Это Фоме и мне

– И теперь все это увидят?
– в ужасе спросила Вика.
– Что же мы наделали!

– У людей его национальности волосы растут очень быстро, так что через недельку он весь зарастёт, - спокойно сказала Брыся, - да, Рафик?

– И все углы сгладятся?

– Конечно. А пока поживёт с квадратной головой, немножко-то можно.

– А дети смеяться будут.

– Не будут, да, Рафик?

Рафик так больше ничего не сказал, сколько бы к нему ни приставали. Он сидел на стуле и ловил затылком своей квадратной головы ветер, который поддувал из приоткрытой форточки, гладил себя по черепу и всем его углам рукой, которая была почти без ногтей, трогал уши, не узнавая их, и досасывал последний леденец. Вскоре пришла санитарка, потому что дали горячую воду, и отвела маленького Рафика мыться.

...
– Жить, болеть, умереть, жить.
– посчитала Брыся всех отловленных вшей, которые всё так же медленно ползали по дну коробка.
– Правильно мы четыре штучки поймали, ни больше, ни меньше. Ну, Вик, закрывай.

– Спасибо.

– Ты что, в спичечном коробке собираешься их нести?!
– Лариска, как увидела, что Вика закрывает коробок и кладёт его в сумку, чуть до потолка не подпрыгнула.
– Расползутся по нам, и не заметишь как, так на нас и переползут. А я не хочу быть блохастой.

Вика схватилась за коробок и сжала его между ладоней:

– А как же с ними?

– Эх, что бы ты без меня делала... Я специально прихватила.
– Лариска вытащила баночку из-под крема.
– Держи, ссыпай их туда. Из банки точно не выскочат.

Вика так и сделала - ссыпала вошек, которые даже упирались, так им в коробке понравилось, в банку. Лариска взяла у неё из рук эту банку и как можно плотнее завинтила крышку.

– Девчонки, приходите, я вас буду ждать, поболтаем... А то мне тут так скучно бывает, ужас. Детей хочется бить. Приходите.
– прощаясь, лепетала Брыся и оставила Вике на бумажке расписание своих дежурств.

Дело оставалось за малым. Всю дорогу к Фоме Вика и Лариска составляли план того, как подсунуть Фоме лечебную вошь. Придумали, в палатке купили половинку черного хлеба и расположились в скверике возле больницы.

– Так, выбираем самую толстомясенькую вшу, делаем из хлеба шарик, закатываем её туда. А дальше всё просто - я отвлекаю твоего Фому, а ты заставляешь его этот шарик съесть.
– Лариске очень понравилось то, что она придумала.

– Ага, а как я его заставлю?

– Ну, Вика, в игровой форме.

– Ой, хорошо...

Но всё оказалось неожиданно плохо. Когда хлебный шарик был уже готов, с большими предосторожностями открыли баночку из-под крема и - о, ужас! все вошки были там совершенно мёртвыми. Сколько ни ковыряла Вика их травинкой, они не подавали никаких признаков жизни. Она вытащила под брезгливое гримасничанье Лариски одну вошь себе на ладонь - но та была настоящим трупом.

– Эх ты, - на глаза Вики навернулись слёзы, - они все умерли из-за тебя.

– Это ещё почему?

– Ты всё боялась, что они разбегутся, на тебя напрыгнут. И крышку так завинтила, что им воздуха не осталось!

– Это были меры предосторожности...

– Они бы и из коробка не выскочили... А теперь вот что делать... Вика понюхала баночку.
– И что у тебя в этой банке за крем был такой ядовитый? А, понятно... Конечно, нанюхались. А им, маленьким, много разве надо?

– Как людей кусать, так они не маленькие...
– Лариске хотелось оправдываться и найти какой-нибудь аргумент против вшей.

– И не перепрыгнули бы они на тебя, у них же и крылышек нет, всхлипнула Вика.

– Тоже мне, сюся-муся.

И она грустно побрела к Фоме, оставив Лариску ждать в сквере. Купила по дороге бананов, как гостинцев, себе банку пива, выпила его быстро и решила съездить к Брысе ещё раз - вдруг на Рафике Гусейнове новые вошки завелись.

И к окну Фомы подошла уже весёлая-весёлая.

НА ПРЯМОЕ ПОПАДАНИЕ ИГЛЫ В ВЕНУ

И вот пошли дожди. Мало радостное состояние Фомы подошло к своей критической точке, а анализы никак не давали повода к сборам на волю. Был пятнадцатый вечер пребывания в больнице, шоу затягивалось, и Фома даже выгнал ординарца Сергуню, пришедшего, как обычно, поговорить, вон из бокса. Никогда прежде Фома не поддавался таким эмоциям. Он встал возле окна своего полуподвального помещения, щелчком согнал таракана, пробирающегося к съестным припасам, и стал смотреть на дождливую улицу.

"...Грустен должен быть человек и растерян - чтоб не сумел возгордиться. Который год я вижу холодное лето, мокрую зиму, бесстрастные дни. Это уже даже не актуально. Тёплый снег давно стал синонимом грустных вечеров и пустых скитаний в пространстве. Господи, я мог бы всего этого не замечать. Но, кажется, я уже давно завяз где-то внизу. Вот и хожу, как дурак, по своей скучной жизни и угасаю. Или не угасаю (естественно), но сейчас это уже не я. А так всё хорошо, я люблю людей, они любят меня, вот только что с этим делать - не знаю..."

Мысли Фомы прерывает Палёнова, которая пришла посоветоваться, поступать ли её сыну, кажется, в Интерпол, Фома даёт ей спокойным голосом какие-то рекомендации, и она озабоченно уходит, оставив на кровати стопку газет. Фома просматривает несколько, но ни одна из них не соответствует его вкусу и принципу - их нельзя читать в туалете. Фома ограничивается сигаретой, моет руки и снова встаёт смотреть в окно. Там всё без изменений. Тогда Фома идёт в номер Мхова и Лишайникова, садится там на кровать и начинает общаться.

Мхов помахивает невзначай часами Casio, Фома обращает на них внимание, хвалит Мхова за правильный выбор, Лишайников рассказывает два анекдота, Фома выпивает стакан минеральной воды, время идёт.

– Мхов, скажи, у тебя любимая девушка была?
– обращается Фома, глядя ему прямо в рыженькое лицо.

Мхов, 16-17 лет от роду, грустно вздыхает, и выражение лица его удаляется в воспоминания:

– Ах, была. Очень давно...

Лишайников презрительно смеётся, Фома успокоительно говорит: "Ну ничего, Мхов, ничего", сидит у них ещё какое-то время, а затем уходит. По дороге в бокс ему попадается Сергуня, Фома тут же его прощает, даёт посмотреть журнал с женщинами, отобранный у малолетних узников, и заходит к себе.

За окном на улице успел закончиться дождь, немного прояснилось, солнце садится по ту сторону корпуса. Соседнее здание морга покрывается естественной бледностью; любовь к жизни оставляет пределы больницы. Гоняясь по палате за комарами, Фома размышляет о своей болезни - кому это выгодно. Выясняется, что никому, абсолютно никому. Но завтра обещала приехать Вика. Фома накрывается с головой одеялом и засыпает.

...
– Это опять мы, привет.
– Вика просунула голову в дверь "второй соматики".
– К тебе можно?