Это просто игра

Сам виноват, конечно.

Сам и исправится.

Конечно!

Надо попасть в настоящее. Там и память вернётся, и всё остальное.

Макс уверенно сказал:

– Пошли. Видишь впереди скала, там, за толстыми деревьями?

– Эвкалиптами, что ли?

– Да разница-то. Ну эвкалиптами, наверное, да. Веди меня туда.

– А что там?

– Ты лошадей хотела, да? Лошади ученику не полагаются. Но есть специальная такая штука… Побежали.

Добежали быстро.

Скала была на месте, пещера внизу тоже. И в центре пещеры была та самая площадка с еле заметным в темноте голубым многоугольником под слоем пыли.

– Вот сюда. Да, в центр. Наушники погромче сделай и не снимай, – скомандовал он. – Только держись покрепче, голова может закружиться, это недолго. Просто слушай.

– Что?

– Слушай, – прошептал Макс и на всякий случай зажмурился, потому что музыка уже текла мимо и сквозь, вкрадчивая и почти неслышная, но от неё дрожали ноги, холодели пальцы и вытягивалось что-то важное в животе и груди, как в тот раз, когда мама зашла и всё не уходила, а на экране было синее окошечко с буквами, и буквы надо было набивать сквозь холодок, истому и музыку, которая всё лилась и лилась, и Макс лился вместе с ней, когда мама ушла, вверх, немножко вбок, назад, стою нет лежу нет лечу-лечу хорошо и пахнет вкусно ой…

– Вот этого ещё не хватало, за компьютером спать. Давай-давай, потихонечку, я тебя не подниму… В душ и зубы… Ты совсем разоспалась? Ну ладно, ложись, завтра два раза почистишь. Спи, Настя.

Какая я вам Настя, хотел сказать Макс, но одеяло оказалось блаженно тёплым, а голова всё запрокидывалась и хотела кружиться, и он падал и падал, улыбаясь чему-то настоящему и забытому.

Глава 3. В той тьме

Нет, ничего не забыла: схему помню, хлыст вот, сапоги начищены, редингот на мне. Редингот был удобным, но с непривычки несколько странным. Настя осторожно, чтобы не вспугнуть Рому, поводила локтями, приноравливаясь. Коварный Ромей немедленно воспринял это как намек и пошёл куда захотелось.

– На манеж приглашается Лопухова Анастасия, она выступает на Ромее.

Настя вздрогнула, но бояться было некогда: Рома решил продемонстрировать фирменную задумчивость. Настя шлёпнула его хлыстом. Хлыст коротенький, конкурный, да и удар символический, муху таким не подобьёшь, но Рома всё понял и вернулся в послушное состояние.

Настя выехала на залитый солнцем манеж, поприветствовала судей, стараясь не щуриться от слепящего света, дождалась отмашки флагом и тронулась, с ужасом понимая, что всё-таки совершенно не помнит схему проезда препятствий, к тому же не видит ничего, кроме резкой белизны. Зато Рома, умница, видел – и намекнул, что готов выходить на прыжок. Настя послала, отчаянно надеясь, что это не конская такая шутка и что они вышли на барьер прямо и не сшибут бревно копытами или грудью. Рома выпрыгнул, высоко, выше, чем на тренировках, выше, чем когда-либо, ещё выше, уши заложило, веки завернулись старой кожуркой апельсина, дыхание перехватило, а Рома нёсся как лайнер на взлёте, как ракета, к тяжёлым балкам потолка – и Настя, ойкнув, подалась назад, завалилась на спину и ухнула вниз, вниз, вниз, со свистом и ужасом, не понимая, на коне она или уже нет, и он рухнет сверху, раздавив и размазавввв!

Настя резко села и вдохнула, длинно и хрипло. Пальцы во что-то вцепились, ноги дергались, сердце колотилось, как японский барабан. Кругом была темень. А может, вообще ничего не было – только чёрная пустота.

Свет в доме отрубили, что ли, неуверенно подумала Настя. Но тогда время от времени светили бы фонари и поздние машины снизу, плюс луна всякая со звёздами. Может, во всём районе отрубили, к тому же новолуние и низкая облачность, например. Чего гадать, спать надо – завтра контрольная и соревнования, туда лучше в разобранном и невыспанном состоянии не соваться.

