Это ты во всем виновата!

— Классическая бомбочка! — крикнула Хеллер. — Софи, это было круто!

Почти тотчас же Софи вынырнула, отплевываясь. Ее мокрый хохолок свесился на одну сторону. Она радостно затрясла кулаком, а Хеллер подплыла ее обнять.

— Да! — кричала Софи. — Я прыгнула с цепи! И даже не потеряла трусы!

До этих выходных у меня было четкое представление о себе, ну или хотя бы о том, каким человеком я хочу быть. Мне хотелось быть чем-то средним между девочкой-скаутом, директрисой и монахиней, с кучей медалей и наград за хорошее поведение, от которых я бы скромно отказалась. Я бы пошла в Технический университет Парсиппани, получала бы там только отличные оценки, и я бы не только оплачивала все налоги нашей семьи, но и путешествовала в разные неразвитые страны как миссионер организации «Бухгалтеры без границ». Я была бы в точности тем, чем описала меня Хеллер — ханжой в старушечьих панталонах. Я бы провела всю жизнь с опущенной головой, ведя себя как хорошая девочка и отчаянно пытаясь в глубине души не гордиться тем, какая я идеальная. Потому что в ту же секунду, когда я себе это позволяла, в тот же момент, когда я разрешала себе испытать счастье, гордость за себя, разрешала себе побыть немного странной, немного другой — именно в этот момент из своих подземных пещер с рыком появлялись мои собственные Раковые короли — Монстр Тревожность и Гоблин Вина, которые отправлялись на мои поиски, хихикая в предвкушении добычи.

И вот сейчас эти монстры снова заглотили меня к себе в пасть и устроили из меня ликующее перетягивание каната. У меня сперло дыхание, я слышала, как спешат в мою голову жестокие мысли и насмешки, которые все, как одна, убеждали меня в том, что я никчемная, жалкая и бесполезная. Мое горло пересохло, руки сжались в кулаки. Я как сумасшедшая начала бешено оглядываться в поисках деревьев, которые можно было бы пересчитать, автомобильных номеров, в которых не встречается ужасающая цифра 9, или хотя бы туалетной комнаты, где я могла бы снова и снова мыть руки — но только не общественного туалета, где все микробы заполонили бы мое тело и съели бы меня заживо.

Либо я, либо эти монстры, и это схватка не на жизнь, а на смерть. Я приказала своим ногам двигаться, чтобы подойти к крану. Четыре года назад цепь просто была влажной, от того-то моя рука и соскользнула. Я скинула обувь, сняла один из гольфов и натянула его на руку в виде защитной перчатки, с помощью которой смогла крепко ухватиться за цепь. Я слышала, как где-то внизу Хеллер и Софи кричат мое имя. Я поставила ногу на вершину крюка; потом, ухватившись другой рукой за цепь, качнулась всем телом и полетела над водой. Я слышала, как поскрипывает кран, чувствовала прохладный ветер, охватывающий мое тело, а садящееся солнце слепило мне глаза.

Я раскачивалась все сильнее и сильнее. Казалось, что если я сейчас отпущу цепь, то приземлюсь на противоположном конце карьера. Не знаю, к лучшему или к худшему — но раз дело касалось меня, то, скорее всего, к худшему — я решилась это сделать.

Я решилась на самый безумный, самый дерзкий, самый безответственный поступок в своей жизни — но не потому что меня подначивала или унижала Хеллер, нет — потому что этого хотела я сама. Мне это было необходимо. Мне нужно было перестать ненавидеть Хеллер, прекратить прятаться в своем пиджаке и бояться всего до такой степени, что это станет намного страшнее, чем утонуть. Я должна была спасти свою жизнь. Или покончить с ней.

Я раскачалась насколько это было возможно и отпустила цепь. Падая, я услышала громкий скрежет и увидела, что в нескольких метрах над моей головой ломается механический кран, который под моим весом вырвался из своей зацементированной основы, и теперь сотни килограммов ржавого металла летят прямо на меня, в то время как Софи и Хеллер визжат от ужаса.

Я ударилась об воду, погрузилась вниз, и всего в нескольких сантиметрах от меня упал в воду механический кран. Я почувствовала, как металлический кусок с рваными краями задел мой локоть. Вода пенилась и бурлила так, что было невозможно что-либо увидеть.

