Евангелие от Люцифера

— Побудь здесь, — велела она.

— Это еще почему? — осведомился Хилтс, отстегнув ремень безопасности.

— В этой стране у женщины, которая задает вопросы сама, получается лучше, чем когда она с кем-то, — ответила Финн. — Итальянские мужчины одинаковы — себя они почитают рожденными на свет для того, чтобы очаровывать женщин, а женщин, во всяком случае молодых, считают беспомощными романтическими созданиями, отчаянно нуждающимися в мужской поддержке, заботе и внимании. А вот в тебе каждый из них увидит прежде всего соперника.

— А если он окажется дряхлым стариком?

— Тем лучше. Он захочет показать, что еще молодец, — ухмыльнулась она.

— А если геем?

— Ему все равно захочется ущипнуть меня, просто чтобы поддержать национальную честь.

— Странные рассуждения для американской феминистки.

Она рассмеялась.

— Феминизм есть феминизм, а Италия есть Италия.

Финн выбралась из машины, пересекла способную породить клаустрофобию маленькую площадь и вошла в местную городскую ратушу — осыпающееся каменное здание со входом, похожим на щербину во рту, и с полным отсутствием каких бы то ни было выдающихся архитектурных особенностей.

Хилтс откинулся на спинку сиденья и взял путеводитель, который они купили на заправке в двенадцати милях от города.

Согласно этой книге, пару тысяч лет назад городок назвали Венусия, в честь римской богини любви и красоты, но со временем название стало звучать несколько иначе. Теперь главной местной достопримечательностью являлась гробница супруги Роберта Гвискара, норманна, завоевавшего Сицилию, каковое деяние имело своими последствиями появление мафии и слова wiseacre — «умник». Насколько мог понять Хилтс, ничего связывающего Лючио Педрацци с полной не столь уж древних мумий пещерой в Ливийской пустыне здесь не было. Правда, другими наводками они все равно не располагали.

Спустя пять минут Финн появилась снова и села в машину.

— Ну и? — спросил Хилтс.

— Хочешь верь, хочешь нет, но его зовут Альберто Пачино, и он упорно пытался вставлять реплики из «Человека со шрамом» с итальянским акцентом.

— Ну а кроме того, что ты сказала «привет» его маленькому другу, ты что-нибудь узнала?

— Я не говорила «привет» его маленькому другу, зато выяснила, кто лучший знаток местной истории. Его зовут синьор Абрамо Вергадора. Он профессор на пенсии и проживает на вилле «Л'эбрео эрранте», в нескольких милях к северу.

— Это как переводится?

— «Вечный жид», — ответила Финн.

ГЛАВА 18

Вилла синьора Вергадора находилась в живописной долине, раскинувшейся между двумя из бесчисленных каменистых холмов, разбросанных по всем окрестностям, словно какая-то гигантская псина изрыла их, норовя докопаться до столь же огромной косточки. Причем в отличие от большинства подобных долин, через которые они проехали, эта была еще и зеленой. Вилла располагалась в оливковой роще, и по одну сторону от дороги к ней между деревьями, поблескивая, бежал ручей. Само здание выглядело скромным и очень старым — пожелтевшая штукатурка отставала от древней кладки, глубокие окна скрывались за коваными решетками, а над тусклой терракотовой черепицей кровли возвышалась башенка.

Финн припарковалась перед парадным входом, и когда они с Хилтсом вылезли из машины на яркий, теплый солнечный свет, стали слышны мягкое журчание ручья и шелест ветерка в кронах пирамидальных тополей, обступавших дом, словно часовые, и гораздо более высоких, чем сучковатые старые оливы, наверное, ровесницы этой виллы.

Они остановились перед массивной дощатой дверью, и Финн потянула за цепочку колокольчика. Откуда-то из глубины донесся слабый звон, а потом шарканье приближающихся ног. Наконец дверь со скрипом приоткрылась и в проеме появился ни дать ни взять итальянский Дж. Р. Р. Толкиен, в ермолке, нахлобученной на копну непослушных серебристых волос, с мешками под поблескивающими глазами и розовыми щечками, основательно обвисшими по обе стороны по-женски мягко обрисованного рта. На лбу хозяина виллы красовались сдвинутые наверх очки в ярко-красной оправе, а одет он был в коричневый вельветовый костюм, слишком теплый для лета, в комплекте с жилетом, белой сорочкой и галстуком. Из кармашка на жилете свешивалась часовая цепочка. При этом на ногах у него были бархатные домашние туфли.

