Этюд с натуры

Когда я распахнул рывком дверь квартиры, Аня в кружевном переднике хлопотала возле обеденного стола. Увидев меня, насторожилась, но виду не подала.

— Мой руки, работничек! — сказала, подходя ко мне и целуя.

Обескураженный и посрамленный, ушел в ванну. Аня, видно, почувствовала мое состояние, не допустила, чтобы сорвался и наговорил глупостей. Такое могло произойти — малейшая ее неосторожность. Я жаждал этого, готов был высказать, что думал, и распрощаться. Аня, уловив во мне перемену, разрядила вспышку невесть из-за чего возникшего обозления.

«Ты же доказывал, что забудешь все, — шепнул мне тот, другой, и хихикнул. — Счет в мою пользу…»

Оправдаться перед ней, как мне казалось, мог одним — поцелуем. Появившись в комнате, обнял ее виновато за плечи, она порывисто повернулась, коснулась горячими губами моих губ, прижалась ко мне, всецело покорилась.

Обедали мы в прекрасном настроении. Между нами воцарилось полное взаимопонимание, расположение друг к другу, когда нежны взгляды, прикосновения рук, а слова уже излишни. Рядом со мной сидела и хозяйничала за столом счастливая женщина.

— Проедемся к маме? — предложила Аня. — Мне надо яблок привезти. Их в этом году столько уродилось!

— Далеко ехать?

— За Всеволожск.

— Конечно, съездим!

Глаза ее заискрились. Как я заметил, в них вспыхивали огоньки, когда она входила в прекрасное расположение духа, сразу становилась подвижней, шаловливей. В них играли чертики и готовы были вырваться наружу.

Уложив в багажник две плетеные ивовые корзины, сумку, отправились в путь. За Ржевкой выбрались из потока машин и прибавили скорость. Аня уверенно вела «Жигули», разрумянилась, даже запела. Посматривал я на нее и улыбался.

— Чего смеешься? — спросила, следя за шоссе.

— Цветочек ты лазоревый…

Задохнулась от восторга:

— Повтори!..

— Цветочек лазоревый. Врежемся ведь!

— С тобой и разбиться не страшно…

По обе стороны от дороги тянулись поля и перелески, на обочинах еще зеленела полная жизни трава. Но леса уже начали желтеть, вовсю сквозила береза, алели листья осины, а ели и сосны казались темнее и строже. Чернели поля, только капустные наделы оставались нетронутыми, из лопушистых листьев выпирали ядреные белые кочаны. На кустах, непаханом картофельном поле с кучками увядшей ботвы серебрилась паутина бабьего лета, что предвещало осень теплую, долгую. Воздух был прозрачен и спокоен.

Проехали деревню. Почти возле каждого дома у дороги стояли ведра, доверху наполненные картошкой или яблоками. Хозяев не увидишь, заняты по дому, на огородах. Но остановится у калитки машина, и выйдет женщина либо старик, назовут цену, продадут товар не торгуясь.

На краю поля, под сенью подступающего березняка, мальчишки жгли костер.

— Останови, пожалуйста, — попросил я.

Мы свернули на обочину, чтоб не мешать движению, вышли из машины. В березняке аукались грибники, прострекотала над головой сорока и улетела.

— Не помешаем? — спросил я мальчишек у костра.

— Чего там… — ответил старший из них, лет десяти-двенадцати. Его протертые до дыр джинсы были заправлены в резиновые сапоги. Судя по тому, как распоряжался, он и верховодил ватагой. — Картошки печеной хотите?

— Хотим!

Мальчишка в джинсах палкой выкатил из-под углей несколько черных картофелин.

— Ешьте на здоровье. Картошки в поле много, после комбайнов осталась. Домой собирать нельзя, а печь можно сколько пожелаешь. Соли только нет…

— Ой, а у меня есть в багажнике! — сказала Аня. — Маме везу… — И побежала к машине, принесла горсть мелкой поваренной соли.

В полях лежала тишина, издалека доносился собачий лай, чистый и беззлобный. Яркое золотистое солнце еще грело и ласкало, нежилась под ним земля, отдыхала, погруженная в дрему.

Мы сидели на взгорке, разламывали рассыпчатую печеную картошку, посыпали солью и ели с аппетитом. Я скоблил картофелины ножом до коричневой корочки и подавал Ане. Картошка была горячая и вкусная. Такую не отведаешь в городской квартире, испеченную в древесной золе на свежем воздухе.

Костер угасал, и кто-нибудь из мальчишек убегал в лесок, приносил охапку сушняка, подбрасывал в огонь. Дым поначалу ровно тянулся в синее небо и таял. Пробивались языки пламени, дым ослабевал, а огонь жадно лизал сучья, разгорался. От веток оставался белесый пепел и рассыпался.

Мы с Аней тоже пошли в березняк, долго бродили среди деревьев по черничнику и опавшей листве, похожей на рассыпанные лимонные дольки. В вершинах деревьев срывался ветер, зябко шелестели ветви, словно накрапывал дождь. Ветер выбивался из сил, угасал, и лес замирал в ожидании — ни гомона птиц, ни человеческого окрика. Покой, обещание чего-то несбыточного, когда печалишься и радуешься, а понять не можешь, что же происходит, отчего душа грустит и ликует. Мы целовались, подбирали и обламывали мертвые ветки. Принесли, сложили в общую кучу, опять смотрели на огонь, стоя рядом с мальчишками, все понимающими и видящими.

Однако надо было ехать дальше, поблагодарили ребят и сели в машину. За Всеволожском свернули на хорошо накатанную грейдером дорогу. Открылась деревушка — избы с ухоженными участками, обнесенные изгородями, поленницами на задворках, скворечниками и телеантеннами над крышами. Возле калитки одного из домов Аня притормозила. Вдоль забора, который отгораживал усадьбу от улицы, кустился малинник.

На сигнал выглянула полная женщина с такими же, как у Ани, волосами, перехваченными на затылке гребнем. Догадался сразу, что это мать, вышел из машины и поспешил на помощь, чтобы открыть ворота. Так мы и стояли по разные стороны, пока Аня, развернувшись на дороге, въезжала во двор.

— Мария Михайловна, — представилась хозяйка, вытерла поспешно руку о фартук и подала для знакомства. — Проходите в дом, располагайтесь.

В горнице пахло укропом.

— Срезала семенники да на полку положила. Вот и пахнет. Может, отобедаете?

— Мы поели перед отъездом, мамочка, — сказала Аня. — Потом еще печеную картошку ели.

— Где же?

— В поле мальчишки костер жгли.

— Могу чайку предложить из самовара.

— От чая не откажусь! — опередил я Аню.

Она засмеялась:

— А у нас самовар старый. На угольях. Тебе и ставить!

— Гостю почет, — ответила Мария Михайловна, — самовар я поставлю. Пока вы по саду прогуляетесь, он и вскипит.

— Может, я помогу вам?

— Труд небольшой. Щепок соберу по двору, заложу в самовар, огонь раздую — и вся недолга. Коль дровишки поколоть охота, только спасибо скажу.

— Где у вас топор?

— Анют, принесла бы.

За сараем громоздились сваленные в кучу чурбаки. Сбросив куртку, с азартом принялся колоть сосновые и березовые заготовки, раскалывая их одним ударом надвое, затем половиня еще и еще, отбрасывая поленья в сторону. Оставалось лишь сложить их в поленницу.