Это было под Ровно
Шрифт:
Старик-стрелочник охотно рассказал, что поезда здесь ходят часто и сильно груженные. В сторону фронта — с войсками и вооружением, на запад — с ранеными, обмороженными и награбленным имуществом. Поняв, что наши хотят сделать, старик сказал:
— Мне уж ладно, только вот как быть с народом? Ведь их постреляют!
Оказалось, что для охраны железной дороги немцы мобилизовали крестьян из ближайших деревень и предупредили, что если будет совершена диверсия, их расстреляют. Сторожевые посты из крестьян стояли метрах в пятидесяти друг от друга.
— Мы сами с ними посоветуемся, — сказал Маликов.
Разговор с крестьянами сразу пошел по душам.
Одна пожилая крестьянка предложила:
— А вы нас, ребятки, вяжите и делайте свое дело. Рты, что ли, заткните, ударьте, что ли, чтоб синячок позаметней был.
— Ну, уж бить-то вас нам не хочется!
— Тогда мы сами малость поколотим друг друга, — ответила та же крестьянка.
И смех и горе! Пока наши закладывали мины, «сторожа» тузили друг друга. Потом партизаны их связали и положили около костра.
Скоро появился поезд.
Взрыв состава, груженного оружием, боеприпасами и другими военными материалами, был произведен блестяще. Паровоз стал «на-попа». Шестьдесят вагонов разбились и сгорели.
Это и был наш елочный подарок стране!
НАША «СТОЛИЦА»
В январе ударили двадцатиградусные морозы. Наши чумы — так мы называли свои лесные шалаши — оказались совсем неприспособленными для зимы. Часто меняя место лагеря, мы не могли устраивать теплые землянки, а ограничивались постройкой чумов из тонких жердей, обложенных еловыми ветками и засыпанных землей. Вместо дверей навешивали плащ-палатки. В середине крыши чума оставляли большую дыру для выхода дыма. Костер горел в самом чуме, а вокруг него веером укладывались спать партизаны: ноги к костру, головы под своды чума. От костра ногам жарко, а там, где голова, — мороз. Бывало так: проснется человек, хочет встать, а головы поднять не может — волосы примерзли. Ночью то один, то другой вскочит от холода, потопчется у костра, чтобы согреться, и, съежившись, снова ложится.
А тут еще другая беда навалилась. По законам физики, дым из чума должен был выходить в верхнюю дыру. Но у нас дым вверх не выходил, а стлался по чуму, выедая глаза. Вероятно, мы все-таки неправильно строили свои шалаши.
Словом, бед было много, и мы приняли решение на время крепких морозов расквартироваться в селе Рудня-Бобровская. Село было надежное. Там уже давно стоял наш «маяк», который из местной молодежи организовал оборону от немцев и полицейских.
19 января отряд снялся с места и направился в Рудню-Бобровскую.
Приняли нас как желанных гостей. Большая толпа крестьян встретила отряд около села и вместе с нашей колонной направилась к центру. Ребятишки забегали вперед и с палками вместо винтовок шагали около меня и Стехова.
На площади нас ожидали жители села. На здании сельсовета были вывешены портреты товарищей Сталина и Ворошилова. Народ ждал и верил в приход Советской Армии и сберег эти портреты.
Около стола, покрытого красной материей, с подносом в руках стоял пожилой крестьянин. На подносе были хлеб-соль.
Когда колонна подошла и остановилась, крестьянин вышел нам навстречу.
— Хлеб да соль вам, дорогие гости! — сказал он. — Милости просим, располагайтесь у нас, как у себя дома. Мы вас накормим и обогреем. Ваш отряд мы хорошо знаем и уважаем. Вы нас не обижаете и в обиду немцам и бандитам не даете. Ну, а ежели теперь придется драться с заклятыми
врагами, будем драться вместе.Старик кончил говорить и передал хлеб-соль Стехову. Стехов взял поднос в руки и сказал ответную речь, простую и короткую.
Я дал команду — строй разошелся. Партизаны вмиг смешались с крестьянами. И такие задушевные начались разговоры, будто встретились старые, давние друзья!
Село Рудню-Бобровскую мы в шутку назвали своей «столицей». Здесь был центр нашего отряда. А вокруг нас по крупным селам Сарненского, Ракитнянского, Березнянского и Людвипольского районов стояли наши «маяки». По сути дела, мы были во всей этой округе представителями советской власти.
Под контроль отряда были взяты все молочарни, работавшие на немцев, и немцы оттуда ничего уже не могли взять. «Оседлали» Михалинский лесопильный завод, посадили там своего коменданта, и лесоматериалы выдавали только нуждающимся крестьянам. Мы громили немецкие фольварки уже на западном берегу рек Случь и Горынь. На нашей стороне они были разгромлены. Многие районы стали полностью нашими, партизанскими.
Из Ровно, из районных центров, с железнодорожных станций — отовсюду к нам, в «столицу», стекались важные сведения и тут же передавались в Москву.
В пятидесяти километрах на юг от Рудни-Бобровской организовали «оперативный маяк» во главе с Фроловым. Там продолжалось формирование местных вооруженных отрядов, которые вместе с нашими группами выполняли боевые задания.
Наша «столица» хорошо охранялась. Вокруг села были расставлены посты. Вместе с нашими бойцами на постах стояли местные жители из молодежи. Они ходили и с патрулями по селу. Это было очень надежно. Местные люди сразу же распознавали чужаков.
Прямо у села мы наладили прием самолетов.
Почти каждую ночь Москва, как заботливая мать, сбрасывала нам подарки.
В воздухе раскрывались огромные парашюты, и у самых костров падали тюки в мягкой упаковке — с обмундированием, теплой одеждой, питанием, папиросами.
С нашим приходом население воспрянуло. От нас крестьяне узнавали о положении на фронтах.
В Сталинграде в эти дни немецкие армии были окружены железным кольцом наших войск. Окончательное уничтожение трехсоттысячной армии немцев было только вопросом времени. В январе войска Ленинградского фронта прорвали блокаду Ленинграда. На Северном Кавказе также шло стремительное наступление Советской Армии.
Отношения у партизан с местным населением установились хорошие. Каждый боец в свободное время помогал хозяевам дома, где он жил.
В нашем отряде было твердое правило: не только не доставать самим спиртных напитков, но и не выпивать, если кто-нибудь станет угощать.
Бывало так. Придет партизан с задания, хозяйка поставит на стол еду, раздобудет самогон и угощает:
— Закуси и выпей. Прозяб, небось?
— Покушать можно, спасибо. А пить не пьем.
— Что же так? С дороги полезно.
— Нет, пить не буду, не полагается.
Только один партизан нарушил это правило, и последствия были очень тяжелые.
На «маяке» Жигадло часто и подолгу бывал боец Косульников. В наш отряд он вступил с группой, бежавшей из плена. Маликов, который возглавлял «маяк», сообщил, что Косульников систематически нарушает партизанские законы: ежедневно достает самогон и напивается допьяна. Больше того, стал воровать у товарищей продукты и вещи для обмена на самогон. Наконец стало известно, что Косульников связался с подозрительной семьей и выболтал, что он партизан.