Этот добрый жестокий мир (сборник)

Я успокоила их, сказав, что это наше семейное дело. Врать к тому времени я могла настолько убедительно, что сама верила своему вранью.

Мама только покачала головой и ничего не сказала. Но я видела, что она все чаще стала задумываться, с тревогой поглядывая на меня тогда, когда думала, что я этого не вижу.

К лету живот у меня увеличился до сказочного размера. Детишки — все трое, как и положено, мальчики — росли крупными. Очень крупными. При очередном плановом осмотре в межрайонном медцентре немолодой акушер, напоминающий гибрид кронциркуля с многоруким божеством одного из пантеонов старой Земли, озабоченно покачал головой и предложил госпитализироваться заранее.

— Для возможно более удачного родоразреше-ния, — сказал доктор, поблескивая многочисленными линзами кольпоскопов и внутриутробных сканеров, которые заменяли ему глаза.

— А могут быть проблемы? — наивно хлопая глазами, спросила я.

«Проблемы» как раз чувствительно лягнули меня в район желудка и селезенки, и я ласково погладила огромный шар живота.

— Очень крупные малыши, — пожевав кончик длиннющего уса-тестера, сказал доктор. — Необычно крупные для вашего спецподвида. И ультразвук дает странные пропорции. Нехарактерные. Боюсь, придется родоразрешать вас, сударыня, оперативным путем.

— Это как? — продолжая изображать деревенскую дурочку, спросила я.

— Разрежем и вынем, — сказал доктор. — Вы ничего и почувствовать не успеете, милочка.

Я и не почувствовала.

Потом разразился скандал, но мне было уже все равно.

* * *

Детки уродились в папу.

Крепенькие, крупные, с очень светлой, словно выбеленной, кожей, с телами, напоминавшими грушу, большими ручками и ножками, огромными круглыми головами, поросшими рыжим пушком. Вокруг глаз были крути, как у вымерших давным-давно, еще на старой Земле, енотов. Носы, похожие на красные шарики для пинг-понга, грозно сопели, когда детки дрались за мою грудь, а рты, стоило малышам всплакнуть или засмеяться, растягивались до самых ушей.

За окном палаты шеренга пирамидальных кипа-ролей отделяла больничный сад от раскинувшихся до самых далеких гор виноградников. Дозревал первый урожай этого сезона, и мои сородичи вместе с миллионами подобных им виноградарей готовили сборочные ящики и давильни к приему ягод, полных будущего вина.

— Селия ни за что не сознается, но я знаю, что именно она приложила свои клешни к, эхм… — Аксель не нашел слов и покраснел — так, что стало заметно даже сквозь белила кожного пигмента. — Эта стерва всегда меня ненавидела. От нее одни неприятности.

— Ты называешь своих детей неприятностями? — спросила я, безмятежно улыбаясь.

— Скорее, неожиданностями, — сказал Аксель.

Помедлил.

Улыбнулся в ответ.

В каждой из своих неуклюжих клоунских ладоней он держал по отпрыску, рассматривая их с недоумением и легким — а может, даже и не легким: кто их, клоунов, поймет? — испугом.

На душе было легко и хорошо. Душа парила высоко в наполненном теплом и солнцем небе, и ей, душе, плевать было с высоты птиургова полета на громы и молнии, которые призывали на мою непутевую голову мои братья, на мрачное пьянство отца, на то, что несостоявшиеся родственники повернулись к моей семье задом, а бедолага Зардалек, получив напоследок по шее от моих братьев — «за то, что жену соблюсти не смог!» — окончательно перебрался под теплый бок веселой вдовы…

И только мама улыбнулась мне грустно, погладила по волосам, поцеловала тройняшек в темя и покачала сокрушенно головой: «Ох, горюшко ты мое…»

— Ты ведь знаешь, что я не смогу забрать тебя с собой, — сказал Аксель.

— Конечно, знаю, любимый, — ответила я.

