Это называется зарей
Шрифт:
Покончив с едой, Клара и Валерио вернулись в маленькую гостиную.
— Много было сегодня работы, дорогой?
Она часто задавала этот вопрос и всегда с неизменным оттенком сожаления в голосе, словно сокрушалась о том, что приходится тратить такую уйму времени и сил на второстепенные вещи, в то время как всю жизнь должна была бы заполнять одна любовь.
— Да. Работы было много, — ответил он.
На диване она крепко прижалась к нему. Он чувствовал, что теперь она довольна и счастлива. Быть может, она плакала, потому что знала: скоро
— Ничто не сможет нас разлучить, Клара, — сказал он. — Ничто и никто. Никогда…
Она что-то пробормотала. И закрыла глаза. На лице ее появилось хорошо знакомое ему выражение, которое означало сладость наслаждения и горечь страдания. Он тихонько опрокинул ее на подушки, ощущая себя могучим, всесильным богачом, его охватила бурная радость, в порыве которой он ласкал плечи и грудь Клары. Под пеньюаром на ней ничего не было, она казалась такой горячей и невесомой, и он лег на нее, а она продолжала шептать несвязные слова, сжимая его в своих объятиях.
Они долго лежали, прижавшись друг к другу, оторванные от мира, словно потерпевшие кораблекрушение. Буря внутри стихала, море отступало, оставив их совсем без сил, но шум его все еще раздавался у них в ушах.
Время, казалось, остановилось чудесным образом, окаменев, словно цветок, омытый известковой водой. Этот час был прозрачно чист, без всяких воспоминаний и связей с землей. Этот час никуда не спешил. Он не бежал, подобно реке, а как бы кружил вокруг себя, впитывая пьянящий запах разгоряченной, трепещущей плоти.
Валерио медленно провел губами по груди и животу Клары. Рука его блуждала по всему ее телу, жившему таинственной неиссякаемой жизнью.
— Луиджи, — вздохнула она.
Не открывая глаз, она протянула ему губы, и он поцеловал ее с отчаянным пылом, словно этот поцелуй должен был уберечь их обоих от смерти, спасти от той пучины, куда увлекало теперь их время, которое снова стремительно побежало вперед…
— Почему ты сегодня плакала?
— Все прошло, не будем больше говорить об этом! — с улыбкой сказала она и добавила: — Я счастлива.
При этом ее алые пухлые губы выглядели так соблазнительно.
— Я хочу иметь ребенка, — помолчав, негромко сказала она. — Я хочу ребенка от тебя…
— Да, — молвил Валерио, прижимая ее к себе.
Умиротворенный, он испытывал глубочайшую признательность. Без всякой обиды вспоминал он тяжелое время своей молодости, войну и все эти годы одиночества. В какой-то мере он даже испытывал благодарную любовь к той бескрайней пустыне, которая оставалась позади, ибо она привела его к Кларе, и теперь прошлое представлялось ему лишь долгим и неуклонным путем к Кларе.
Она повернулась к нему:
— Иногда мне становится страшно. После твоего ухода я начинаю говорить себе, что ты уже не вернешься, что я тебя больше не увижу, и мне хочется кричать, как безумной.
— Какая же ты дурочка, — с нежностью сказал он.
— Ты понятия не имеешь, что значит для меня день ожидания…
Словно выдохнувшаяся лошадь, ветер начал ослабевать, но временами вместе с его порывом доносилась далекая мелодия Миланского радио, странная, пламенная песнь, в которой
порою слышались волнующие, скорбные стоны.— Твоя жена скоро вернется, правда?
— Да.
— Она тебе об этом написала?
— Да.
Выпрямившись, он обнял ее, и они умолкли. Однако Валерио чувствовал, что она уже не та: что-то в глубине ее души восставало, хотя по виду ничего как будто не было заметно, лицо ее оставалось спокойным, с него не сходило привычное ласковое выражение.
— Клара, я ведь уже сказал: ничто и никогда не сможет нас разлучить. Верь мне.
— Я тебя знаю. Ты очень добрый и не захочешь причинять ей страданий.
— Она ничего не узнает. Откуда, ты думаешь, она может…
— Она все узнает, и очень скоро.
— Но если мы будем соблюдать осторожность…
— Да. По ночам ты будешь пробираться сюда, дрожа при мысли, что тебя увидят. Будешь искать объяснений по поводу своих отлучек, опозданий. Будешь лгать. И конечно же, неумело. Заранее могу себе это представить. Твоя жена будет несчастна, и постепенно наше счастье начнет угасать.
Помрачнев, он встал, а она с огорченным видом, но все же улыбаясь, следила за ним глазами.
«Зачем говорить об Анджеле?» — думал Валерио. Все, что могла сказать Клара, он уже сам себе много раз повторял. Зачем оставлять эти с трудом отвоеванные часы, если все доводы натыкались на одну простую мысль, рассыпаясь в прах от соприкосновения с этой мыслью: Клара ему необходима. Без Клары его жизнь потеряет свою притягательную силу, целостность, тепло и надежду. Без Клары для него начнется одинокое блуждание средь человеческих существ, словно среди деревьев в лесу без конца и края, жутком, враждебном, бесприютном лесу.
С Анджелой он познакомился в октябре 1945 года в Неаполе. Ей было восемнадцать лет. Она казалась такой хрупкой и робкой и в то же время такой жизнерадостной, на ее свежем личике блестели ласковые глаза.
Однажды во время экскурсии в Помпеи в конце прогулки Анджела почувствовала усталость, они сели рядом на ступенях Форума, и вдруг она положила голову на плечо Валерио с таким чарующим доверием, что он был потрясен. Чудо случилось спустя некоторое время, когда он, наконец, обнял ее, увидел совсем близко это худенькое, еще детское личико, и овладел этим едва оформившимся телом, таким крепким и нежным. В феврале следующего года они поженились, и он увез Анджелу на Сардинию.
Разлуку с ней родители восприняли как нечто временное. И для Анджелы, никогда не расстававшейся с ними, жизнь в изгнании на этой бесплодной земле день ото дня становилась все тягостней, несмотря на нежную заботу, которой окружал ее муж.
Да и Валерио тоже очень скоро распростился со своими иллюзиями. Маленькая девочка. Он женился на красивой маленькой девочке, сожалевшей об утраченном рае и богатых апартаментах своей семьи, о подругах и театрах в Неаполе, о вилле в Сорренто.
Рядом с ним томился избалованный ребенок, не утративший своей приветливости, прилежной приветливости, и робости, потерявшей, увы, в его глазах свое очарование. Она утверждала, что довольна и счастлива, однако ее покорный, смиренный вид говорил о другом.