Ева и головы

Проигравшись с мышонком, Ева потеряла к нему интерес и позволила ускользнуть. Что-то в словах великана не давало ей покоя. Там, где прожила она первые годы жизни, круговорот жизней везде вокруг стал для девочки обычным делом. Стоило дать кому-то со скотного двора имя, кому-то, кто тычется тебе через ограду в шею мокрым носом, как спустя некоторое время ты видишь, как тушку знакомой расцветки подвешивают за задние ноги и выпускают кровь. Или отрезают голову. Ты смотришь в потухающие глаза и думаешь: «а у неё ведь был такой приятный шершавый язык»…

Соседи отрезают от туши куски мяса и уносят в дом, где уже разогрета печь, и из твоей головы нитками дыма вытекают давешние мысли, в животе начинает урчать, и хочется уже не трогать трепещущие влажные ноздри, а положить кусочек того, что готовится там, за стенкой, себе в рот. Ева видела всё — от начала до конца. Случалось даже чувствовать ладонью толчками вытекающую из перерезанного горла кровь, тёплый ком в животе и смех отца, достигающий её ушей словно откуда-то издалека. Двигать челюстями и не понимать, что то, что хрустит у тебя на зубах когда-то составляло чью-то жизнь? Даже если не твои руки её прервали — чья-то жизнь остаётся чьей-то жизнью, которая была, и которой больше нет. Воистину, за великанским ростом и грубыми чертами лица скрывается ребёнок, малыш, давно забывший своих родителей и выросший только физически. Ева смотрела, как Эдгар расправляет смятый копытом Мглы лист лопуха, и не знала, как рассказать ему свои мысли.

Девочка вновь подумала об этом, когда два дня спустя она отправилась собирать хворост для костра и нашла в овраге человеческие кости. Ева позвала Эдгара, и тот, скользя по влажной траве и придерживаясь за кусты, которые под его весом трещали и показывали голые, светло-коричневые, как лапки крота, корни, спустился в овраг. Босые ноги погрузились в грязь по самые щиколотки.

— Они лежат здесь уже давно, — сказал Эдгар, разгребая вокруг находки гнилые листья. — Видишь? От одежды остались только клочки. Должно быть, здесь когда-то текла река.

— Кто-то выкинул кости в реку?

— Этот овраг пересох, может, сотни лет назад. Видно, дождливой осенью или в лето, когда Творец посылает на землю уж слишком много осадков, здесь всё-таки струится ручеёк, слизывая плесень с камней. Так он обглодал, не в силах сдвинуть с места, и человеческий скелет. Может, сюда пришёл умирать какой-нибудь бедняк… хотя нет, слишком далеко от городов, а в деревнях бедняки всё же предпочитают умирать в собственных халупах на своём клочке земли, трудясь в поте лица… уж я-то знаю. Много таких повидали эти глаза, пока копыта Господа мяли землю. Это или работа разбойников, или кости какого-нибудь старца-отшельника. Впрочем, по ним легко можно установить возраст. Обрати внимание, как всё совершенно в человеческом скелете. Здесь должно быть мягкое, упругое вещество, которое скрепляет кости. Хрящ. Жалко, от мышц ничего не осталось — я слаб к созерцанию мышц.

Опершись руками о локоть великана, Ева разглядывала скелет.

— Это не старик, — сказал Эдгар. — Мужчина, молодой парень. Или средних лет… смотри, какой красивый череп! Какие затылочные доли! Всяко лучше, чем мои… Но он мёртв, а я, греховный и страшный, как плешивый, облезлый пёс, отчего-то всё ещё жив. Так… рёбра не сломаны. Не смотри, что они провалились внутрь, вот эти места, где рёбра соединяются с позвоночником, самые слабые. Время уселось сверху и сломало его грудную клетку.

— Отчего же он умер? — спросила Ева.

— Только деревья знают, да ещё Господь. Возможно, ему всадили в живот нож или перерезали глотку — этого мы не поймём по костям. А может, он заболел какой-нибудь страшной болезнью и ушёл в эти леса умирать.