— А, — радостно сказал хозяин виллы, — вы та американская пара.

— Откуда вы узнали? — спросил Хилтс.

— Мне позвонил Альберто из муниципалитета, — ответил старик, все еще улыбаясь. — Ему кажется, будто каждый американец — это продюсер из Голливуда, который ищет новых звезд.

Он посторонился и приглашающе повел рукой.

— Проходите, пожалуйста. Меня зовут Абрамо Вергадора.

Вергадора провел их через несколько не перегруженных обстановкой комнат с высокими потолками, и они оказались в помещении, которое, очевидно, было главным в этом доме, — в библиотеке, заставленной книжными шкафами и стеллажами. Каменные полы были устланы персидскими коврами. Прочая обстановка состояла из дюжины стульев и кушеток и нескольких столов. Почти на всех этих предметах мебели высились стопки книг. Увязанные в пачки книги лежали и на полу. В комнате пахло бумагой, кожей, сигарным дымом и пеплом от находившегося в углу огромного камина.

Финн замерла — на каминной доске красовался тот же герб, который она видела и на кольце Педрацци, и на уголке старинного носового платка, в который был завернут золотой медальон.

— Это герб рода Педрацци, — промолвила она.

Вергадора посмотрел на нее с любопытством.

— Нет, не совсем так, — сказал он. — Однако чрезвычайно удивительно, что вы вообще об этом знаете.

— Но Лючио Педрацци использовал именно этот герб, — настаивала она.

— Верно, хотя его семья не имела на него права, — невозмутимо возразил Вергадора. — Но прежде чем мы продолжим нашу дискуссию, позвольте предложить вам чай или кофе. Лимонад? Что-нибудь еще? Сам-то я, — улыбка старика сделалась еще шире, — пью только «Доктор Пеппер», но для гостей держу и кое-что покрепче. Мартини? Бренди «Александр»? К сожалению, это единственные два американских коктейля, которые я способен смешать, а домашней прислуги, которая занимается уборкой и стиркой по четвергам, у меня нет.

— Кофе было бы славно, — сказала Финн.

— Конечно, — кивнул Хилтс.

— Замечательно, — просиял Вергадора.

Он повернулся и торопливо удалился, шаркая домашними туфлями.

— Он сумасброд, — заметил Хилтс. — Славный сумасброд, но все равно чокнутый.

— Мне больше нравится слово «эксцентричный», — сказала Финн с улыбкой и принялась рассматривать книги. — У него здесь есть все, от «Ада» Данте до «Остановки» Стивена Кинга.

— Не такое уж большое расстояние, если подумать, — отозвался Хилтс, опустившись в одно из уютных кожаных кресел и глядя на продолжавшую осматривать книги девушку.

— Что ты думаешь об этой вещице Педрацци?

— Жду не дождусь его объяснения, — ответила финн.

— Он еврей, — стал размышлять вслух Хилтс, — это несколько странно.

— Вилла называется «Вечный жид». Вообще евреи проживают в Италии тысячи лет.

— Об этом не слишком многие знают.

— Фиорелло Ла Гардия был итальянским евреем. Модильяни, художник, был евреем. По-моему, Оливетти, малый, который изобрел пишущую машинку, был евреем.

— Да. Его звали Камилло Оливетти, — произнес Вергадора, вернувшийся в комнату с подносом.

Кроме кофе на подносе стояла фарфоровая ваза с одним-единственным бутоном розы. Хозяин опустил поднос на стол.

— Я знал его сына, Адриано, довольно неплохо, — продолжил старик. — В войну мы с ним вместе комфортно отсиживались в Лозанне, изображая из себя изгнанников. Не будь он так богат, наверняка стал бы коммунистом. Я уверен.

Он умолк и мечтательно улыбнулся.

— Вы знаете, они ведь единственная компания, до сих пор производящая пишущие машинки. Я чувствую себя уютнее в мире, где у людей есть не только органайзеры и компьютеры.