит канарейка (какой изысканный образ – канарейка повесилась!), и удаляешься прочь. А на самом деле ты там задержалась и совершила невероятную глупость. Боже, как же скверно было потом на сердце! В общем, воображать можно было что угодно, делать вид, будто никакого «скелета в шкафу» не существовало. Фантазия отчаянно стремилась стереть из памяти навязчивый образ, но только ей никогда не удавалось одержать окончательной и решительной победы над фактами.

Вот и сейчас еще одно неосторожное слово – и в памяти отложился бы новый, неистребимый, болезненный «скелет». «Как могла я быть настолько тупа? – спрашивала она себя. – Как же я могла?» Потому что ей стало вдруг очевидно, что развязные манеры и модные наряды совершенно не подходили для такого случая. Кэлами, как выяснялось, не ценил ничего подобного. Стоило ей продолжить в том же духе, и он бы списал ее в разряд фривольных светских вертихвосток со склонностью к снобизму. Потребовались бы неимоверные усилия и немалый срок, чтобы исправить это самое первое и сильное впечатление.

Неуловимым движением мисс Триплау сдернула с мизинца правой руки кольцо с опалом, подержала его в кулачке, переложила в левую руку, а потом, когда Кэлами отвернулся, запихнула в щель между сиденьем и спинкой обитого лощеной тканью кресла.

– Страх! – воскликнула она. – Да, вот верное определение. Все это действительно повергает в ужас. Чего стоят только великаны-лакеи! – Мисс Триплау вытянула руку над головой. – А какого диаметра там подают клубнику! – Она развела ладони рук (с пальцами, на которых сверкало все еще слишком много колец, как с огорчением отметила она) на фут перед собой. – Бессмысленное любопытство охотников на львов. А рык самих пресловутых львов!

Сейчас ей нечего было изображать руками, и мисс Триплау уронила их между бедер, воспользовавшись заодно случаем избавиться от кольца в виде скарабея и от бриллиантов. И, подобно фокуснику, который отвлекает внимание зрителей, чтобы успеть проделать свой трюк, она резко склонилась вперед и начала говорить быстро и очень искренне:

– А если серьезно, то какую же чепуху рычат их так называемые львы. Наверное, это наивно с моей стороны, но я всегда предполагала, что знаменитости обязаны быть интереснее других людей. Но вовсе не так!

И она несколько театральным движением облокотилась на спинку кресла. При этом одна рука как бы ненароком оказалась прижатой у нее за спиной. Вскоре мисс Триплау высвободила ее, но не раньше, чем скарабей и бриллианты нашли себе убежище в той же щели. Теперь на пальцах не осталось ничего, кроме изумруда; от него избавляться не нужно. Кольцо выглядело скромно и неброско. Но вот снять с себя жемчуга, чтобы он этого не заметил, она никак не могла. Ну никак – хотя в том, что касалось женских побрякушек, большинство мужчин были невероятно ненаблюдательны. Поэтому снять кольца не составило труда, но вот ожерелье… И самое обидное, что жемчуг не был даже по-настоящему ценным.