Это настигнет каждого

– Ты лжешь...

– Он хочет расчленить меня... разобрать на части, как часовой механизм. Раньше я верил, что он имеет на это право... что протестовать бессмысленно. Я вел себя тихо. Разве что скулил. У меня не было воли. Сегодня он глубоко заглянул в меня... через разверстую щель...

– Ты вправе лгать, - сказал Матье.
– Ложь - твоя защита, твоя помощница: она тебя украшает или делает достойным сострадания. Сам я до сих пор искал прибежища у правды и прямоты, насколько они мне доступны... Но они не защищают, это каждый со временем узнаёт, - они нас выдают.

– А у вас самих шкура везде целая? Вас никогда не швыряли на землю, не вспарывали?

– спросил Матье-младший.

– Ну...
– мучительно выдавил тот, что был старше.
– Такое может случиться... случается... случалось и со мной. Но ты-то почему попал в такое положение?
– Воспоминание, подобное грозному морю, удерживаемому на расстоянии дамбой, вдруг утратило свою дальность, шумело теперь совсем близко, поднялось до души его [55] . Он снова видел картины, грозившие опрокинуть его в беспамятство. Страх перед когда-то случившимся снова охватил его. «Это вовсе не отошло в прошлое. Оно неизменно существует во мне... и сейчас стоит рядом, помолодевшее. Мое второе Я, страдающее... И хотя моя плоть не чувствует боли, другая плоть, вместо моей, принимает эту боль на себя». Он проборматывал эти фразы, неразборчиво для другого.

55

Ср. Плач Иеремии, у. 54: «Воды поднялись до головы моей; я сказал:„погиб я"».

– Где же тогда ложь?
– спросил мальчик.
– Ведь сейчас я не защищен именно потому, что был честен?

– Ты черный или белый?
– спросил Матье, совершенно опустошенный страхом.

– Солгать или сказать правду? Что бы я ни ответил, вопрос останется нерешенным.

– Ты здесь чужой, как я, только что прибывший - или местный?

– Я стоял на этой улице и ждал человека, подобного мне.

Матье был вне себя. Прошлое вновь разжижилось, схлынуло, словно убывающая вода. Он забыл, где он вместе с этим другим находится. Он притянул мальчика к себе, расстегнул ему куртку: поспешно, но не так грубо, как Эльвира - Ослику. Андерс тоже не носил рубашки. Его грудь светло мерцала под взглядами Матье, деликатно украшенная двумя розовыми кружочками. Мальчик откинул назад голову - его шея, прямая и почти белая, казалось, прямо сейчас вырастает из туловища, - силясь таким образом доказать правдивость своей светлой кожи.

«Неужели и я был когда-то таким?
– спросил себя Матье.
– Таким легким и стройным... приятно гладкокожим, с нежными мускулами... ничего отталкивающего... средне-привлекательный... что-то такое, что можно принять или даже полюбить, если хорошо приглядеться?»

Он застегнул на мальчике куртку. Вспомнил о кельнерше; но ему было наплевать, наблюдает ли она за ними. Он взглянул и увидел: она все еще пишет и считает. И опять повернулся к Андерсу.

– Хорошо это или плохо, что мы теперь знаем друг о друге: мы оба светлые? Как думаешь, Матье-младший, Андерс?.. Видишь, какой я остолоп! Ты-то ведь ничего обо мне не знаешь!

– Как же, - ответил Андерс, - знаю: я ведь в вас не засомневался.

– Ты превосходишь меня в сообразительности, потому что многое претерпел; а еще больше было такого, от чего ты оборонялся. У меня же, выросшего под ненадежной защитой опекунов, нерешительный ум и вялые мысли... колеблющееся поведение... никакой силы в любви, а только смутные антипатии...

– Я голоден, - сказал Андерс.

Матье тотчас вскочил со стула и направился к барной стойке. Кельнерша как раз закрыла свою книгу, так что могла теперь уделить внимание гостям. Она спросила:

– Чем могу служить, мой господин?

– Что-нибудь поесть, пожалуйста... посытней и побольше.

Кельнерша механически взяла меню, лежавшее перед ней, посмотрела в него, снова отложила, ответила:

– Ничего уже нет, мой господин.

– Ничего жареного или тушеного, - истолковал Матье ее краткий ответ, - но ведь должны же быть хлеб, колбаса, ветчина, сыр, вареные яйца, холодные котлеты...

– Никакой еды не осталось, - упорствовала кельнерша.

– Значит, заведение закрылось?
– спросил Матье.

– Заведение пока открыто, мой господин; но еды нет.

– Однако, думаю, вы все же могли бы раздобыть хлеба, масла, немного салата, кусок мяса... при наличии доброй воли... и за соответствующее вознаграждение. Мальчик, который сидит вон там, голоден. Ему бы надо перекусить. Если, конечно, заведение еще не закрылось.

– Мяса нет, мой господин.

– Хотя бы кусочек хлеба, ломтик сыра, - молил Матье.
– Пожалуйста, поищите... Хоть что-нибудь. Тарелку супа, быть может...

– Хлеба нет, мой господин. Вчерашний весь съели. И супа больше нет. Его съели. Нет ни уксуса, ни оливкового масла. Припасы израсходованы, ибо ночь длится очень долго. Сами можете убедиться: все гости разошлись.

– Не вижу взаимосвязи.

– Все взаимосвязано, - отрезала кельнерша.

Матье, подавленный, повернулся к Андерсу.

– Здесь нет ничего съестного, - сообщил он.
– Попытайся успокоить пустой желудок яичным ликером. Большой стакан ликера подкрепит и согреет тебя.

Андерс согласно кивнул. Матье заказал напиток.

– Яичного ликера не осталось, мой господин.

– Ну вон же на полке бутылка! Я ее вижу.

– Она пуста, мой господин, - выпита до последней капли.

Кельнерша взяла бутылку, откупорила, подержала горлышком вниз.

– Видите, мой господин.

– Тогда следующую бутылку! Я вас прошу. Или - следующую после нее...

Кельнерша покорно достала две следующие бутылки, откупорила, перевернула вверх дном.

– Они пусты. Я продаю, что имею. Того, чего в наличии не имеется, не продашь.

– Тогда принесите, пожалуйста, два бокала портвейна, -сказал Матье, совсем пав духом; он даже не поинтересовался у Андерса, по нраву ли ему такой заказ.

– Я, мой господин, и этого не могу, поскольку бутылки пустые.

– Но разве у вас нет погреба?
– спросил Матье.

– Бутылки в погребе пусты... с тех пор, как спустилась ночь.

– Не понимаю.

– Я просто говорю, как оно есть. Вам придется с этим смириться.

– Тогда угостите нас чем-нибудь из припасенного здесь в зале, - сказал Матье.

– У меня, мой господин, ничего не припасено.

– Все эти бутылки стоят без пользы?
– недоверчиво спросил Матье.

– Они пусты. Можете сами убедиться, мой господин.

Кельнерша принялась откупоривать бутылки, одну за другой, переворачивала их вниз горлышком, ставила обратно.

– Такого со мной еще не случалось, - с горечью сказал Матье.
– Что ж, налейте нам пива!

Кельнерша повернула один за другим все пивные краны; но жидкость не полилась.

– Видите, бочки пусты, - сказала кельнерша.

– Не понимаю, - снова возразил Матье, - разве никто вас не обеспечил...

– Как же, мой господин, мы были вполне обеспечены... Вот только ночь оказалась очень долгой. А рано или поздно даже самый большой склад пустеет.