Этика свободы

Объявление незаконным отказа от работы, безусловно, ведет к обществу всеобщего рабства. Давайте обсудим другой пример, который Хайек легко признает свободным от принуждения: «Если организатор светских вечеринок приглашает меня только при том условии, что я буду соблюдать установленные организатором нормы поведения и дресс-код ... то это, несомненно, не будет являться принуждением». [9] Но, как показал профессор Хэмови, это случай может быть легко признан «принуждением» по критериям самого Хайека. Так как,

«легко может оказаться, что я публичное лицо и мое непоявление на этой вечеринке сильно повредит моему социальному статусу. А мой смокинг находится в химчистке и будет готов только через неделю ... а вечеринка назначена на завтра. При таких условиях нельзя ли утверждать, что действия хозяйки вечера, установившей форму одежды как цену доступа на вечеринку, являются принудительными, поскольку это явно требует затрат на сохранение более ценимой мной вещи – своего социального престижа».

Более того, Хэмови указывает, что если хозяйка вечера потребует, чтобы я в качестве цены за приглашение «вымыл все столовое серебро и китайский фарфор для вечеринки», Хайек на основе своих же собственных критериев еще более четко признает такой контракт «принудительным». [10]

Пытаясь отразить проницательные критические замечания Хэмови, Хайек позже добавил, что «для определения принуждения также необходимо, чтобы действия принуждающего поставили принуждаемого в положение, которое тот считает худшим, чем то, в котором он бы находился до совершения действия». [11] Но, как показывает Хэмови в своем ответе, это не избавляет Хайека от непоследовательности в отказе признать «принудительным» условное приглашение на вечеринку. Так как

«ранее описанный случай, судя по всему, также удовлетворяет этому условию. Поскольку гипотетическая хозяйка вечера своим приглашением расширила спектр возможных для меня альтернатив, общая ситуация (которая включает и мою неспособность удовлетворить формальным условиям приглашения и мою последующую фрустрацию) с моей точки зрения стала хуже, чем ситуация до приглашения и безусловно хуже, чем до того, как гипотетическая хозяйка вечера решила провести вечеринку в это конкретное время». [12]

Таким образом, Хайек и мы все однозначно связаны выбором из двух вариантов: либо строго свести понятие «принуждения» к вмешательству в чужую личность или собственность путем использования или угрозы физического насилия; либо полностью отбросить понятие «принуждения» и определить «свободу» не как «отсутствие принуждения», а как «отсутствие агрессивного физического насилия или его угрозы». Хайек, конечно же, признает, что «принуждение может быть определено так, что оно становится всепроникающим и неизбежным явлением». [13] К сожалению, его ошибка умеренности, не позволяющая ему свести понятие принуждения строго к агрессивному насилию, подрывает всю его систему политической философии. Он не может спасти свою систему и попытками количественного различения между «мягким» и «более жестким» принуждением.

Другая фундаментальная ошибка системы Хайека состоит не только в определении принуждения за пределами сферы физического насилия, но и в неспособности провести различие между «агрессивным» и «защитным» принуждением или насилием. Существует огромное различие в типе между агрессивным насильственным нападением или кражей с одной стороны, и использование насилия для защиты себя или своей собственности от такой агрессии. Агрессивное насилие преступно и несправедливо; применение защитного насилия, безусловно, является надлежащим и справедливым; первое вторгается в права индивида и его собственность; второе – защищает от такого вторжения. Однако Хайек вновь не сумел распознать это принципиальное качественное различие. Для него существуют только относительные степени или количества «принуждения». Так, Хайек утверждает, что «принуждения нельзя полностью избежать, потому что единственный путь предотвратить его – это угроза принуждения». [14] Из этого он продолжает нагромождать ошибки, добавляя, что «свободное общество разрешает эту проблему, делегировав монополию на насилие государству и пытаясь ограничить полномочия государства случаями защиты граждан от принуждения со стороны частных лиц». [15] Однако мы здесь не сравниваем различные степени не разграниченного сонма действий, которые мы называем «принуждением» (даже если мы понимаем под принуждением только «физическое насилие»). Мы можем избежать агрессивного принуждения через приобретение услуг защитных агентств, которые уполномочены применять защитное насилие. Мы не беспомощны перед «принуждением», если мы определяем его только как агрессивное принуждение (или, если мы вовсе отказываемся от термина «принуждение» и просто проводим разграничение между агрессивным и защитным насилием).

