Это было в Дахау

Эсэсовцы часто вот так глумились над заключенными, но самым мерзостным был приказ мазать друг друга нечистотами, а затем счищать их.

Староста блока, встретив наше молчаливое сопротивление, пришел в бешенство. Он орал, брызгая слюной, как сумасшедший. Его помощники помчались в боксы и вернулись, вооруженные ножками от столов и табуретов, плетьми, которыми снабдили их эсэсовцы. Они с криком подлетели к нам. Ярость старосты подстегивала их.

– Последний раз повторяю,- орал он срывающимся голосом. – Плюйте друг другу в поганые рожи!

Мы продолжали стоять неподвижно. И тогда появились эсэсовцы. С проклятиями они начали плевать нам в лицо.

Мы стояли как изваяния. Изваяния, которые можно осквернить, но которые и после этого не утратят своей чистоты. Мы чувствовали их плевки на своих лицах, и каждый, внутренне сжимаясь, внешне старался держаться твердо.

– Это не плевки, слышите вы! Это благородная арийская слюна. Облизывайте морды друг другу!

Но мы по-прежнему не двигались. И тогда нас снова начали избивать. Но уже без прежней ярости. Немцы поняли, что проиграли.

– Три дня без пищи!

Но в тот момент нас это не испугало, главное – мы одержали победу!

Иной раз поступки старосты блока встречали одобрение заключенных. Например, он обычно беспощадно пресекал воровство, если крали у товарищей. Существовало коренное отличие в том, как относились в лагере к обычной краже и к воровству у товарищей. Если кому-нибудь из нас удавалось «организовать» что-либо у эсэсовцев, это поощрялось. Но за кражу друг у друга строго наказывали. Мера наказания зависела от характера кражи. Предположим, у кого-то пропадали деревянные башмаки и ему не оставалось ничего другого, как тоже украсть. Если он попадался на месте преступления, то получал свои двадцать пять палочных ударов, и дело с концом. Но если кто-нибудь попадался на краже хлеба, то, помимо двадцати пяти ударов, он получал еще взбучку от своих товарищей. Иногда истощенные, слабые заключенные забивали вора до смерти.

Староста блока № 19 однажды особо отличился, наказав группу заключенных-итальянцев. Нам, узникам, пережившим ад, этот случай запомнился навсегда.

Говорили, что итальянцы были партизанами и немцы схватили их где-то в горах. Они показались нам крепкими парнями. Даже староста блока выглядел заморышем рядом с ними. Все мы с удивлением уставились на них, когда их привели в блок. Не известно, по какой причине, но итальянцы остались в своей одежде, в добротных сапогах. Они брезгливо смотрели на нас, одетых в грязные лохмотья.

Правда, скоро от их гордости не осталось и следа. Не прошло и недели, как голод и вши сделали свое дело. Итальянцы стали менять свою одежду и сапоги на хлеб.

Однажды они направили к старосте блока делегата, знавшего немецкий язык. Делегат вытянулся перед старостой по-военному.

– Что тебе, макаронник?

– Здесь нечеловеческие условия,- сказал итальянец.

– Верно,- согласился староста.- Это условия как раз для паршивых итальянских свиней.

– Но мы не можем так жить.

– А никому и не нужно, чтобы вы здесь жили. Вас прислали сюда подыхать, как и всю остальную падаль.

– Но мы хотим выбраться отсюда,- сказал итальянец.

Староста блока разразился хохотом.

– Выбирайтесь! Есть разные способы выбраться отсюда: можно покончить жизнь самоубийством, в Дахау это разрешается. Только надо довести дело до конца, за неудачную попытку строго наказывают-переводят в бункер, а оттуда никто не возвращается. Кроме того, вы должны действовать сами, без посторонней помощи. Если узнают, что вам кто-то помогал, его тоже отправят в бункер. Я припасу вам побольше веревки, если хотите.

Итальянец отрицательно покачал головой.

– Мы не собираемся умирать. Мы хотим жить.

– Бежать…- подсказал староста.- Можно, конечно. Но, к несчастью, все беглецы неизбежно возвращаются обратно. И со всеми поступают одинаково – привязывают к столбу у входа в лагерь, вешают на грудь дощечку с надписью: «Я снова здесь!» А иногда эсэсовец приказывает повесить на беглеца барабан, и тот должен бить в барабан, обходя весь строй на поверке, и громко выкрикивать: «Я снова здесь!» После этого его привязывают к столбу. И там он висит без еды и питья, пока не умрет. Обычно больше четырех дней никто не выдерживает. Но некоторые неудачники висят иногда целую неделю.

– Мы не собираемся бежать. Мы хотим служить в эсэсовских войсках.

Староста блока окаменел от изумления. Он медленно встал.

– Что вы хотите?!

– Служить в эсэсовских войсках.

– Вот это да! – воскликнул староста, и все заметили, как у него заблестели глаза. Очевидно, у него тут же созрел какой-то план. – Если вы попадете в эти войска, то вам придется драться в России.

– Это не меняет дела. Мы готовы на все. Здесь все равно не жизнь.

– Но ведь вам известно, что в эсэсовских частях служат отборные солдаты вермахта? (Староста решил перестраховаться на тот случай, если разговор дойдет до ушей эсэсовцев.) Туда принимаются только самые храбрые и верные люди.

– Мы хорошие солдаты, воины по призванию.

– Хорошо,- согласился староста. Итальянца даже сбила с толку его сговорчивость.- Зови сюда своих макаронников.

Не прошло и трех минут, а в блоке уже знали о просьбе итальянцев. Мы были полны негодования.

Итальянцы ждали на улице. Они стояли молча, сбившись в кучу, а как только появился делегат, построились в колонну по четыре и зашагали к четвертому блоку. Это было жалкое зрелище. Со всех сторон их осыпали оскорбительными ругательствами.

– Вот погодите, проклятые макаронники, русские покажут вам! Они уложат вас всех.

– А вы тут передохнете!

Староста блока вышел на улицу. Мы поспешили отойти подальше, но ему в тот момент было явно не до нас.

– Все собрались?

– Так точно.

– Все согласны?

– Все.

– Спроси еще раз.

Делегат повернулся кругом и сказал что-то своим землякам. Все утвердительно закивали и громко крикнули: «Да, синьор!»

– Слышите, все согласны.

– Имейте в виду, фронт не забава. Объясни им. Еще не поздно передумать.

Делегат перевел, но итальянцы были непоколебимы.

– Они не изменят своего решения. Они хотят уйти отсюда и готовы на все, чтобы оказаться на воле.