Это было в Ленинграде. У нас уже утро

— Никого у меня там нет, — смущаясь и сердясь, ответила Ольга.

Этот разговор, видимо, доставлял Весельчакову большое удовольствие. Трудно было понять, одобряет он Ольгу или подтрунивает над ней.

— Барышня от родного дома на край света бежит, — громко сказал Весельчаков куда-то в пространство. — По линии, значит, энтузиазма…

— А вы не верите в энтузиазм?

Доронин поднял голову. У самого трапа, прислонившись спиной к поручням, стоял тот самый плотный черноволосый человек, который шёл впереди Доронина во время посадки. Он добродушно улыбался.

— Нет, отчего же, — поспешно ответил Весельчаков, — бывает. Только место подобрано несоответствующее.

— Место трудное, — согласился черноволосый.

— О чём и разговор.

— Вот что, — сердито сказала Ольга, — перестаньте меня запугивать! Я трудностей не боюсь, еду не на курорт…

Доронину показалось, что ещё одно слово — и она расплачется.

— Извиняйте, извиняйте, — все так же поспешно заговорил Весельчаков, — я ведь все это в шутку. А вы чего же у трапа-то стоите? — обратился он к черноволосому. — Не знаю, как вас по имени-отчеству.

— Григорий Петрович.

— Присаживайтесь, Григорий Петрович, — с преувеличенно вежливой улыбкой сказал Весельчаков, — в ногах правды нет. А ну, подвиньтесь, друзья-товарищи, дадим Григорию Петровичу место…

Он засуетился, передвигая ящики и мешки; Григорий Петрович подошёл и присел на свой чемоданчик.

— Я что хотел выразить? — продолжал Весельчаков, — Хотел сказать, что трудно женщине в таких местах. Туда такие, вроде меня, нужны, стожильные, во всех морях-океанах просоленные.

— А сердце? — серьёзно спросил Григорий Петрович.

— Что сердце? — недоуменно переспросил Весельчаков; у него был такой вид, точно он с разбегу наткнулся на неожиданное препятствие.

— Сердце тоже просолили?

— Это… как же понимать? — растерянно спросил Весельчаков.

— А так, что на одних жилах не вытянете, — сказал Григорий Петрович. — И ста жил не хватит. Сердце тоже потребуется. А солёное — оно не годится!

Весельчаков обиженно умолк.

Наступило молчание.

— А вы, видать, человек, бывалый, — с едва уловимой иронией вполголоса сказал Григорий Петрович.

— И-эх! — обрадовался Весельчаков. — Я, мил друг, в таких местах бывал!.. Я этот Сахалин моментом освою! — Он хитро подмигнул.

— Тоже по линии энтузиазма едете? — сдвигая густые брови, спросил Григорий Петрович.

Весельчаков насторожённо взглянул на него.

— Еду по призыву партии и правительства, — коротко ответил он. — Рыбку удить.

— Ясно, — сказал Григорий Петрович.

— Я вам по-честному скажу: жидковатый народ туда едет, — понижая голос, снова заговорил Весельчаков.

— Что значит «жидковатый»? — резко спросила Ольга, видимо приняв эти слова на свой счёт.

Весельчаков медленно всем телом повернулся к ней, улыбнулся и подчёркнуто миролюбиво ответил:

— Жидковатый-то что значит? Ну, одним словом, хлипкий народ. Я уж его обсмотрел. Все больше с южных морей. Северного опыту нет. Ох, и дадут им там жизни!..

— Кто же это даст им жизни?

— Стихия! — ответил Весельчаков, иронически пожимая плечами.

— Вы это говорите так, словно радуетесь неопытности людей, — неприязненным тоном сказала Ольга и отвернулась.

Весельчаков искоса глянул на Григория Петровича и замолчал.

Доронину несколько раз хотелось вмешаться в разговор. В душе он осуждал не только неприятного ему Весельчакова, но и Григория Петровича, который удивлял и даже возмущал его своим спокойствием. Прежний Доронин, конечно, не удержался бы и со всей горячностью обрушился бы на Весельчакова. Нынешний же Доронин, с безучастным видом посматривая на собеседников, продолжал перелистывать книгу Дорошевича.

«В глубине Сахалина, — читал Доронин, — таится много богатств. Могучие пласты каменного угля. Есть нефть. Должно быть железо. Говорят, есть и золото. Но Сахалин ревниво бережёт свои богатства, крепко зажал их и держит. Вот что такое этот остров-тюрьма. Природа создала его в минуты злобы, когда ей захотелось создать именно тюрьму, а не что-нибудь другое…»

Он оторвался от чтения, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд.

— А вы, видимо, едете на Сахалин в командировку? — обратился к нему Григорий Петрович.

— Почему вы так думаете? — резко сказал Доронин.

Несмотря на доброжелательный тон, которым Григорий Петрович задал свой вопрос, Доронин невольно почувствовал себя задетым.

— Хотя бы потому, что вы не принимаете участия в нашем разговоре. Судя по всему, проблема Сахалина не слишком вас занимает.

— Скажите пожалуйста какая проницательность! — иронически сказал Доронин. — Вы, вероятно, считаете, что этого типа, — он кивнул в сторону задремавшего Весельчакова, — очень занимает проблема Сахалина?

— Нет, — улыбнулся Григорий Петрович, — по совести говоря, я этого не считаю.

— И то хорошо, — сказал Доронин и углубился в чтение.

Григорий Петрович помолчал.

— Что вы читаете, если не секрет? — снова обратился он к Доронину.

— «Сахалин» Дорошевича, — ответил Доронин уже более миролюбиво. — Разные там страсти-мордасти.

— Ну и как, действует?

Вопрос был задан с прежним добродушием, но Доронину опять почудилось что-то, задевающее его.

— Как вам сказать, — с вызовом посмотрел он на Григория Петровича. — Сильно написано!

Григорий Петрович рассмеялся.

— Вот теперь, — весело сказал он, — мне начинает казаться, что вы едете к нам на постоянную работу.

«Что он ко мне привязался? — с раздражением подумал Доронин. — Что ему надо?»

— На этот раз вы правы, — сдержанно сказал он. — Я еду на Сахалин, в распоряжение обкома партии.

— Тогда вам тем более не следует верить Дорошевичу, — продолжая улыбаться, сказал Григорий Петрович.

Доронин уже давно соображал, как ему оборвать этот затянувшийся и чем-то неприятный для него разговор. В шутливых словах случайного попутчика было нечто такое, что выводило Доронина из того состояния безучастия ко всему, которое владело им последнее время. А он уже успел привыкнуть к этому состоянию и не хотел с ним расставаться.