Налюбовавшись, Эдгар сказал:

— Мы должны взять его с собой, — желтоватый ноготь ковырнул жёлтый покров черепа. — Только нужно ничего не повредить.

Он снял с себя рубаху и завернул в неё скелет. Потом водрузил свёрток с костями себе на плечо и вынес из оврага. Ева едва поспевала следом.

— У нас в деревне мертвецов хоронили на кладбище у церкви, — сказала она, когда они добрались до своего расположения. — Только самоубийцам никогда не ставили кресты на могилы.

— Мы обязательно его похороним… — сказал Эдгар. Свёрток он положил на край повозки. Кости пахли влажной пылью. Нельзя сказать, что запах был неприятен, но и чем-то приятным он тоже не был. — Сомневаюсь, что он был самоубийцей. Не надо допускать, чтобы душа задерживалась в этом мире хотя бы на минуту дольше, чем положено. Зароем так глубоко, как получится. Хотя я сомневаюсь, что они, души, так привязаны к телу. Возможно, в той же мере, что и птенцы к своему гнезду. Его сложно покинуть, и только когда в теле начинают проедать ходы черви, а земля всё сильнее с каждым днём давит на грудь, душа понимает, что здесь делать больше нечего.

— Мы сможем увидеть тот свет? — спросила Ева. — Такой же, как в теле енота?

— Когда смерть так глубока, что даже кости ломаются и крошатся, нет никакого света. Только темнота. Когда этот человек, кем бы он ни был, перестал быть господином над собственным телом, то, наконец, стал смотреть по сторонам.

— И что он увидел? — зачарованная словами великана, спросила девочка.

Одна половина лица Эдгара дёрнулась, он с загадочной улыбкой посмотрел на собеседницу.

— Откуда я знаю? Мы же ещё живы. Когда-то наступит миг, когда мы не сможем смотреть на мир глазами, зато сможем смотреть душой.

Ева вспомнила, что собиралась разжечь костёр, и засуетилась, собирая мелкий хворост вокруг повозки и не пренебрегая даже еловым сушняком и влажной корой, хотя знала, что они дают куда больше дыма, чем огня. От великана и его находки не хотелось далеко уходить. Нечасто удавалось посмотреть, как таинственная машина внутри Эдгара начинает вертеться в другую сторону, и слова с мыслями извергаются из него вместо того, чтобы утекать в раскрытый рот, словно вода в расселину между скалами.

— Ты говорил про ангела с мешком… — сказала она, стараясь не растерять собранный хворост. — Ангела, который забирает души.

— Ангелы тоже не умеют заглядывать на земле под каждую ёлку и в каждую пещеру, пусть даже они крылаты и летают быстрее ветра, и двери с подземельями для них не преграда. Может, этого беднягу просто пропустили во время жатвы. Ведь он вряд ли был праведником, а к тому же был молодым и едва открыл счёт совершённым молитвам и благим делам. Это же кроха, а ангелы — большие, как башни. Немудрено такую не заметить… впрочем, это мой, должно быть, язык создаёт ветер. Я не могу предполагать, что на самом деле он, бывшее содержимое такого красивого черепа, уже не на небесах… смотри, кажется, вон там, между двумя камнями, хорошее место!

— Ты хочешь, чтобы я разложила там костёр?

— Не костёр. Утром мы отдадим этот скелет земле. Если бы эти кости с самого начала оказались в земле, как полагается у добрых христиан, то от них давно бы уже ничего не осталось. Найди две палки, чтобы можно было составить крест.

На ночь они разложили останки бедняги на повозке. Эдгар по одной извлекал кости, и свет костра подчёркивал изгибы, делал снова чёткими грани позвонков, которые смена сезонов сделала почти неузнаваемыми. Великан внимательно присматривался к каждой, вертел её в руках, причмокивая, примерял к себе. Последним он достал череп и долго, придирчиво заглядывал в глазницы, будто собирался прочитать на внутренних стенках черепа жизнь бедняги.