Эверест-82; Восхождение советских альпинистов на высочайшую вершину мира

Кругом ночь, ветер, облака то окутывают нас, то открывают окно луне. Вижу справа и слева от гребня выступы скал. Дальше--облака.

Валера спускается к ближайшему выходу скал, чтобы набрать камней с вершины, торопит меня. Очень холодно. Пора уходить.

Прощай, Вершина вершин! Наверное, я уже никогда к тебе не приду!

Начинаем спускаться. Страховка попеременная. Я иду первым. Валера сзади страхует меня. Иногда меняемся. Спустились на несколько веревок, выбрали выступ скалы, за которым можно спрятаться от ветра. Наша одежда покрыта тонкой коркой льда. Ветрозащитная маска вся в белом инее, а с кислородной свисает сосулька. У Валеры под подбородком толстая корка льда покрыла воротник и верхнюю часть молнии куртки. Он говорит, что у меня то же самое. Только молния застегнута не до самого верха, и я с трудом достаю рацию. Вызываю базу, но сигнальная лампочка не горит. Рация опять замерзла. Но я все равно передаю,--может, кто-нибудь услышит наш голос в эфире:

– - База, база! Мы спускаемся с вершины, у нас все хорошо!

Как потом мне рассказывали, на базе всю ночь у включенной рации дежурили ребята, и они услышали первые мои 2--3 слова. Это немного их успокоило, а то они нас уже потеряли и сильно волновались. Валера здесь сменил свой опустевший баллон на другой, полный, и мы продолжили спуск. Особенно неприятно было слезать в кошках по крутым скальным стенкам в полной темноте. Здесь приходилось особенно трудно Валере--ведь он шел с нижней страховкой. Подниматься по скалам было значительно легче. Иногда нам удавалось найти хороший выступ, и тогда спускались по сдвоенной веревке. Наконец мы преодолели спуск с вершины башни. Идем по фирновым участкам, попеременно страхуя друг друга через ледорубы. Здесь спуск не очень крутой, идти стало тяжелее. Валера просит меня пореже останавливаться: он сильно мерзнет. Я и так стараюсь идти как можно быстрее и осторожнее. Но если посмотреть со стороны, я иду пошатываясь, ноги как будто ватные, заплетаются, дыхание очень тяжелое. Донимает сухой кашель и при этом резкая боль в боку. Но я заставляю себя идти, переставлять ноги в кошках как можно точнее, потому что вправо уходит крутой склон без каких-либо выступов и при срыве мы можем улететь на 2 км вниз по стене "на ледник Ронгбук, в Китай.

Начало светать. Облачности почти нет, и отсюда, с высоты примерно 8750, очень далеко видно. Солнце еще не встало, но видимость отличная. Далеко на северо-западе поднимается мощный горный массив с сильным оледенением. Он стоит одиноко среди невысоких, почти без снега гор. Ближе сюда к Эвересту молчаливая громада Чо-Ойю, но эта вершина значительно ниже нас. На север далеко внизу плавные языки ледников массива Эверест, а за ними горные долины Тибета до самого горизонта.

Прямо по направлению нашего спуска за ледяной стеной Нупцзе море снежных вершин, где-то слева должны быть массивы Макалу и Канченджанги, но они закрыты от нас скалами Западного гребня Эвереста.

Идем по скальным плитам, осторожно спускаемся с крутых скальных ступеней. Все ниже и ниже. Встает солнце. Просыпающиеся Гималаи с этой высоты--зрелище потрясающее. Я невольно останавливаюсь и, завороженный, смотрю, как меняется окраска ледяных гигантов. Сначала они были какими-то полупрозрачными, призрачными в предрассветных сумерках, потом--нежно-голубыми. И вот первые лучи солнца коснулись их вершин, и они окрасились в светло-розовый цвет. Но это было недолго. Во время следующей остановки я вновь огляделся. Вершины уже были светло-желтые. Я обернулся и крикнул Валере, чтобы он тоже посмотрел, какая везде красотища.

– - Я уже давно наблюдаю,--ответил он.

И снова спуск. В кошках по плитам вниз идти очень опасно, иногда приходится буквально сползать с них. Я делаю 10--15 шагов, останавливаюсь, отдышавшись, снова делаю десяток шагов и опять отдыхаю. Чувствую, что меня качает от усталости, но стараюсь держать себя в руках. Мы уже очень долго идем,--по-видимому, уже около 6 часов утра, поэтому даже глубокие ущелья освещены солнцем. Вдруг из-под ног срывается крупный камень и улетает вниз по стене. Я инстинктивно присел, ухватившись за скалу. Опять приступ кашля. После него долго не могу отдышаться. Надо посмотреть, что там с кислородом. Валера сверху кричит, чтобы я не задерживался. Но я сижу на скале и не могу отдышаться. Снимаю рюкзак, на манометре редуктора "О". А я-то думал: что же со мной творится последнее время--прохожу метров 10 и сажусь, да и приступы кашля участились? Теперь мне все ясно. Срываю маску, теперь уже бесполезную,--она только мешает мне дышать, отсоединяю баллон, и он, соскользнув со скалы, улетает вниз по стене. Прячу маску и редуктор в рюкзак,--по-моему, стало легче дышать. Бреду влево, траверсирую скальные плиты. Уже близко Западный гребень, до него не более 60 м, но как я долго иду! Делаю рывок, почти не дыша прохожу 8--10 м, потом останавливаюсь, хватая ртом сухой, разреженный воздух, кашляю, пытаюсь побыстрее отдышаться и снова заставляю себя пройти этот десяток шагов. И так бесчисленное количество раз. У Валеры чуть позже тоже кончается кислород, и теперь мы вдвоем медленно бредем по этому гигантскому склону. У меня мелькает мысль, что вот-вот за очередным поворотом скал мы встретим идущую на штурм двойку наших друзей Ильинского и Чепчева, но их нет.

