Это был просто сон...
Шрифт:
— Проклятое похотливое животное, — яростно выругалась Раласву Ди-Тонкэ, очевидно, имея в виду своего кобеля-мужа. — Чтоб ему треснуть, чтоб его вдоль и поперек черви проели, чтоб его…
А вот этого выражения Ирина толком не разобрала. Но что оно было абсолютно нецензурным, поняла прекрасно. Мать бедолаги Харгама в нем упоминалась…
Сэлиданум с досадой плюнула, злобно проехалась по предкам своего мужа еще разок, и тоже ушла.
Ирина отставила лейку. На душе было гадостно. Словно заглянула в гости к старым знакомым и застала в их доме безобразную свару. И вроде ни при чем ты, а все равно непонятную вину за собой чувствуешь…
Оставалось только пожалеть начальницу,
"Как-то они не по законам жанра сыграли", — подумала Ирина. — "Обычно женщины в подобной ситуации стараются оберегать детей от такой правды, даже если те хамят в открытую, как эта Кмельома. А здесь — ты посмотри… Но с другой стороны, раз ты считаешь себя взрослым человеком, то и веди себя как взрослый человек! Может быть, действительно нужно расставлять все точки сразу, без скидок на нежный возраст? Чтобы боль, которой все равно не избежать, впоследствии оказалась не такой масштабной и страшной… "
Впрочем, Ирина тут же твердо сказала себе, что этот сериал ее не касается.
Она взглянула на полоску электронных часов — как всегда, понадобилось мысленное усилие, чтобы перевести цветовую кодировку в более привычные цифры. Отделаться от въевшегося в память деления суток на двадцать четыре часа было невозможно. Но полоску часов можно было изогнуть в полукольцо, разметить по-привычному и жить более-менее спокойно.
Яркий световой шарик медленно полз по левой части прибора, выбираясь из темно-багрового сектора. Сегодня дежурить в вечернюю смену, времени еще много, практически весь день…
Пойти прогуляться, что ли?
Ирине была интересна повседневная жизнь большого города, так не похожего на пропитанные автомобильным угаром города Земли.
Каждая улица была здесь не магистралью, забитой под завязку гудящими и сигналящими машинами, а подлинным шедевром паркового искусства.
Вот и эта — настоящий декоративный сад-проспект с яркими клумбами, серыми лианами и невысокими деревцами зонтичного вида. В центре каждого такого зонтика зрел огромный граненый бутон светлой, золотисто-фиолетовой окраски. Неммногочисленные прохожие спешили каждый по своим делам, не обращая на зевающую по сторонам Ирину никакого внимания. Что могло только радовать. Никто не приставал с идиотской рекламой гербалайфа, не хватал за рукав, всовывая листовки и рекламные проспекты, не зазывал испытать удачу на очередном лохотроне… Да и вообще лишний раз не оглядывался на человека, впервые оказавшегося в незнакомом городе и, может быть, заблудившегося…
Пройдет время, и Ирина поймет, что это — вовсе не знак вежливости и уважения к гостям города, а нечто гораздо более страшное: абсолютное равнодушие к судьбе находящихся рядом…
Но тогда она о том не задумывалась
Улица привела к широкой витрине того, что можно было бы назвать магазином музыкальных инструментов. Чего здесь только не было!
Стенд-горка с коробочками, над которыми висели голографические экранчики — наверняка, это были синтезаторы разного рода. Барабаны, только не круглой, а многоугольный формы — поодиночке и в комплексах, какие-то не то балалайки, не то гитары — форма вроде похожа, но вместо струн — мелкие, светящиеся многоугольники, расположенные рядами…
А еще среди различной инопланетной экзотики, словно гранитный остров посреди океана, возвышалось фортепиано самого что ни на есть земного вида. Инструмент стоял на почетном месте в центре салона и хозяйка, полная чернокожая женщина, несколько раз в день обмахивала его специальной щеточкой — от пыли…
Еще здесь всегда играла негромкая
приятная музыка — без зрительного видеоряда, но с эмоциоанальным фоном — иногда медленная, иногда быстрая, но обязательно — с оттенком светлой печали в основе Кое-какие композиции Ирина узнавала — это были симфонии знаменитого Фарго.Ирине очень хотелось сыграть что-нибудь самой… Что нибудь совсем простенькое, не такое изысканное, как концерты Фарго, но свое…
Ирина вспомнила, с какой радостью училась в классе фортепиано. Она всегда любила музыку, пыталась даже сочинять свое. Неизвестно почему, но отец был против "пустопорожнего бряканья", как он выражался. Хотя фортепиано — не гитара, как тут можно было именно брякать?
Отец был против.
И когда Иринину композицию взяли на конкурс, и нужно было ехать в Москву, он уперся рогом и кричал, что не отпустит дочь в этот вертеп разврата. Учительница музыки, пожилая дама из старых аристократок искусства, пришла к ним домой и спорила, запрещая зарывать талант дочери в землю. Тогда отец заявил, что не даст на эту поездку ни копейки. А Марта Леонидовна сказала, что оплатит дорогу сама.
В ту же ночь отец напился вдрызг — он всегда был не прочь заложить за галстук и…
В общем, Ирина на конкурс не поехала. На конкурс отправилась лучшая подруга Ирины, и выиграла его и прославилась… А когда юное дарование попросили сочинить еще что-нибудь, тут-то сердечная дружба и закончилась.
Потому что писать музыку на таких условиях Ирина отказалась наотрез. Если бы Настенька повела тогда себя по другому, она, может быть, и согласилась бы. Но человек, объевшийся легкой славы за чужой счет, уже не мог вести себя достойно. Эта звездочка закатилась так же быстро, как и вспыхнула, навсегда отравившись ядом ненависти к Ирине, не пожелавшей — вот подлость-то какая! — выручить лучшую подругу в трудной ситуации.
Ирина сжала и разжала пальцы, по которым пьяный в дупель отец лупил в ту ночь металлической линейкой, брызжа слюной от ярости. Слава Богу, обошлось без переломов…
Но об игре пришлось забыть. Вначале заживали руки, потом — попросту пропал интерес, навалились другие заботы. Иногда Ирина играла детям на стареньком садиковском фортепиано — просто чтоб не забыть ноты. Но дальше этого дело не шло.
Пока она не встретила Рустама.
Ирина улыбнулась своей памяти.
Это был знаменательный день!
Рустам пришел с ребенком, и откуда было Ирине знать, что малыш — сын его старшей сестры? И в мыслях даже не было попытаться понравится женатому мужчине. Но… Рустам стал приходить каждый день, забирая вместо сестры ребенка…
Когда Ирина впервые переступила порог его дома, в гостиной на почетном месте она увидела прекрасный инструмент, мечту всей своей жизни — фортепиано, с которым умели обращаться почти все члены семьи…
Ирина улыбалась, вспоминая, как вместе с Рустамом играла вальсы — в четыре руки. Кто бы мог подумать, что этот мужчина с внешностью качка любит и ценит классическую музыку? Собственно говоря, скоропалительная свадьба — через два месяца после знакомства! — была подлинным бегством из родной семьи.
Бегством от отца-алгоколика, с каждым днем все больше радости находившего на дне бутылки. От матери, принципиальной и гордой, живущей в своем параллельном мире — мире работы, где она была начальницей, где не утихали интриги и страсти (во многом благодаря ей самой). От маминых истерик, требований и святой уверенности в том, что все вокруг, в том числе и собственные бессовестные дети, существует исключительно ради того, чтобы ее обижать…
От брата, ненавидящего всех черно-буро-малиновых и вымещающего на них злость от собственных неудач…