Мысль о соревнованиях бросила Настю в дрожь, мелкую и почти приятную, как горячая вода, обливающая замёрзшую руку. Настя участвовала уже в трёх соревнованиях, в двух по выездке и в одном по кюру, костюмированному фристайлу. Конкур, то есть прыжки через препятствия, предстоял ей впервые.

Спать почему-то не хотелось вообще. От волнения, что ли. Который час?

Настя пошарила рукой в поисках телефона и чуть не свалилась. Тумбочки рядом с кроватью не было, стула тоже, да и кровать была совсем не Настиной – и не кроватью вовсе. Лежак это был какой-то с рыхлым неровным матрасом и такой же подушкой. Они шуршали, будто набитые травой – даже не травой, а толстыми стеблями. И одеяло было странным, кажется, грубо сшитым из отдельных кусков. Спасибо хоть без запаха.

Настя осторожно спустила ноги. Пол твёрдый и холодный. Каменный, что ли? Она проверила ладонями, выпрямилась и пошла, выставив руки перед собой. Немедленно наткнулась на стену, замерла и нерешительно крикнула:

– Эй.

Прислушалась и повторила, уже громче:

– Эй!

И уже во весь голос заорала:

– Ма-ама!!!

И тут Настя вспомнила дикий сон про Макса и компьютерную игру. Она старательно усмехнулась, уговаривая сердце не начинать снова барабанные увертюры, и очень спокойно сказала:

– Ерунда, не бывает так, не бывает, это сон, сейчас проснусь.

Оторвала руки от стены, развернулась к кровати, чтобы лечь, заснуть и проснуться в своей комнате, и тут же потеряла ориентацию и равновесие. Настя поняла, что снова валится с какой-то гигантской высоты на твёрдый пол – но теперь уже не во сне, а на самом деле, – поспешно села, подворачивая лодыжки, на твёрдый холодный пол и повторила сквозь всхлип:

– Мама. Мама!

Тьма молчала.

– Мамочка! – закричала Настя и, кажется, потеряла сознание.

Глава 4. На этом свете

Сознание возвращалось, как сорвавшаяся с оси карусель – то одним боком, то другим, взыгрывая тут же замолкающей музыкой, дурманя вкуснющими ароматами и ослепляя вспышками даже сквозь сомкнутые веки. Ослепну ведь, подумал Макс, и решил в рамках борьбы с этой угрозой поспать ещё минут пять.

Женский голос вдали пропел:

– Анастасия Павловна, извольте откушать. Яишенки или ремешка, выбор за вами.

Какая Павловна, подумал Макс сонно. Нет здесь никакой Павловны, чего орать-то, поспать не дают.

Женский голос сказал ближе и уже не нараспев:

– Насть, вставай уже, опаздываешь. Сейчас поливать буду. Я серьёзно.

Настя, вспомнил Макс и судорожно сел на кровати.

Не очень широкой, но очень удобной кровати с мягким и лёгким одеялом, нежно-зелёным и в белых цветах. Вернее, не одеялом, а той штукой, внутри которой лежит одеяло. Кровать с Максом стояла в чужой комнате, небольшой, светлой и очень аккуратной. Стол с экраном, зеленоватое кресло на колёсиках, два узких желтоватых шкафа, полка с книгами. Сроду он здесь не был.

Знакомое было за окном в щели зеленоватых занавесок – чистое голубое небо, как везде. Ну кроме земель морогладов, над которыми висит хрустальный купол, а выше сразу космос. Макс откинул одеяло, встал, пошатнувшись, подошёл к окну и раздёрнул шторы.

Не было там ничего знакомого, кроме неба. Вокруг толпились дома в несколько этажей, но все были ниже окна, из которого смотрел Макс. Совсем внизу лежала дорога, по ней проворно бегали машины. Горизонт заслоняли дома и подъёмные краны. И что-то слегка заслоняло окно, как третья занавеска, полупрозрачная. Макс поморгал, поводил рукой перед собой и взялся за голову.