— Перестань называть меня так, — потребовал Аксель. — И прекрати сейчас же так улыбаться!

— Как?

— Глупо и счастливо.

— Я постараюсь, — ответила я и тут же забыла о своем обещании. — Не обращай внимания, милый. Это все травы да настои. Мать должна быть спокойной, чтобы и детишки не волновались. А тут все эти передряги… Но я спокойна как мудав.

— Заметно.

— Как мама? — спросила я.

— Понятия не имею, — ответил Аксель. — Там такая волна из-за вашей кутерьмы поднялась, что я к ней еще и попасть не успел.

— Ты навести ее. Обязательно. Не представляешь, на что готова пойти мать, чтоб ее дети получили шанс выбраться из этой…

Аксель усмехнулся.

— Я-то как раз представляю, — сказал он. — Как странно… Я маме всем обязан, а ты — этой сучке Селии. От любви до ненависти, ха!.. Навещу обеих, надеюсь, обрадуются. Мама — мне, Селия — тому, что нам с папашей теперь еще о-очень долгое время будет не до ее возлюбленной. Папаша ведь меня экспрессом с борта шапито отправил. Тебя спасать, как я понимаю. И внучат. Переживает, дедуля…

Он посерьезнел.

— Велел забрать. Сказал, клоунам в селе не место.

— А то ты сам не знаешь, — хихикнула я, припоминая все тумаки, полученные Акселем в школе и вне ее. — И как — заберешь?

— Непременно.

Я ждала.

— Когда подрастут. Ты им сейчас нужна, а там, наверху, тебе не прожить. Даже клоунам не обойти всех блокировок в генокоде. Увы. А здесь ты будешь на особом положении. Тебя будет курировать сам капитан.

— Дедуля? — я рассмеялась.

— Он самый. Продпаек, соцпакет, мультиминимум, все дела… Ну и свидания с семьей, когда только пожелаешь — вне зависимости от того, где будет гастролировать в этот момент «Большой цирк Туска-релли».

— С чего вдруг такие авансы-реверансы? — прищурилась я.

— А то ты не знаешь. Тройня же! Чтобы клоуны тройней рождались — да такого отродясь не было! Ты молодец, верно все рассчитала. Разведчики, которые инфопотоки с обитаемых миров мониторят, сразу на эту новость клюнули. Мимо такого статистического кунштюка цирк пролететь просто не смог. Аномалия же!

— Угу, — сказала я. — Аномалия, конечно.

Аксель пристально взглянул на меня. Потом расплылся в широченной клоунской улыбке.

— Вот оно что… — протянул он. — А я-то все гадаю, как же так удачно все совпало: и прогнозы на урожай, и вакцинация, и беременность твоя. А оно, оказывается, не совпало… Так?

— Я молодец? — лукаво спросила я в ответ.

— Моя девочка, — сказал Аксель и рассмеялся. — Я тобой горжусь.

Смех у него был хороший. Глубокий и грудной, без обычных клоунских взвизгов. Или это мне так казалось. Говорят, если любишь, в человеке нравится все. Но при чем здесь любовь?

А целуется Аксель и впрямь неплохо.

Талант, наверное.

* * *

— Но как? — спросил Аксель чуть позже.

— Статистика, — ответила я. — Самое слабое звено во всей этой цепочке причин и следствий — статистика. И прогностика, на этой статистике основанная.

— То есть винный бум через двадцать лет Скорусу не грозит?

Я пожала плечами, стараясь не разбудить задремавших крепышей.

— Кто знает? Вдруг генетики или агрономы расстараются? Да и вообще — детей никогда не бывает много. Пусть даже голод и перенаселение давно никому не грозят, но все эти новорожденные руки и ноги надо будет к чему-то пристроить. Войн и поводов за край света в ближайшие столетия не предвидится. Время не то. Незачем, некуда, не с кем. Не будем пока загадывать, хорошо?