Я вынырнула из-под воды, а Хеллер и Софи тут же схватили меня за руки и потащили к берегу. Кран и цепь с крюком были уже глубоко под нами, оседая на дно карьера. Насколько я могла судить, я была мокрая, крашенная, с пирсингом и задыхающаяся от нехватки воздуха, но без повреждений.

И тут я услышала сирены полицейских машин, которых было точно больше, чем одна, приближающиеся все ближе и ближе.

Глава 32

Виновна во всем

И вот я в тюремной камере — там, где мне и место; а вот куда полиция отправила Хеллер и Софи, понятия не имею. Я собираюсь признать вину за все, в чем меня будут обвинять, чтобы избежать совершенно ненужного судебного разбирательства и начать отбывать свой, скорее всего, пожизненный срок в тюрьме, находящейся как можно дальше от Нью-Джерси — потому что я не хочу, чтобы члены моей семьи чувствовали себя обязанными меня навещать, ну и чтобы им не пришлось читать все эти унизительные заголовки, типа «Каторжница Кейтлин, позор семейства Синглберри» или «Преступно-безумная Кейтлин: панк Парсиппани».

Так как теперь я не пойду учиться в колледж, я решила провести свой тюремный срок, выполняя самую унизительную работу: например, на коленях отскребая зубной щеткой тюремные туалеты или каждое утро заправляя кровати других заключенных, даже если они меня об этом не попросят. Я смогу стать частью тюремного пастырства и буду учить преступников, севших за поджоги, делать пожаробезопасные рождественские венки; мой пример будут использовать, чтобы нагонять ужас на трудных подростков, которых приводят на экскурсию в тюрьму ради исправления — я была бы отличной иллюстрацией того, что происходит, когда человек принимает одно неправильное и грешное решение за другим. Также я решила, что на протяжении всей оставшейся жизни я буду носить лишь один гольф как символ раскаяния и сожаления, и, может быть, в тюремной комнате для рукоделия я даже вырежу из дерева распятие, на котором Иисус тоже будет лишь в одном спадающем носке.

— Тебя за что? — спросила девчонка в байкерской куртке. — Дорогу перешла в неположенном месте? Книжки в библиотеке просрочила? Надула кого-то в «Скраббл»?

— Мисс Синглберри? — позвал меня охранник в форме. — Прошу следовать за мной.

Ну вот, сейчас охранник возьмет у меня отпечатки пальцев, сделает снимки для досье, и если я буду на них с этими искромсанными волосами и пирсингом, эти фотографии точно можно будет использовать для социальной рекламы против курения или наркотиков. Однако вместо этого охранник повел меня по коридору в зал заседаний, где стоял длинный стол, окруженный складными стульями. Здесь мои мама и папа, тетушка Нэнси, Дейв и Барбара Шулеры и Уайатт. Здесь же сидят закутанные в пледы Софи и Хеллер, хотя сама я намеренно осталась во все еще мокрой юбке и остатках блузки — потому что большего я не заслуживаю. Когда я вижу всех этих людей перед собой, я даже не знаю, у кого первого мне просить прощения. Я бегу к родителям, они обнимают меня, а я выпаливаю:

— Простите, простите меня, я самый плохой человек на свете…

— Тише-тише, — утешает меня мама. — Ты в безопасности, все здоровы, и это единственное, что имеет значение…

— Что, даже хуже Гитлера? — подначивает меня папа, улыбаясь, и это ужасно сбивает с толку и даже раздражает меня, потому что я тут вообще-то пытаюсь признаться в грехах, извиниться и принять заслуженное наказание. Поэтому я говорю:

— Пап! Я намного хуже Гитлера! Ты только посмотри на мои волосы!

— Его честь судья Генри Брюс Дрендоуэр, — объявляет пристав. — Прошу всех встать.

Все встают, и в комнату заходит судья Дрендоуэр, правда на нем почему-то нет судейской мантии. Он немного старше моего папы, и кажется, что ему совсем не хочется здесь находиться, особенно в воскресенье. Я слышу, как тетушка Нэнси бормочет себе под нос: «Фашистский подстрекатель». Я сама слышала, как эту же фразу она бросала официанту, который принес ей недостаточно хлеба, регулировщику, который убеждал ее подождать зеленого светофора, и продавщице тыкв, обсчитавшей ее на ферме.

Судья с хмурым видом оглядывает каждого. Он пристально смотрит на Хеллер, которая выглядит похожей на оборванку и под взглядом судьи сильнее закутывается в плед.