Вторая из приведенных в предыдущем абзаце цитат Хайека умножает его ошибку многократно. Во-первых, во всех известных исторических случаях «свободные общества» не «делегировали» какую-либо монополию на насилие государству. Добровольный «общественный договор» никогда не существовал. Во всех исторических случаях государство захватывало эту монополию с помощью агрессивного насилия и завоеваний. И далее государство владело монополией не столько на «принуждение», сколько на агрессивное (и защитное) насилие и эта монополия устанавливалась и поддерживалась с помощью использования двух конкретных форм агрессивного насилия: налогообложения для обеспечения государственного дохода и обязательного объявления незаконными конкурирующих защитных агентств на территории государства. Следовательно, поскольку свобода требует прекращения агрессивного насилия в обществе (обеспечивая защитное насилие против потенциальных агрессоров), государство не является и не может являться защитником свободы. Поскольку государство существует за счет постоянной эксплуатации двух видов агрессивного насилия против свободы и собственности индивидов, которую, оно, как предполагается, защищает. Государство несправедливо по качественным признакам и не может быть оправдано.

Таким образом, аргументация Хайека в пользу существования государства, использования им налогообложения и других мер агрессивного насилия базируется на его неоправданном разрушении границы между агрессивным и защитным насилием и его представления всех насильственных действий как разных степеней одного понятия «принуждения». Но и это еще не все. Потому что работая над своей защитой государства и его деятельности, Хайек не только расширил понятие принуждения за пределы физического насилия; он также неоправданно сузил это понятие, исключив некоторые формы агрессивного физического насилия. Чтобы «ограничить» государственное принуждение (и тем самым оправдать действия государства в рамках этих ограничений), Хайек доказывает, что принуждение минимально или вовсе отсутствует, если поддерживаемые насилием эдикты не являются частными и произвольными, а облечены в форму общих, универсальных правил, заранее известных всем («диктатура закона»). Так, Хайек утверждает, что

«Принуждение, которое все же должно использовать правительство ... сводится к минимуму и становится максимально безвредным, если ограничивается известными всем общими правилами, так что в большинстве случаев индивид никогда не будет подвергнут принуждению, если сам не поставит себя в такое положение, в котором он сам будет знать, что должен подвергнуться принуждению. Даже там, где принуждение неизбежно, оно избавляется от большинства самых вредных эффектов, если будет заключено в рамки и ограничено предсказуемыми пределами, или, как минимум, не будет зависеть от произвола других индивидов. Не будучи персонифицированным и завися только от общих абстрактных правил, чье влияние на конкретных индивидов не предвиделось во время их создания, даже принудительные акции правительства становятся данностью, на которой индивид может базировать свои собственные планы». [16]

Критерий определения предположительно “непринудительных”, но при этом насильственных действий сформулирован плохо.

«Если предполагается, что я заранее знаю о том, что если я поведу себя определенным образом, то я подвергнусь принуждению, а также предполагается, что я могу избежать этого поведения, и в таком случае принуждению не подвергнусь. По меньшей мере, в той степени, в которой правила применения принуждения не направлены на меня лично, а сформулированы так, чтобы применяться в равной мере ко всем людям в аналогичных обстоятельствах, они не отличаются от любых других естественных препятствий, которые влияют на мои планы». [17]

Но как проницательно замечает профессор Хэмови:

«Из этого следует, что если мистер Х предупреждает меня, что убьет меня, если я куплю что-либо у мистера Y, и если товары, которые продает мистер Y также продаются у других (например, у мистера Х), такие действия со стороны мистера Х не являются принуждающими!»

Поскольку приобретения товаров у мистера Y “можно избежать”. Хэмови продолжает:

«Возможности избежать действия по данному критерию достаточно для того, чтобы рассматривать ситуацию как теоретически идентичную той, в которой угрозы не было вовсе. Сторона, которой угрожают, остается не менее свободной, чем до угрозы, если она может избежать действий, которые приводят к реализации угрозы. В соответствии с логикой данного аргумента “принуждение угрозой” - это не акт принуждения. Так, если я знаю, что на меня нападут хулиганы, если я пойду в определенный район и если я могу избежать посещения этого района, то на меня никогда не нападут хулиганы. ... Поэтому я должен относиться к хулиганскому району ... также как к болоту, зараженному чумой – оба являются препятствиями, которых можно избежать, и они оба не нацелены персонально на меня...»