Я чувствую, что мы уже очень долго ходим, солнце освещает Западный гребень, значит, уже 7--8 часов утра, а второй нашей связки не видно.

Вылезаю на гребень. Здесь очень сильный ветер. Конечности уже давно сильно замерзли. Валера, наверное, промерз насквозь. Стараюсь идти как можно дольше между отдыхами. Я вдруг обнаружил, что если что-нибудь говорить вслух, громко, то период отдыха проходит не так болезненно, меньше кашляю. Тогда я начал громко разговаривать сам с собой во время отдыха, петь песни Высоцкого, ругать себя последними словами, чтобы долго не сидел, гнал себя вперед по гребню. Во время очередного отдыха сижу на снегу и, пока глубоко дышу, думаю, в чем же дело, почему нет ребят? Погода отличная, ветер сильный, но вполне терпимый.

Несмотря на то что иду тяжело, настроение отличное, в душе полное удовлетворение, покой. Мы победили. Победа далась нелегко, но от этого она дороже.

Несколько раз останавливался, пока прошел последнюю сотню метров гребня. Мы уже в 15--20 м от палатки, немного выше ее, на гребне, я ее уже вижу. Сейчас должна быть утренняя радиосвязь, и поэтому я кричу:

319

– - Эй, вы, в палатке! Кто там есть живой?

Палатка затряслась,, из нее вылез Сережа Чепчев. Я

уже скатился к концу перил, возле самой палатки мы встретились.

– - Ну, как вы?--спросил Серега.

– - Все в порядке. Отстегни от меня веревку. Валеру

принимай,--задыхаясь от длинной речи, попросил я.

Серега стянул с меня всю беседку с карабинами. Валера кричит сверху, чтобы мы поторопились. Я подхожу к палатке, снимаю рюкзак, кладу рядом. В палатке тихо.

В палатку-то можно?--спрашиваю.

Эрик:

Давай лезь!

Я, не снимая кошек, нырнул в палатку и растянулся на полу.

Эрик сидел в углу полностью одетый, в кошках. Я опять закашлялся, согнувшись от боли в боку. Он без слов прижал мне к лицу свою маску и включил подачу кислорода из одного из своих баллонов. Минуты 2--3 я молча дышал, приходя в себя. Через пару минут мы были уже вчетвером.

Валера промерз насквозь и очень беспокоился за пальцы ног и рук. А обморожения у него проходят очень болезненно.

В 9.00 Эрик Ильинский связался по рации с базовым лагерем. Там ждали. Эрик передал вниз, что мы были на вершине, выглядим довольно уставшими. База запросила, есть ли у нас обморожения.

– - Возможно, будут волдыри на пальцах--вторая сте

пень обморожения,--ответил Ильинский.

Тогда Тамм предложил связке Ильинский--Чепчев сопровождать нас на спуске. Этот приказ был как гром среди ясного неба. Оно и вправду было ясное, ветер не сильный. Погода идеальная для штурма, видимо, полоса непогоды уже миновала. И время еще не упущено, всего 9 часов утра. Ребята уже полностью готовы к штурму, одеты, поели, чувствуют себя отлично. У них 5 полных баллонов кислорода. Конечно, мы отдали почти все силы для успешного штурма, но ведь дальше спуск по перилам, то есть надежная страховка, и мы считаем, что это нам вполне по силам.

Видимо, такое решение Евгений Игоревич принял под впечатлением обморожений Эдика Мысловского. Накануне он благополучно спустился в базовый лагерь, и там увидели его черные, обмороженные пальцы рук. С такими руками, конечно, ему было трудно и небезопасно спускаться 2 дня по веревочным перилам, перестегивая карабины на многочисленных крючьях. Там им кажется по коротким фразам отсюда, что мы в таком же состоянии. Поэтому, наверное, Евгений Игоревич решил, что в целях безопасности нам необходима помощь Эрика и Сергея. Но ведь нам здесь виднее. У меня руки и ноги целы. На пальцах рук нет даже никаких следов обморожений. Сережа снял с меня внутренние ботинки и носки, осмотрел ноги. Все в порядке. Только вот кашель жестокий. Я лежу, отдыхаю и стараюсь много не говорить, так как сразу возникает этот кашель, а за ним резкая боль в боку. У Валеры хуже. Кончики пальцев на руках и ногах явно прихвачены морозом. Но он уже пьет таблетки. Собираемся сделать ему уколы--ведь у нас по одной ампуле компламина и трентала.

Физически он чувствует себя лучше меня. Только очень расстраивается за свои конечности. Мы считаем, что помогать на спуске нам не надо. Но Тамм неумолим. Переносим связь на 11 часов, пока внизу заседает тренерский совет. У нас здесь, на 8500 м, тоже совещание. Мы пытаемся уговорить Эрика и Сергея выходить на штурм bull; немедленно, не ожидая решения снизу, не теряя времени. Эрик колеблется. Слишком большая ответственность легла на его плечи. Если бы они вышли раньше и мы встретились не здесь, а на гребне! Все было бы по-другому. Мы